Читать книгу Голоса возрожденных - Макс Маслов - Страница 6

Блики закатного солнца, медью павшие на кожу Мари, согревали продрогшее тело, но им было не по силам согреть отстраненную душу. Поникнув в безысходности, она смотрелась как фарфоровая кукла, непричесанная и опустошенно-бледная. На малом балконе, открытом городской суете, теснота спутницей подпирала со всех сторон. По левую сторону громоздился подростковый двухколесный велосипед с обшарпанной красной рамой и кисточками на руле, по правую – десяток горшков, озелененных фиговыми деревцами и фикусами, увы, увядающими от жажды. Похоже, Малькольм, бывая в своей квартире, забывал про них: неудивительно, его жизнь трещала по швам, как плюшевая игрушка в руках сыновей, тянувших ее за лапы каждый в свою сторону. Глубокий вдох, а затем протяжный выдох, и на искусанных губах будто томится теплом надежда, но когда ты пытаешься ухватиться за ее хвост, она растворяется как несуществующий призрак.

Беспокойным глазам открывалась гудящая голосами улица, где люди занимались чем не попадя. Разодетый пижон выгуливал своих собак, нарциссом красуясь в отражении витрин, взрослая полная женщина с газетой в руках разговаривала сама с собой, то и дело подмечая наблюдающий взгляд Мари, за ней промелькнули дети, раскидывая свой смех, подобно крошкам для голубей. Этот смех, внезапно павший в уши, чуть обогрел душу, но так же стремительно покинул давящую пустоту. Машина, еще одна, пронеслись по узкой дорожной полосе, третья остановилась на красный свет, и в ее окнах промелькнула семейная ссора. Все это казалось таким театральным, что Мари не верилось в реальность окружающего мира. В наблюдениях мысли сбивались, но как бы она ни мечтала уйти дальше от смердящей беды, все было без толку. Именно тогда голову посетила самая верная мысль за столько утомительных дней: «Беда тревожит как заноза, но только глубже и больней».

Рука судорожно нащупала в кармане вязаной кофты пачку сигарет и кремневую зажигалку. Возникшая внезапно навязчивая мысль заныла скулящей псиной: «Если я подожгу себя, успеет ли кто-нибудь меня потушить?»

Как пролетевшая рядом птица, мысль покинула голову, и вновь явилась пустота.

Мари подумала, как ей повезло, тайком от Беатрис, протащить на свежий воздух этот маленький клад. Хотя черт со всеми, кто теперь мог что-то запретить.

Подожженная сигарета в трясущейся руке тлела огоньком все той же надежды ослабить тревогу, но навряд ли могла усмирить подступившую ярость взбудораженного сердца. Дым проникал внутрь, словно чей-то бестелесный дух, и, сталкиваясь с болью, поспешно покидал легкие. За стеклянной дверью, ведущей в гостиную, разгорались нешуточные страсти. Два стула посреди комнаты, связанные между собой, никогда еще не были опорой двум пройдохам, павшим под гнетом суровых женщин. Похитители молчали, свора крикливых теток пыталась их разорвать, но мужские руки преградой пресекали задуманное. Кто мог подумать, что Кэтлин бывает такой яростной. Она, прикрыв плечи пятнистым манто, кидалась на братьев Стивенсон разъяренным леопардом, затем уходила прочь из зала в ванную комнату, где, сидя на полу, обхватив коленки плакала Биби. Алеющие синяки под глазами Коула – дело ее рук. Впрочем, от одного из таких ударов она вывихнула палец и сломала пару ногтей.

«Героический поступок, – подумала Мари. – В любой другой ситуации Кэтлин зазвонила бы во все колокола, призывая докторов, маникюрш и косметологов. А теперь переломила себя».

Фру Олсен вместе с Сарой находились на кухне. Двадцать капель валерианы на стакан воды не прояснили их мысли, но чуть замедлили учащенный пульс. Когда рука Лайзы обхватила стакан, просторы кухни наполнили звуки ее перстней. Пальцы тряслись, а невольные пленники постукивали о стекло. Они смотрели друг на друга глазами-блюдцами, ухая и ахая от напористых фраз капитана Малькольма, доносившихся из душной пытальни.

Мари обернулась и увидела спину матери, подпирающую дверь на балкон. Она будто бы боялась пропустить в этот хаос свое неразумное дитя и не замечала сигаретный огонек за полотном стекла.

– Зачем? Скажи, Гарри, зачем? – злился Малькольм. – Я понимаю, Коул – дрянная голова, но ты?!

