Читать книгу В тени креста - Максим Греков - Страница 42

***

Никита Васильевич Беклемишев, вместе с сыном Иваном свернули с Тверской улицы в длинный проулок. Ехали малым чином, всего с одним холопом, так велел им дьяк Фёдор Курицын, к которому и направлялись бояре. Беклемишевы взяли с собой молодого, но смышлёного Сёмку, который умел держать язык за зубами. Всё указывало на то, что разговор предстоял непростой, потому Беклемишевы, против своего обыкновения, молча, ехали друг за дружкой.

Берсень всю дорогу думал о старце-монахе. «Сам ли он к господу преставился от старости, али ему „помогли“? Но если не сам, тогда кто? Греки? Курицыны, а может – отец Михаил?», – от всех этих мыслей у Ивана Беклемишева перехватывало горло, словно не хватало воздуха.

Вот и подворье дьяка, ухоженный частокол и расписные ворота с нарисованным яркими красками сине-зеленым плетением. На перекладине над входом вместо надвратной иконы лишь крест золочёный. Бояре и холоп спешились, постучали в ворота. На подворье залаяли псы и послышались голоса. После некоторой возни обе створки распахнулись, открывая въезд. Двое подворников в одинаковых беленых рубахах склонились в поклоне.

На ступенях перед крыльцом, по обычаю, вместо хозяйки, бояр ждала дворовая девица в праздничной одежде с ковшом в руках. Иван доселе никогда не был на дворе Фёдора Курицына, потому с интересом разглядывал полностью отштукатуренный и покрашенный в бело-желтый цвет терем, который поблескивал новенькой слюдой в окнах. Особо бросалась в глаза дорогая ещё не потемневшая резная дубовая черепица, на высоких скатах крыш. «Вот тебе и дьяк-затворник, однако, на приют постников-бессеребренников его двор совсем не похож», – подумал про себя Берсень. К гостям подбежали несколько мальчишек, забрали у них поводья, повели скакунов в сторону конюшни. За ними, оглянувшись на своих хозяев, прошёл и Сёмка.

Никита Васильевич Беклемишев степенно подошел к крыльцу, принял корец, немного отпил, молча протянул ковш сыну, разгладил рукой бороду. Иван Беклемишев пригубил и чуть не поперхнулся после первых же глотков – в ковше оказалось густое терпкое вино! – он взял себя в руки, сделал несколько глотков и отдал корец девице, которая с подобающим поклоном посторонилась и пропустила бояр в дом. За дверьми их встретил немой слуга, который знаками попросил следовать за ним и провёл Беклемишевых в трапезную.

Посреди залы высился застеленный узорчатой скатертью стол, на котором уже во множестве расставлены тарелки и подносы с яствами. Сама трапезная освещена двумя десятками толстых свечей, что торчали в шандалах вокруг стола.

К гостям вышел с приветливой улыбкой сам дьяк Фёдор Курицын, следом за ним шаг в шаг ступал его брат – косматый Иван-Волк Курицын.

– Добро пожаловать гости дорогие, – широким жестом поприветствовал дьяк Беклемишевых.

Бояре в ответ поясно поклонились, Берсень заметил, что дьяк Фёдор отчего-то тяжело дышал: «бежал он откуда то, что ли, или это уже от старости отдышка, вроде не по годам ещё…».

– Рад я вам, уважили, почтили, – продолжал с улыбкой Фёдор Курицын.

– И тебе за приглашение благодарствуем, – чинно ответил Никита Беклемишев.

– Ну, что же стоим? Пожалуйте за стол, – не переставал улыбаться дьяк Фёдор.

«Не похоже на него», – подумал Берсень, «видать что-то задумал».

Сели за стол, и тут же в трапезную вошли четверо холопов. Они внесли серебряную чашу примерно двухведерного размера, до краев полную ароматного пенного пива, еле слышно шипящего пузырями.

– Ну, гости, за встречу? – весело сказал радушный хозяин, – давай, боярин Никита, твой первый глоток.

Никита Васильевич чинно разгладил усы, взял со стола кубок и зачерпнул им из чаши, сделал пару глубоких глотков и шумно выдохнул. За ним из чаши зачерпнул Берсень, а после Волк и сам Фёдор Курицын. По его знаку холопы поставили чашу на специальную подставку возле стола, а сами удалились. Осушив кубки, пирующие, неторопливо, с должным тактом стали придвигать к себе угощения.

Пока закусывали, разговор за столом не складывался. Это немного раздражало дьяка Фёдора, но он продолжил улыбаться и ласково смотреть на своих гостей. Его брат – Волк Курицын не утруждал себя излишней скромностью, а с хрустом разрывал печёных куропаток и, чавкая, обсасывал кости, не забывая время от времени прикладываться к кувшину, в котором было уже не пиво, а темное испанское вино. Такое поведение Волка было неприятно Никите Беклемишеву, Фёдор Курицын это видел, но брата одёргивать не торопился, думал, как бы завести беседу на нужную тему.

Никита Васильевич Беклемишев, тоже нетерпеливо ерзал на лавке, и, оглядывался по сторонам.

