Читать книгу Голоса возрожденных - Макс Маслов - Страница 9

Первым с многоуважаемой Вессанэ́сс встретился торговец Гурдоба́н в тот момент, когда шлюпки усилием десяти мужских рук затаскивали на песчаный берег. Ри́хт Э́бус Га́рпин Са́йленский благородно подал ей руку, и королева сошла на берег с тревогой, переполняющей ее усталые глаза. Она поприветствовала старого друга и попросила прощения за свой измотанный вид, он поклонился ей, размышляя, что же у нее на уме. С другой шлюпки сошел герой Кибу́ту, которого королева достойно вознаградила тремя тысячами изумрудных пет. Все гордились его поступком, а капитан Пи́дмен, нависнув вражеской тенью над парнем, ждал объяснений, какого черта он посмел воспользоваться «Депоннэ́ей». Более того, почему команда этого треклятого судна не воспротивилась приказам всего лишь бравого га́твонга.

Не теряя времени, торговец посмел спросить Вессанэ́сс о ее скорых намереньях по отношению к девушке, между тем обращая королевское внимание на то, о чем говорит ему совесть.

– Что вы планируете сделать, о великая Вессанэ́сс? – спросил он, посмотрев на нее глазами не только друга, но и обеспокоенного отца.

Сначала она не знала, что ответить, совет, на который наследница полагалась во многом, со смертью Бирви́нгии и потерей Армахи́ла, казалось, утратил свой вес. В нем остались только те, чьи слова вызывали сомнения. А сомнения не давали ответа.

– Я не знаю, что вам сказать, – ответила королева, приметив настороженный взгляд своего грозного ри́хта.

На Са́лксе его напутствием было только одно: что девушка должна возвратиться в Гастэро́т и умереть во имя будущего народа. А теперь он чувствовал, что Вессанэ́сс готова отвергнуть его единственный совет.

– Мы совершили много ужасного, уподобившись зирда́нским варварам, – произнес Гурдоба́н. – Самое время исправить свои ошибки. И прежде чем сопроводить вас к напуганной, невинной девушке, я хочу быть уверенным в том, что вы не совершите еще больших ошибок.

Королева, подойдя вплотную к торговцу, облокотилась на его плечо, чем вызвала всеобщее недоумение. Ее губы приблизились к его уху, из-за чего рядом стоящая Сэ́йла покрылась мурашками.

– По-моему, вы единственный мой друг, – прошептала она. – Мне сейчас дурно от того, что меня хотела отравить моя фрейлина, но я стойко борюсь с этим. Никому об этом не говорите. Больше не будет радикальных методов. Я хочу, чтобы мой народ меня любил, любил как прежде, не путем затравливания и казней неугодных, а путем всеобщего благополучия. А потому мое судно прибыло сюда на мирных парусах. И все, что мне нужно, – поговорить с ней.

Она отпрянула от его тела, и Сэ́йле стало спокойней. Петита́та, прижимаясь к матери, рассматривала стражников Га́рпина и не понимала, почему они одеты во все доспехи. А потом ее отец повел королеву Вессанэ́сс в хижину тайку́, и эскорт из стражников проследовал за ними. Га́рпин замыкал этой строй, недобро посматривая на королеву, уже который раз не оправдывающую его надежд. Он хотел бы видеть ее сильной, властной и готовой на крайние меры. Если уж Са́лкс считал себя самым великим из прочих, то поступки его королевы должны были быть соответствующими.

Стуком в дверь торговец возвестил А́ккертона о желании войти, и парень отпрянул от двери. Его глаза округлились, когда в распахнутую дверь вошли королева и ее верный пес Э́бус. Гурдоба́н следовал за ними. В головах Дженсена, как и Фостера, запульсировали воспоминания вперемешку с подоспевшей ненавистью. Вот кто их пытал в темнице Гастэрота, а женщина, облаченная в красное, смотрела на все это в стороне, повелевая продолжать. Еще одного, именуемого Ло́квудом, среди них не было. Уж ему-то Барни сразу бы врезал.

Сэл стояла в углу вместе с Фендо́рой и Франком, а врачеватель поспешно покинул свой чертог. В глазах девушки горел огонь, те остатки, что не сошли вместе с ударом ножа в живот белокурой Сависти́н. Это была ненависть, что изжила из тела довлевший над мыслями страх. Королева смотрела на нее, на блеск золотых сплетений короны, кристаллов на ней, и не понимала, с чего начать разговор. Благо Гурдоба́н решил эту проблему, начав первым.

– Непростая ситуация, – сказал он, – когда ненависть так отчетливо читается в глазах многих. Я попрошу вас, мои друзья, сейчас забыть обо всем, что было, то были крайние меры, о которых присутствующие здесь раскаиваются. По воле богов наверняка всех народов, населяющих архипелаг, мы все живы. И останемся живы, только помирившись друг с другом.