Ярл рассекал воздух руками, словно что-то рубил, его искривленные губы обнажали бешеный оскал, а глаза сверлили притихшую плоть.

Гарри молчал, потупив взгляд, да и что он мог ответить, когда вокруг были пострадавшие от их рухнувшего обмана. Герр Олсен восседал на диване около стены, скрестив пальцы под подбородком. Его Клер, его девочка была неизвестно где, и под этой маской беспомощности глазам некуда было деться. Они наливались слезами, не веря, что люди могут быть такими жестокими. Совсем по-другому выглядел Гарольд, уплетающий за обе щеки вишневый пудинг. Посматривая на страдальца по правую руку, он мерзко чавкал, ерзая на неудобных пружинах.

Мари, докурив сигарету, вновь обозрела улицу и подметила, что стало уже совсем темно. Закатное солнце ушло за горизонт, и фарфоровая кожа заледенела. Кое-где зажженные фонари осветили череду деревьев, и теней стало намного больше. Они выросли и в ее мыслях. С каждым словом Ярла проступала новая тень, с каждым молчанием горе-братьев возвращалась нервная дрожь. В пытальню снова вернулась Кэтлин со стаканом холодной воды. Ее взгляд, скользнув по кремовой стене к окну, приметил Мари, и она глубоко вздохнула.

«Чем же был этот вздох? – подумала Беатрис, заприметившая внимание напомаженной особы. – Навряд ли это осуждение. Может быть, сострадание?»

Когда заговорил Коул, внимание женщин мгновенно переключилось.

– Ты, лжешь капитан, – сказал он. – Обманываешь их всех. За ту находку, что мы доставили в Буде, ты получил большие деньги, которыми не захотел делиться.

Если бы Сара не положила свою руку на плечо Малькольму, то на щеке Коула заалел бы еще один синяк.

– Тише, тише, сынок, – сказала она. – Деньги – вот их Бог, жажда наживы не превзошла большую глупость.

– Глупость, говорите, – ухмыльнулся Коул. – Из всей команды только Фостер и Дженсен остались довольны оплатой. Предполагаю, что с ними пришлось поделиться изрядным кушем. А после убить и ограбить их дома.

– Замолчи, Коул, – отозвался Гарри. – Все твои домыслы теперь кажутся полным бредом.

Коул шевельнулся и зарычал, и общая веревка, которой они были связаны, врезалась в плечи брата.

– Я знаю, о чем говорю! – разгневанно закричал он. – Где сейчас девушки? Ответь, Малькольм! На морском дне?!

Стук по стеклу возвестил Беатрис о том, что Мари хочет войти. Она, обернувшись, дрогнула и отпрянула от двери. Руки дочери сотрясались проклятой дрожью. Мать подумала, что это от холода, и поспешила открыть ей путь. Но пристальный взгляд квочки, следившей за каждым шагом своего цыпленка, узрел что-то неладное. Помимо дрожи, что-то разгоралось в ее глазах, и с таким огнем лучше было не шутить. Когда путь открылся, Мари, словно река, хлынула в гостиную, охваченная неведомой целью. Она подбежала к Коулу зубатой тенью и заглянула в его глаза. Он еще что-то говорил, но когда их взгляды сошлись, слова угасли. Что увидел в этих глазах глупец, было неясно, может, в них промелькнула боль, а может, смертельная опасность. В одно мгновение в руке обезумевшей Мари мелькнул какой-то предмет, которым она треснула Коула по голове. Окружение вздрогнуло, когда парень завопил, как поросенок. Удар, еще один, и из рассеченной брови хлынула кровь.

– Нет! – вскричала Беатрис, кинувшись к дочери. Но прежде чем она достигла ее, подоспела Кэтлин, выплеснув воду из стакана прямо в лицо не контролирующей себя Мари.

В руках матери дочь остановилась и зарыдала. Она разжала кисть, и на пол упала окровавленная пепельница. Все застыли в созерцании того, что случилось. Коул выл не меньше, чем Мари.

Именно тогда все приняли решение отпустить горе-похитителей восвояси, пока это не закончилось чьей-нибудь смертью. Веревка была развязана, и парни, нисколько не теряясь, рванули прочь из квартиры капитана.

После двухминутной паузы, усевшись в плотный круг прямо на полу гостиной, как вожатые в детских лагерях, они приняли особое решение.

– Все это случилось после того, как на борт «Эбигейл» попал неизвестный хищник, – заключил Малькольм. – Предположу, что последующие события связаны именно с ним, как бы это ни казалось странным и фантастичным. Есть то, что нам неведомо. В связи с этим я предлагаю проследовать по пути находки, в Осло, и, дай Бог, мы получим все ответы.

В этот момент каждый принял свое решение, так они условились. Когда пройдет ночь и настанет утро, решения будут озвучены. А теперь им оставалось только лечь спать в попытках забыться и познать хоть какой-нибудь покой.

* * *

Столовая института морских исследований в Бергене вмещала в себя добротную часть персонала, ученых, практикантов, техников и в этот обеденный час утопала в лучах солнца, проникшего сквозь панорамные окна особым гостем. Стены цвета туманной розы сияли в бликах прозорливых лучей. Иногда это беспокоило ворчливую Марту Гун Хансен, что настоятельно просила директора отдать распоряжение занавесить окна. Он редко прислушивался к просьбам приезжих, но вел себя любезно и деликатно. В итоге по прошествии семи дней солнце все так же прелестно проникало в столовую, как и откровенно несносно ворчала мадам Хансен. В этот час ее не было, а значит, она не могла испортить настроение всем присутствующим.

Тридцать восемь белоснежных столов, расставленных пунктиром, были заполнены разношерстными индивидами, погружающими помещение в какофонию различных бесед.

«Словно дерево, заполненное птицами», – подумала Гретта, разместившись в эпицентре всего этого.

Иосиф пренепременно сидел напротив нее и усердно толок ложкой и без того полужидкое картофельное пюре. Когда его глазки упали на говяжью котлету, примощенную сбоку тарелки, он облизнулся, как кот, заприметивший блюдце со сливками. Неловким движением из его рук выскользнула вилка, упав на кафельный шахматный пол с пронзительным позвякиванием. На секунду гомон прекратился, все посмотрели на Иосифа, вилку на полу, утвердив его никчемность, а после вернулись к беседам.

– Ну вот, – поморщился ихтиолог, – придется идти за чистой.

– А как же правило пяти секунд? – улыбнулась Гретта.

– Ха-ха, – насупился Иосиф. – Микробиологи мне этого не простят. Вон один из них, – он обозначил направление глазами. – Только и ждет того.

Парень отодвинул стул, и скрип ножек по кафелю разлетелся предательским скулящим звуком. Окружение поморщилось и проводило его взглядами до витрин. Пока он шел, каждый в этом помещении мысленно вонзил в его спину нож, но не Гретта. Ей он казался забавным.

Блеск подсвеченных витрин искушал любого. На одной райским наваждением размещались пирожные, под ними компот, разлитый по стаканам. Чуть дальше витрины с подогревом предлагали гостям супы, гарниры, соусы, мясные яства. Женщины на раздаче смотрели на ихтиолога с усмешками, как на ребенка, взявшего пирожок, но потянувшегося еще за одним, и еще, и еще. Путь до предметов сервировки был столь увлекателен, что бежали слюнки. Запахам не было числа, они магическими силами тянули за собой до тех пор, пока глаза ихтиолога не уловили свое отражение в стопке ложек прямо перед собой.

Вернувшись за стол, он подметил что Гретта практически уже отобедала. Миниатюрная деревянная ладья с кусочками обжаренного тунца наполовину опустела, отварной рис больше не походил на малую горку. В ее руках искрился стакан с персиковым пуншем, облюбованным солнечными бликами. Она попивала из него будто бы сомелье вино и думала о чем-то своем.

Вновь повторившийся скрип стула вернул Гретту в реальность, и она улыбнулась.

– Я проявила фотографии, – шепнула Франссон. – К слову сказать, ваша проявочная довольно удобная, но в ней давно не прибирались.

– Мм, – мыкнул Иосиф. – И что, они удались?

– Да, – вдохновенно сказала Гретта. – Но, по большей части, меня интересует найденный осколок. Вот, смотри, я им вчера поранилась.

Протянутая к его лицу рука была ухоженной и манила прикоснуться, но указательный пальчик на подушечке краснел линией пореза. Иосиф поморщился от этого, его глазки забегали в попытке скрыться.

– Фу, дорогуша, – отстранился он. – Я же ем.

– Какой ты нежный, – рассмеялась девушка. – Теперь микробиологи изживут меня со свету, а не тебя, мой друг.