– Как можно помириться с тем, кто хотел отнять твою жизнь? – спросила Сэл, выйдя чуть вперед, поближе к торговцу.

Она заглянула в ами́йские глаза, коснулась его руки, и он почувствовал всю тяжесть мучений, выпавших на ее долю.

– О, великий думает! – воскликнул он. – Столько боли.

– Мои методы были губительными и презренными, – обмолвилась Вессанэ́сс. – Мною двигало желание защитить свой народ и возвратить наш потусторонний мир.

Ее слова заставили всех затаиться и замолчать.

– Но более такого не повторится, – продолжала она. – Нам нужна корона, но мы найдем способ снять ее без смертельных последствий.

Сэл приблизилась к ней на расстояние вытянутой руки, так, чтобы она смогла разглядеть, что сделали с ней эти дни под Сестринскими Лунами. Истрепанный вид, ссадины, раны и зло в таких юных глазах.

– Вы правы, такого более не повторится, – ответила она королеве. – Теперь я в силах наказать обидчиков по заслугам. Наверняка вы уже слышали о светящейся сфере, уничтожающей все на своем пути. Вы породили эту силу, и эта сила может обернуться против вас.

Девушка блефовала, пытаясь запугать возможного врага: да, сила была, но вряд ли она ей управляла.

– Не нужно, – пресек угрозы Гурдоба́н, коснувшись ее плеча. – Все можно решить мирным путем.

А́ккертон и Бафферсэ́н стояли возле него, касаясь его плоти, и так мысли торговца перетекали в иноземцев. В разговор вступил Га́рпин, зачем-то напомнивший ами́йцу о Священном Союзе и положениях, закрепленных им.

– Многоуважаемый Гурдоба́н, – сказал он, – вы помните, что состоите в Священном Союзе с народами, соседствующими с вами?

Торговец озадачился его обращением. Кто-кто, а этот служивый пес никогда с ним не заговаривал.

– Так вот, – продолжил Э́бус. – по одному из таких положений ваш народ обязан выдать Са́лксу любого предателя и преступника против властвующего порядка. Вы уверены, что должно исполняете свой долг?

– Замолчите, Э́бус, – пресекла его речь королева. – Никто в должной мере на островах архипелага не соблюдает обещанное союзу. Сэ́йланж укрывал Сависти́н, а торговля с варварами, незаконная контрабанда, никто, никто. Да и речь не об этом, иноземцев нельзя назвать преступниками и предателями, они невольные участники наших действий.

– Как скажете, королева, – сказал недовольно Га́рпин, показательно покинув хижину тайку́.

«Похоже, я наживаю еще одного врага, – подумала Вессанэ́сс. – И этот враг с легкостью пустит стрелу в мою грудь».

– Это, конечно, не мое дело, – сказал Гурдоба́н. – Но вы уверены, что в безопасности?

Королева промолчала, перейдя к другой насущной проблеме.

– Больше никто вас не тронет на Са́лксе, – сказала она. – А вы, юная девушка Сэл, могли бы принимать участие в развитии нашего королевства, пока мы не найдем способ избавить вас от короны.

– По-моему, – ответила Сэл, – ваш подручный, что покинул это место, найдет его быстрее, чем вы.

– Не беспокойтесь за это, – продолжала королева. – Он никого не тронет, законы Са́лкса ему не позволят.

– А как же законы Железноликого Аферина, – вступила в разговор Фендо́ра. – Всем известно, как предки вашего верного ри́хта нарушали законы и карали неугодных.

– Ри́хт Э́бус, – ответила Вессанэ́сс, – давно отказался от любых притязаний на трон. Нарушив слово, он подпишет себе смертный приговор.

– Вот только кто будет его осуществлять? – добавила Фендо́ра.

– Мы говорим о многом, но не о том, что нужно, – сказал Гурдоба́н. – Меня волнует безопасность моих гостей, – он посмотрел на Фостера и Дженсена, одобрительно кивнувших ему.

– Я гарантирую эту безопасность, – ответила королева. – Вы должны, о дитя, – она посмотрела на Сэл, – помочь моему народу. Иначе вся наша жизнь не имеет смысла. Прибудьте на Са́лкс, проявите милость. Я вас не тороплю.

Посмотрев на торговца, застывшего в прикосновении чужеземных рук, она покинула хижину тайку́, выйдя на свежий воздух. Стражники ждали ее, не двинувшись с места, но Га́рпин уже был возле шлюпки. Теперь все было в руках юной девушки, ищущей всем сердцем ответы.

* * *

«Какое же это отвратительное занятие – выискивать в своих экскрементах маленькую золотистую брошь, – подумала Бирви́нгия, морщась от действий, исполненных мерзостью. – Великая кэ́ра! Во мне столько дерьма, что я могла бы удобрять целые поля».