Она сжала пальцы в кулачок, прижав заботливо к груди. Иосиф изучающе посмотрел на нее и озвучил новые мысли, пришедшие в ветреную голову:

– Мне кажется, – сказал он, – что с распущенными волосами тебе будет лучше. А если ты начнешь подкрашивать ресницы и губы, то сразишь пол-института наповал.

– А как же вторая половина? – озадаченно улыбнулась Гретта.

– Вторая, – ответил Иосиф, – состоит из женщин, что так и посматривают на меня. Ты бы видела их лица за твоей спиной.

Гретта, поморщившись, обернулась и обозрела девушек в белых халатах, издевательски похихикивающих над ними, но ни в коем случае не питающих надежды по отношению к ее собеседнику.

– По-моему, они безнадежно скучны, мой дорогой Иосиф, – ответила она. – И не стоят твоего внимания. Но ведь речь не о них. Я говорила об осколке.

– Да, да, – чавкнул ихтиолог, расплывшись в наслаждении от вкусной пищи.

– Я собираюсь отдать его на анализ, – продолжила Гретта. – Но не здесь, а в Осло. Скоро я напишу свой отчет по изученной теме, а потом покину Берген.

Чавканье Иосифа прекратилось, он перестал жевать и взглянул с сожалением на Гретту.

– Но ты недавно приехала, – удивленно сказал он, так что кусок котлеты выпал изо рта.

– Так меня и не планировали надолго задерживать, мой друг, – ответила она. – Только на время отчета, и все. Командировочные дни заканчиваются, и я вынуждена вернуться.

– Лучше бы вместо тебя в Осло вернулась ворчливая Гун Хансен. Наверняка ее ждут пыльная кладовка и старый микроскоп.

Как только Иосиф заговорил о мадам Хансен, раздались звуки из громкоговорителей, развешанных по стенам. Вездесущее око старой мегеры выследило его, и хриплый голос возвестил:

– «Иосиф Хольмберг! Иосиф Хольмберг! Просьба незамедлительно явиться в кабинет директора! Вас ожидают мадам Гун Хансен и Верманд Ли!»

Взгляды окружающих пали на ихтиолога, подобно граду. В их прицеле он посерел и проглотил последний кусочек пищи, томящийся во рту. Недоуменный взгляд пал на Третту, словно в мольбах помочь ему.

– Что им от меня нужно? – встревоженно спросил Иосиф. – Я выполняю свою работу.

Гретта озадаченно смотрела на него. В ее глазах он был маленьким нашкодившим ребенком, ожидающим наказание.

– Бояться нечего, – сказала она. – Но помни про наш уговор, никто не должен знать об осколке.

– Наверняка они отследили это по камерам, – промямлил он.

– Нет, – разуверила его Гретта. – Я специально стояла к ней спиной. Они видели пробирку в твоих руках, и все. На вопрос, что мы поместили туда, ты ответишь четко и ясно: соскоб с чешуи. Я предполагаю, что особь Incognita X 2.0 была чем-то заражена.

– Они мне не поверят, – проскулил ихтиолог.

– Возьми себя в руки, – потребовала Гретта. – Мы не практиканты, чтобы отчитываться о незначительных деталях нашей работы. Хотят все узнать – прочитают отчет. Смелей.

Ей было не занимать храбрости, он же явно оправдывал все те смешки, что отпускались в его сторону. Тешащий себя выдумкой о привлекательности и остроте ума, глубоко в душе он понимал, что ошибается.

Между тем, поникнув в преддверии предстоящей беседы, Иосиф побрел в место, как ему казалось, своей казни, пообещав Гретте взять себя в руки. Что будет там, за дверью директорской, сложно было предположить, но наверняка старая Гун Хансен злобной гусыней накинется на него, однако выбьет ли из него истину, оставалось временной загадкой.

* * *

Раним утром, когда Гарвелен еще покоилась в не отступивших тенях, подобно пернатым, сорвавшимся с гнезда, женщины покинули тридцать второй дом, как и квартиру капитана. Их целью были молитвы в особом месте, нарекаемом собором нового диоцеза[20] Сер-Холугаланна, или попросту собором Буде́. Это место помнило предков, погибших во время войны[21], прочувствовало на себе беспощадность взорвавшихся бомб и крушение центральной части города. И теперь словно зовом из прошлого оно манило их под свою тень, от стен и колокольной башни, омытых утренней росой.

С дуновением ветра просторы Буде́ наполнялись свежестью искрящейся акватории. Проснулись чайки и альбатросы, в заповедниках возгласили орланы-белохвосты, все кланялись новому дню. Еще не отступивший туман вуалью покрывал низины и тропы, оседая росой на сочных травах. Но ветер, пришедший поспешно, прогонял его прочь, вступая во власть свободной души.

Лайза, Кэтлин, Сара, Мари и Беатрис никогда еще не двигались так сплоченно. Все это началось не так давно с излова похитителей, а нынче обрело единение сестринских душ. Конечно же, не все обиды можно было потушить, но разве не в прощении обретаешь желанный покой. До покоя, конечно же, было далеко, любимые так и не объявились, их следы затерялись, но разве настоящая мать может успокоиться, пока еще теплится хоть малая надежда. Для нее ребенок – это святое, и где, как не в святом месте просить о милосердии вездесущего ока.

Куртки и плащи спасали их от утреннего холода, головы Лайзы, Сары и Беатрис покрывали легкие косынки. Мари была в красном берете, а Кэтлин в капюшоне фиолетовой накидки по пояс. В каждом взгляде, отстраненном и глубоком, читалась своя молитва. Они шли по направлению к собору, готовясь просить высшие силы о великодушии, уповая на веру, что за все это время колебалась в их сердцах подобно маятнику.

Тень от железобетонной колокольни разделила надвое путь за милостью. На первой половине покоились сонные улицы, еще не пробудившиеся от безмятежной ночи, на другой зеленел сквер со скамейками и находилось место, куда они шли. Порывистый ветер сорвался птицей ввысь, и язык колокола покачнулся. Он ударил легонько по устью, и звук, неокрепший и еле слышный, пал благодатью в уши пришлых гостей. Кто-кто, а матери увидели в этом знак, еще одну нерушимую надежду. Шпиль башенной колокольни, стоящей отдельно от собора, представлялся антенной, ловящей сигналы канцелярии небес. Вся ее конструкция, создающая иллюзию легкости и воздушности постройки, воспевала неоготический стиль. Многие из них видели собор лишь на картинках, а теперь он был прямо перед глазами.

Когда они дошли до восточной стены, их взоры устремились к отблескам двенадцатиметрового витражного окна, переливающегося в этот час цветами радуги. Вот здесь, сидя на скамейках, в тишине, но отнюдь не в покое, они и начали молиться.

«Бог точно был в этих местах, он и есть, и будет, – думалось каждой. – И если он слышит сердца матерей, то пусть же возвратит пропавших без вести домой».

Взгляды, устремленные в небо, в стены, полнились искренностью и почитаемой верой. Еще один луч, искаженный витражом, – это рука Господа, птица, слетевшая с башни под ноги, – вестник благополучия, ветер, ударивший в колокол, – великий глас божий.

Именно тогда решение отправиться в Осло, по следам передвижения монстра, обросло первостепенной важностью.

– Мы поедем туда! – решили они. – Мы вернем близких!

При этих словах вновь отсалютовал колокол. А потом, какие бы обиды ни таились внутри каждой, они скрестили руки и разразились слезами снизошедшего счастья. Смех сквозь слезы, мотание головами и мысли, четкие и проникновенные – все было исполнено чистейшей душевностью. Милейшим образом они стали сестрами, дав клятву Богу, что не отступят никогда. И неважно кто кем был, у кого сколько было достатка, здесь, перед домом Бога, каждая была равна своей сестре.

Ну а после возвращение на Гарвелен, к дому под номером тридцать два, должным образом возвестило обеспокоенных мужчин о скорых намереньях.

Такими нервными они никогда их не видели. Даже Гарольд больше не думал о еде. Трулс так вообще не находил себе места. Биби с Малькольмом суетились на кухне, собирая в дорожную сумку остатки вчерашней еды. Но когда женщины вошли в дверь, оставленную ими специально не запертой на замок, суета поутихла. На пороге коридора, словно на пути к чему-то новому, женщины смотрелись посвежевшими и героически забавными. Озадаченные мужья прильнули к ним, Малькольм пришел на характерные звуки женских голосов. А Биби, сорвавшись пташкой и выскочив в коридор, крепко-накрепко обняла Кэтлин.

– В Осло! Мы едем в Осло! – сообщила Мари, посмотрев на капитана взглядом утреннего солнца.

– Я и не сомневался, – ответил он. – Но где вы были?

Мари, обозрев всю честную компанию вокруг себя, сняла красный берет и, улыбнувшись, нежно ответила:

– Мы были на встрече с Богом. Хранителем заплутавших Душ.