Лучистое полуденное солнце, зависнув в зените, потоком ласкового тепла пало на ее широкую спину, покрытую серой мантией. За последние пять дней мук, ломоты в коленях и спине оно единственное было ее постоянным гостем, как надежда на спасение. Попасть в это место тьмы и холода свет мог лишь сквозь брешь небольшой пещеры, зияющую словно знаком молнии над головой. На то был особый час, когда луч проникал в подземное лоно меж просвета густых крон хвойных шулье́р, и он равнялся двенадцати.

Длиной в пять старушечьих ладоней, разрез манил взгляд краешком свободы, до которой пролегали поросшие зеленым мхом выступы, устремляя ввысь свой росистый покров. Иногда Бирви́нгии казалось, что это око шестипалого Бога взирает с тоской на ее мытарства. В ложбинах мохового каменного дна пещеры искрилась кристально чистая родниковая вода, приносящая в это место холод, кусающий босые пятки сильнее злющих псов.

Ополоснув брошь в студеной воде, плодотворица озадаченно взглянула на детали этой маленькой вещицы, которые, имея уйму свободного времени, смогла разглядеть. Смыкающиеся золотистые дуги, а внутри змея, опоясывающая меч, все выполнено довольно искусно и детально, украшено россыпью драгоценных камешков красного и изумрудного цветов. Подоспевшая головная боль напомнила об утраченной палманэ́е и семечке хвойной шулье́ры, помещенном глубоко в э́льту. Это место зудело, о, как оно зудело.

Она не раз, копошась в затылке, пыталась достать это маленькое семечко, но все попытки оказались тщетными, толстые старушечьи пальцы только изранили нежную зону. Из-за опасности такого соседства с этим надо было что-то делать. Семечко набухло и наверняка уже проросло. Старуха чувствовала это по нескончаемой жажде, по боли, проникающей в шею, но, черт возьми, никогда еще не была столь беспомощной.

Хвала ботанике Э́йферта, что она любила с детства, не зря за эти труды она казнила дряхлую Пэтси́рру, призывающую их жечь. На одной из пожелтевших страниц этой книги Ги́рвуд Э́йферт довольно подробно описал свойства аскийского мха: «Он токсичен и в больших количествах опасен для жизни». И это был тот самый шанс, который она видела в этой полутьме. Травить себя, но не для того, чтобы умереть, рассчитать дозы в попытках создать неблагоприятную среду для прожорливого семечка. Может быть, это поможет и умное растение, словно заноза под кожей, покинет дряхлую плоть.

Трясущейся рукой она положила пучок мха в рот и разжевала отвратительно горькое растение.

– Теперь я похожа на ами́йскую уму, – прошептала старуха, морщась от неудовольствия. – Армахи́л бы сейчас остро пошутил. Эх, как же я скучаю.

Ее кряхтение, на которое слетелись любопытные кривоклювые пташки, заполнило звуками темное пространство. Они щебетали над ее головой, будто похихикивая над ее никчемностью.

– Дотянулась бы до вас, – сказала Бирви́нгия, – точно бы съела.

Но главным сейчас был не голод, с которым она в силу своего статуса справлялась плохо, а та самая брошь в подушечках огрубевших пальцев.

– Носитель такой особенной вещи должен быть высокого статуса, – сделала вывод плодотворица, приметив особую огранку драгоценных камней. – Восемнадцать граней на каждом, таких мастеров больше не сыщешь, разве что на задворках провинций Бу́льто.

Да и змея, опоясывающая меч, была ей более чем знакома. Вот только на гербе потерянной Исса́ндрии, гербе Алитие́ры Острозубой, точно такая змея, замыкаясь кольцом, поедала свой хвост. Кровавое знамя с изображением золотой змеи много значило в те позабытые времена. А буквально оно означало только одно: властью была змеиная голова, хвостом – самый низший класс подданных. Так вот власть всегда кормилась за счет самых низших слоев общества. И к такому порядку все были готовы. Впрочем, завоевательница О́дрии и Ке́льпы была еще той гадиной, способной съесть в буквальном смысле даже собственного ребенка. Судьба уберегла ее от рабства, но за свою свободу она заплатила многими жизнями.

Кроме змеи, плодотворица припомнила еще и символ ри́хта румальерских пустошей. Того самого, что был первым избранником кровожадной Алитие́ры и от которого продолжился род Яснооких. Этот символ в виде двух смыкающихся дуг, украшенных красными камнями, говорил о единстве степных варваров, пришедших однажды на поклон к великой завоевательнице. Тогда Ге́рбус Ясноокий еще не был ри́хтом, он носил звание великого бу́кту-игно́ – правителя кочевых племен. Но после того как варварские взгляды властвующих сошлись, их скорый союз воспылал огнем страстной любви на фоне кровопролитных порабощений неугодных королевств. Символы смешались, змея поместилась в лоно дуг, превратив знак в некое подобие человеческого глаза.

Все бы ничего, но что означал меч обвитый змеиными кольцами? Он выпадал из общей картины, ибо был не узнан ею. Глубокий вдох окончательно лишил Бирви́нгию сил. В совокупности с упадком ее голова начала кружиться, смазывая реальность в поток из мутных красок. Зеленые, черные, белые пятна плыли и громоздились вокруг, шум в ушах напоминал рой пчел, кружащий над головой. Непослушное тело онемело, и плодотворица выронила брошь из рук, склонившись над лужицей чистой воды. Реальность плыла, будто она была раскрученной юлой, и на фоне всего этого послышались чьи-то шаги.

– «О великая кэ́ра! – взмолилась про себя старуха. – Брошь, мне нужно проглотить брошь, пока ее у меня не отняли».

Руки судорожно закопошились в участке ближайшего мха.

– Да где же ты, – прошептала она.

Но только старуха успела коснуться чего-то наощупь похожего, как чья-то нога, ступив на ее спину, прижала плоть к земле.

– Не шевелись, кэру́нская сука, – выдавил неизвестный. – А то твоя башка лопнет на этом же камне.

Бирви́нгия замерла от подступившей боли, пытаясь усмирить свое частое дыхание, когда сердце колотилось вовсю.

– Кто ты? – вопросила она. – Мне больно.

Жалостливая немощность старухи нисколько не трогала чувства неизвестного. Он смеялся, сплевывая слюни прямо на ее спину. А потом голова пленницы стала настолько тяжелой, что плюхнулась без сил в неглубокую лужу, и в рот проникла вода. Дышать было нечем, и старуха начала захлебываться, шевеля руками в попытках обрести свободу. Неизвестный не отпускал, его обнаженные ступни казались гигантскими, а помыслы самыми ужасными.

– Сейчас я отпущу тебя, – сказал он. – И ты пожрешь. Твоя еда – вчерашняя тухлятина, ре́буз в стадии разложения. Ты поняла?

Конечно же, ответить Бирви́нгия не могла, она почти захлебнулась. И тогда неизвестный убрал ногу, дав ее телу возможность подняться.

Вода, студеная, колючая, сняла помутнение как рукой, и взгляд старухи прояснился. Она дышала так, как будто пробежала без остановки не одну версту, смотря на ублюдка, посмевшего свершить такое. То был Ге́ссар, пялящийся на нее с такой брезгливостью, как будто перед ним стояла чумазая свинья.

– Будешь жрать мох, – сказал он. – Посажу на цепь.

– Но у меня не было еды, – пропищала старуха. – Я ела все, до чего могла дотянуться.

Он харкнул ей под ноги. На его мускулистом теле содрогнулись мускулы.

– Ах ты лживая гадина, – фыркнул он на нее. – Я знаю, почему ты его ешь, но все твои попытки напрасны.

Пухлые губы искривились в непонятной ненависти, так, словно к ней у него были какие-то счеты, которые он собирался свести. Темная кожа в лучах уходящего солнца покрылась капельками пота.

– Скоро ты покинешь это место, – сказал Но́рф. – Твоя королева шлет нам глупые послания, вопрошая о деталях твоей гибели. Не ровен час, пришлет посланника, – голубые глаза сверкнули своей зоркостью. – Но моя госпожа, великая Баки́на, мудрее всех островных правителей, она собирается переправить тебя на Ирге́йн, подарком пэ́лсе[25] Мо́рте, что мечтает заиметь в своем диковинном саду хвойную шулье́ру. Ты сгниешь в ее корнях.

Бирви́нгия сжимала пальцы в кулачки, не понимая, ради чего все это. Неужели из-за того, что она нашла отрог изгоев, напала на след Нипра́га и уличила правительницу А́скии в предательстве устоев Священного Союза.

– «Пэ́лса Мо́рта, значит, – подумала она. – Вот еще одно основание убить меня, я услышала имя вражеской союзницы».

Она так хорошо знала эту девочку, правящую Ирге́йном, что не могла поверить.

– «Это юное создание не пойдет на такое, – думала она. – Хотя подле нее есть хитрый и жадный регент Зи́шу. И пусть она великая пэ́лса, но пэ́лса с сознанием ребенка».

Но́рф Ге́ссар кивком головы указал на тушу тухлого ребуза, посиневшего до сизого оттенка. Вокруг нее кружились краснобрюхие мухи, а из живота торчало багровое ребро.

– Если хотите убить, зачем кормите? – спросила его старуха, чуть осмелев.

Ге́ссар хмыкнул.

– Убийство – наша цель, – сказал он. – Но желание Баки́ны – показать тебе перед смертью, что чувствуют деревья, которые вы в своем восточном саду уродуете, делая карликовыми.

– Это культура всего народа, – ответила ему Бирви́нгия.

– Почему же вы судите за это только меня?

– Потому, – ответил Но́рф, – что ты всея плодотворица Са́лкса. И к тому же увидевшая больше, чем нужно.

Приспешник власти более не стал чесать языком и удалился прочь, оставив старуху со своими мыслями, одной из которых была хвала великой кэ́ре за то, что он не заметил золотистую брошь. Та почти была втоптана в мох, но все же заметна для знающих глаз.

Поднятый взгляд туда, где зияла брешь, больше не обнаружил лучи солнца, но сумел разглядеть на одном из выступов тельце маленькой пташки, павшей замертво. Малютка полакомилась мхом, и токсин сделал свое дело. Теперь-то она ее съест. Вот только нужно дотянуться. Что касалось ре́буза, смердящего в метре от нее, то она не желала его даже касаться. Жаль, что отпущенное в этой пещере время ей доведется провести с этим куском тухлого мяса.

* * *

Тонкая игла, пронизывая почерневшую кожу, сшивала края зияющей раны. Белые нити аккуратными стежками ложились пятисантиметровым швом, над которым корпела рука мастера. Пожилая женщина, называемая Армахи́лом Чикиной, относилась к числу умелых лекарей и, что самое немаловажное, была единственным вика́ртом[26] в округе. В мире людей таких, как она, называли хирургами от бога, здесь во всем этом видели промысел темных сил.

«Латать раненых может лишь природа, – считали многие.

– Тот, кто должен умереть, обязательно умрет». Но мудрецы отводили вика́ртам особую роль, считая их посланниками шестипалого Бога. Из таких был Армахи́л, мелькающий возле Чики́ны с чаном теплой воды. Са́бис поддерживал огонь в очаге и следил за тем, чтобы лучина в настольной лампе не тускнела. За домом плодотворицы вовсю царствовала ночь, развесив по небу мириады сверкающих звезд. Тут и там насвистывали цика́рды – существа, напоминающие летучих мышей, но раскрашенные, в отличие от них, разноцветными узорами.

– Артерию-то я сшила, – помрачнела Чикина, – уже как пять лун прошло, теперь, когда мазь сняла воспаление тканей, залатала рану, но, о великий старейшина Кэра-ба́та, он останется нем до конца отведенных ему дней. Такие повреждения обычно приводят к смерти, – она окунула руки в чан с теплой водой, и кровь, засохшая на коже, растворилась.

– Сколько? – спросил старик, поглядывая то на старуху, то на Са́биса, застывшего с кочергой у очага.

Чикина помедлила с ответом, обтирая толстые персты об повязанный на бедрах синий фартук. Желтый свет ламповой лучины слегка потускнел, и ее глаза накрыла подоспевшая тень. Но губы еще было видно.

– Восемнадцать изумрудных пет, – ответила она. – Знаю, что дорого, – развела руки по сторонам, – но мой труд, сами знаете, жестоко наказуем. Вчера вот только Га́рпиновские псы пришли за юной Кинзи, а она была осторожнее всех. Говорят, казнят ее прямо на площади за то, что возомнила себя равной шестипалому Богу.

– Да, я слышал, – помрачнел Армахи́л. – Не верится, что сам когда-то осуждал такой дар. Са́бис, принеси вознаграждение.

Юнец прошмыгнул из малой гостиной в небольшую спаленку, где вынул из ветхого комода шкатулку, украшенную кристаллами я́шры. Она сияла десятком янтарных кристаллов, озаривших его гладкую кожу. Откинув лучистую крышку, пальцы правой руки сомкнулись в кулак, глубокому взгляду предстало двадцать изумрудных пет, и не петой больше. Все, что было выручено за узорную черную мантию и кожаные сандалии.

– «Прискорбно мало, – подумал парень. – Я должен найти заработок».

Через минуту в ладони старухи зеленела горсть наполированных пет, а на лице показалась полусгнившая улыбка.

– Через черный ход, – попросил ее Армахи́л. – Нынче выходить вот так на порог опасно.

Старуха покивала седой головой, снимая промокший от воды фартук. Ее взгляд еще раз упал на мужчину, лежавшего без сознания на койке, пятисантиметровый шов, глаза, заплывшие темными кругами, и ушел в сторону зияющего в полу погреба. Именно там, под землей, и пролегал черный ход. Этим путем она и пришла сюда, пробираясь меж глиняных стен, поросших древесными корнями. Старуха, покряхтев, ступила ногой на деревянную ступень, другая за ней, и седая голова скрылась в темноте открытого люка.

Оставшиеся переглянулись. Армахи́л сразу прочитал во взгляде паренька бедственность их положения.

– Что? – спросил он. – Выгреб подчистую?

Он доковылял до пуфа у открытого очага, присел и расправил перед огнем старческие ладони.

– Совсем недавно на этих пальцах красовались именные перстни, – продолжил он говорить. – Зеленый перстень был фамильным. Мой отец, ри́хт Оргу́нский, оберегал его всю жизнь, а после смерти вместе с остальным имуществом перстень достался мне. Но надеть я его смог только после того, как сбежал из оков сици́лского зи́рда. Сколько нам за него дали?

– Двадцать пять пет, – ответил Са́бис, подойдя к нему поближе. – Может быть, стоит все же попросить помощи у королевы? Или у вашего друга старосты Ми́рдо. Вы и так уже распродали все памятные вещи.

– Не все, – ответил старик. – В Бату́ре, в моей опочивальне, имеется множество ценных вещей.

– Разве их не изъяли вместе с должностью лидера Кэра-ба́та? – спросил юноша, принявшись разминать старческие плечи.

Армахи́л почти застонал, ему так давно не разминали старые кости.

– По-твоему, казна королевства пополняется из личных вещей членов совета? – улыбнулся старик. – Если бы было так, я бы потерял все уважение к правителям.

– Вы были там? – поинтересовался Са́бис.

– Где? В хранилище? – спросил старик.

Са́бис кивнул.

– Конечно, был, – ответил Армахи́л. – Оно находится глубоко под землей, прямо под залом книгомора. Там же, где и сокровищница Вессанэ́сс. И, поверь, богатств там хватает. Но ведь речь сейчас о моих именных вещах.

– Путь в Бату́р вам закрыт, – перебил его Са́бис. – Га́рпин не позволит и на сто шагов подойти к замковым вратам.

– Га́рпин не властитель этих земель! – возмутился старик.

– А многие в округе иного мнения, – посмел возразить юнец. – Но разве королева не может пойти на уступки и приказать доставить ваши вещи сюда?

– Боюсь, мой друг, – ответил старик, – что до меня они доедут в меньшем количестве, и возмутиться не получится.

– А может, все же есть человек, кому бы вы могли довериться и кто вхож в замок? – спросил паренек.

– Мои покои заперты на замок, – ответил Армахи́л. – Ключ у меня на шее. Хотя однажды стража Э́буса таки посмела ворваться в мой чертог. Что же касается доверия, то такую услугу могла оказать только Би́рви. За каким чертом она отправилась к Аскийским берегам?

Рядом с хижиной послышался хруст веток, и старик вздрогнул.

– Ты это слышишь? – спросил он Са́биса, обеспокоенного все тем же.

Юнец прислушался и, не услышав насвистывания луговых цикард, отпрянул от старика.

– Я слышу, – ответил он. – И не только хруст веток, но и глубокое, громкое дыхание за стеной.

– О великая Кэра! – воскликнул старик. – Только одно существо может так сопеть. Берфито́с!

– Королева, – добавил Са́бис, в испуге метнувшись к спящему мужчине на койке. – Если его найдут, нам несдобровать.

Старик поднялся с пофа так резво, как никогда в своей жизни.

– Но куда его девать? – спросил он. – Кэ́мбис – пленник Гастэро́та, а мы его предательски укрываем от королевских псов.

– Хватайте за ноги, – поторопил его парень. – Нам нужно скинуть его в погреб.

Стук в дверь пронзил их тела молниеносной стрелой. Глаза старика никогда так не округлялись. Он, вцепившись в ноги пленника, корячась, тащил его к люку, а Са́бис тихонько его поторапливал.

– Швы разойдутся, швы разойдутся, – причитал Армахи́л.

Но иного было не дано. Тело Кэ́мбиса устремилось на дно глиняного погреба, над которым захлопнулась деревянная крышка. Старик и юноша дышали так, как будто целый час прыгали без остановки.

– Нужно открыть, – сказал Армахи́л.

В занавешенном наполовину окне красным свечением показался глаз килдрианского медведя. Чешуя рыбы чуди сделала его слегка размытым, но даже с этим искажением зловещим и пристально хищным.

– Вы откроете?! – голос королевы наполнил просторы комнат и заставил старика откликнуться.

– Одну секунду, о великая Вессанэ́сс, – произнес он. – Вот только подкину в очаг пару поленьев.

Руки Са́биса стянули с койки окровавленное одеяло, пока Армахи́л ковылял до двери. Старик обернулся и, убедившись, что покрывало убрано, открыл дверь. Только тогда юнец приметил на столе иглу, лежащую рядом с чаном, полным кровавой воды. Но заметать следы было поздно.

На пороге в свете разгоревшейся лучины показалась статная королева, облаченная в камзол цвета алеющей тревоги.

Армахи́л покривился, увидев за ее спиной убийцу Га́рпина в окружении пятерых стражников.

– Останьтесь за порогом, Э́бус, – попросила его королева. – Вы здесь нежеланный гость.

– Зачем он вообще здесь? – поинтересовался старик, отойдя чуть в сторону, дабы освободить проход в малую прихожую.

Королева благодарно преклонила лик, потупив свет своих очей, что никогда прежде не делала.

Ри́хту Са́йленскому подле нее это явно не понравилось, он, насупившись, отошел в сторону, тяжело склонившись на опору малого крыльца, а за его спиной мелькнула лохматая громадина, именуемая килдрианским медведем. А затем дверь обители затворилась.

Вессанэ́сс, по наблюдениям старика, всегда испытывала проблемы с построением личностных бесед, на этот раз было так же. Тяжесть повисла на ее губах, ямочки исчезли, обернув их изгиб во что-то, напоминающее разочарование.

– Все хорошо, вы можете мне довериться, – почел приободрить ее Армахи́л, утвердившись в обратном.

Довериться тому, кто прячет беглого преступника, – так себе перспектива. Но она, похоже, только и ждала этих слов.

– О мой друг, – печально произнесла страдалица. – За время после вашего ухода с поста старейшины Кэра-ба́та я дважды подверглась нападению со стороны моих подданных. Если не считать щепотку яда, подмешанную в мой кубок с вином, – ее щечки побагровели, словно от томящегося стыда. – Нынче народ ненавидит меня из-за утерянной короны, даже фрейлинам нельзя доверять.

– Фрейлинам тем более, они ближе всех к вам, – добавил Армахи́л, будто бы в назидании сотрясая указательным пальцем.

– Уже нет, – продолжила королева. – Ми́сса, самая молодая из них, заключена в Гастэро́т за попытку отравления. Остальные подверглись допросу га́твонгом Зибе́лием Ло́квудом, они отлучены от меня и возвратятся в свои общины.

– Понимаю, почему вы в красном, – ответил Армахи́л. – Тревожные времена. Проходите, присаживайтесь на софу.

В тусклом свете королева обозрела обстановку маленькой захламленной гостиной, ее удрученный взгляд пожалел старика.

– Ох, не надо, – улыбнулся он. – Здесь, конечно, все скромно, но, стоит отметить, намного теплее, чем в стенах Бату́ра.

– Может быть, вам нужна моя помощь? – королева, присев на софу, посмотрела на Са́биса, что вовсю таращился в сторону Армахи́ла, будто принуждая его эту помощь попросить.

Старик что-то промычал и покивал головой.

– Са́бис, подкинь еще дров в очаг. Хочу, чтобы нашей гостье было комфортно.

Парень исполнил его просьбу, но взгляд таки не отвел.

– Было бы неплохо, – нехотя сказал старик, – если бы вашей милостью в эту лесную хижину доставили все мои вещи.

Он теребил подол своей изношенной мантии, сгорая от стыда, навалившегося тупуи́ном на плечи. Таким она его точно не видела.

– Да, конечно, – ободрила его королева. – Все ваши вещи в целостности и сохранности доставят завтра же в это уединенное место. Все, кроме печати лидера Кэра-ба́та.

– Несомненно, – ответил Армахи́л. – Она мне не принадлежала.

Вессанэ́сс поникла, зажмурив свои опечаленные глаза. Ее щечки дрогнули, а рука возвысилась до груди. Наверняка под ее сердцем томилась другая боль, нежели беспокойство за свою жизнь. Дрова в очаге затрещали, и Са́бис, посмотрев на королеву, понял, что своим присутствием ставит ее в неловкое положение. Он, поднявшись, поспешно пересек гостиную, пройдя возле своего старого друга, а после, накинув теплую робу, покинул сельский дом.

– Так-то лучше, – подметил Армахи́л. – Лишние уши нам ни к чему.

И королева более не стала скрывать цель своего визита.

– Присядьте рядом, – попросила она, как будто была обеспокоена за жизнь немощного старика. – Теперь глубоко вздохните и попытайтесь прочесть это послание.

Ее белоснежная ручка протянула к старческим рукам сложенный в несколько раз лист пергамента, на котором чернела гербовая печать аскийского народа – когтистая сова. Его тело накрыло таким леденящим холодом, что по спине побежали мурашки. Он уже надумал бог весть что и, сотрясаясь от страха, все же принял послание, нехотя развернув его.

От ощущения тяжести, осевшей на старческом лице, как и в королевских мыслях, Вессанэ́сс поспешно встала и тенью подошла к окну. Она не могла вынести гримасу его лица, те слезы, что падали с усталых глаз, бегающих по строкам, они наполнялись водой, как сэ́йланжские колодцы.

– Она мертва, – раскрылись его дрожащие уста и сомкнулись в подступившей раздирающей боли. Та Би́рви, которая была единственной его подругой, перестала существовать, теперь он остался совершенно один.

Послание выпало из его немощных рук, тяжело упав к босым ногам, но его груз остался в районе содрогающегося сердца.

– «Северная Пирэ́лла» покинула королевскую гавань без объяснения причин, – вымолвила Вессанэ́сс. – Даже пронырливая апле́ра не дала нам ответа, что выискивала плодотворица на тех белеющих просторах. Все, что мы знаем, свелось к словам почтовика о полученном ею письме с А́скии. И больше ничего.

– Что говорит Баки́на? – сквозь слезы спросил старик.

– Лишь одно: что не писала никакого письма, – ответила Вессанэ́сс. – Но кто писал, неизвестно.

– На письме была печать? – продолжал спрашивать Армахи́л, не смея поднять своих потерянных глаз.

– Почтовик не припомнил печати, – ответила королева.

– И потому это еще страннее, чем кажется.

– Разрешите отправиться к Аскийским берегам, – попросил Армахи́л, – и выявить скрытую истину.

Королева обернулась и посмотрела в его глаза. О, как он был разбит.

– Вы считаете, вам это посильно? – спросила его, ни в коем случае не желая оскорбить его израненную душу.

Старик, опершись об изогнутую спинку софы, сотрясаясь, встал и обтер заплаканные глаза.

– Не сомневайтесь во мне, – сказал он ей. – Я хочу узнать, из-за кого погибла моя несчастная Би́рви. И это мое право.

– Тогда я даю вам позволение провести это маленькое расследование, – сказала Вессанэ́сс. – Во имя той дружбы, что была между вами. Но перед тем как вы покинете Са́лкс, я попрошу вас помочь мне в выборе новой плодотворицы, что нам всем так необходима.

– Я отдаю свой голос за Порси́зу, – прошептал старик.

– Ми́рдова жена при данном стечении обстоятельств самый лучший вариант.

– Ми́рдова жена, – сказала Вессанэ́сс, закатив свои глаза, – давеча со своим мужем ри́хтом Фи́тбутским учинили маленькое восстание.

Она подошла ближе к очагу, дабы обогреть теплом свои пальчики. Армахи́л не двинулся и с места.

– Если вы будете постоянно слушать ри́хта Са́йленского, что посягнул на мою жизнь с легкостью сапога, давящего мелкую букашку, – ответил старик, – то в вашем окружении будут одни монстры. Чета Фи́тбутских героически повела себя в бухте Тартамэ́, хоть я этого и не видел.

Королева, обогрев руки, направилась к выходу, но перед тем как покинуть хижину, остановилась, слегка обернувшись в его сторону.

– Я доверюсь вам, – сказала она. – А посему постарайтесь до отбытия на А́скию навестить чету Фи́тбутских. Я не против селянки Порси́зы, ее корни берут свое начало, к нашему счастью, в крестьянской общине.

Армахи́л поклонился ей.

– Мы все, многоуважаемая госпожа, так или иначе вышли из этой общины, – ответил он ей.

На этом королева покинула обветшалый порог, оставив Армахи́ла наедине с собой.

Когда она вышла под открытое звездное небо, ее осветили кристаллы дворовой я́шры, размещенной по сторонам каменной дорожки, ведущей к лесу. В отдалении заприметивший ее Берфито́с играючи, будто малый медвежонок, повалился на пахучий луг, предрекая катаниями по траве скорый дождь, а затем, поднявшись и отряхнувшись, устремился к своей хозяйке. Чуть в стороне глумливые стражники, окружив смелого Са́биса, пытались принизить его достоинство, подшучивая над ним самым мерзким способом. Он кидался на них дворовым обозленным щенком, но был не в силах нанести и малейший урон.

– Да ты не сиделка, – сказал один из них. – Ты маленький уродец, делящий с убогим стариком не только стол, но и постель.

– Может, и нам что-нибудь перепадет, – ненавистно кидался на него другой.

– Убогий сирота, – толкал Са́биса третий.

Королева не стала терпеть подобное поведение. Она окрикнула отстраненного Га́рпина, покуривающего в стороне ди́сову траву. Он незамедлительно прервал постыдное глумление, склонившись перед ней.

– Вы призваны охранять меня! – возмутилась она. – Но что я вижу, каждый из вас занят чем угодно, но не своим долгом!

Стражники, поникнув, встали в строй, выслушивая негодующую госпожу, закипающую от ярости.

– Я лишаю всех вас месячного довольствия! – произнесла она. – Никто! Вы слышите, никто! Так не будет обращаться ни со старейшиной Кэра-ба́та, ни с юным Са́бисом, пока я королева этого острова. Соизвольте сопроводить меня в Бату́р, многоуважаемый ри́хт Са́йленский, – язвительно сказала она, посмотрев с сожалением в сторону юноши на пороге сельского дома.

Она понимала, несомненно, понимала, что такие шаги по защите подвергшихся всеобщей травле вскоре приведут к неминуемому восстанию против ее власти, но иначе никак не могла. Они отдалялись от каменной тропы, ведущей в лес, где стояла королевская повозка, и в этот момент юному Са́бису казалось, что только лохматый зверь предан ей. В остальных же назревал огонь противоборства, который мог поглотить все вокруг.