Беклемишев младший, ел и пил мало, не проявлял своей обычной весёлости, но пристально смотрел на Фёдора Курицына, ждал, что хозяин дома сам заговорит о чём-то важном.

Но будто нарочно, дьяк и его брат чинно предавались трапезе.

Первым не выдержал Никита Беклемишев. Он обратился к дьяку Курицыну:

– При всём моём уважении, но может, уже перейдём к дельному разговору, ведь ты же, нас позвал не яства вкушать, а по делу?

– А чем яства могут помешать разговору? Если говорить о чём-то стоящем, то…, – оторвавшись от кувшина с вином, с удивлением пробасил Волк. Его нисколько не заботило, что вопрос был обращён не к нему.

Никита Васильевич уже хотел высказать Волку что-то резкое, но его опередил Берсень:

– Коли дело с вином мешать, можно друг дружку потом не понять. Во хмелю, сколь не говори, а всё одно, разойдёмся каждый при своём, и получится как в сказке, про гуся и рубаху.

– Не слыхал такой. – Оживился Фёдор Курицын. – А ты брате? – он повернулся к Волку, тот отрицательно помотал своей буйной шевелюрой.

– Может, расскажешь? Уж я зело сказки люблю.

– Отчего ж не рассказать, слушай:

Жили-были муж с женой. Жена была баба своенравная, ленивая и не рукодельная. Да, к тому же, еще и большая лакомка: все проела на орешках да на пряничках. Так что, наконец, осталась в одной рубахе, и то в худой да изорванной. Вот подходит большой праздник. А у бабы нечего и надеть, кроме этой хламидной истлевшей рубахи. И говорит она мужу:

– Сходи-ка, муж, на торг, да купи мне к празднику рубаху покрасившее.

Муж достал последний медяк и пошел на торг. Прошёл по торгу, посмотрел, да стало жалко ему последнего пятака отдавать за рубаху. У других мужиков бабысами рубахи шьют. Увидал, мужик, что продают гуся, и купил его заместо рубахи.

Ворочается он домой, а ленивая жена на печи лежит и оттуда ему кричит:

– Купил мне рубаху?

– Купил, отвечает муж, – да только гуська.

А жена на радостях недослышала и говорит:

– Пусть и узка, да изношу!

С этими словами соскочила с печи, сняла с себя изорванную рубаху и бросила в топку.

Поворотилась к мужу и спрашивает:

– Ну, где же рубаха? Дай, я надену.

– Да ведь я рёк, что купил гуська, а не рубаху.

Так и осталась глупая баба без рубахи, нагишом.

Берсень закончил сказку, и на мгновение за столом воцарилась тишина. И тут в тишине послышался резкий выдох и смех.

– Ха… Ха-ха-ха, – первым басом засмеялся Волк, а вслед за ним и все остальные.

– Он сказал, что «гуська», а она: «узка»? – Ха-ха-ха, ой, хо-хо-хо, – не унимался Волк, он покраснел лицом, и, сотрясаясь всем своим могучим телом, бил себя кулаком по колену мотая косматой головой. Его вид ещё больше веселил всех присутствующих.

Когда все отсмеялись, Берсень стрельнул по весёлым лицам своими рысьими глазами и как бы в продолжении разговора спросил:

– Ну, так может, пора и к делу?

Отец с укоризной посмотрел на сына, и, пытаясь сгладить неловкость, обратился к Курицыным:

– Вы уж не прогневайтесь за нашу торопливость, весьма благодарны мы за ваше приглашение и за угощение изрядное. Токмо, хотелось бы, на тверёзую голову всё обсудить, ежели разговор важный, то сперва о нём беседу вести в самый раз.

– Что ж, дело, да. Имеется к вам дело, – продолжая улыбаться, сказал дьяк Фёдор Курицын. Он провёл рукой по своей груди, ниже русых колец бороды, разглаживая вышитую рубашку, что была хорошо видна в вырезе его малинового кафтана. Как бы ища поддержки, дьяк посмотрел на брата, на Никиту Беклемишева и снова на своего брата. У Фёдора Курицына был такой вид, будто он что-то хочет сказать, но не решается. Наконец, он положил обе руки на стол перед собой и взглянул прямо в глаза Берсеня.

Под его взглядом Иван Беклемишев посерьёзнел, внутренне почувствовав, что сейчас речь пойдёт о чем-то, важном. Его настроение тут же передалось отцу, и, глядя на них, даже Волк Курицын перестал смеяться и замолчал.

Фёдор Курицын, слегка кивнул, выражая своё удовлетворение вниманию присутствующих, и чуть наклонившись вперёд, повёл разговор.

– Ходят слухи, – проговорил он, понизив голос, – что здоровье нашего государя, – да живет он вечно! – пошатнулось….

– Да ну, это ерунда! – перебил, всё ещё находящийся в весёлом расположении духа Никита Беклемишев. – Я вчера видел Великого князя, он был весел и бодр.

– А между тем, митрополит и его свита тайно молятся об исцелении государя, – уверенно сказал Фёдор Курицын. – Я знаю это достоверно от нашего общего знакомого – отца Михаила.

Беклемишевы переглянулись.

– Как? – воскликнул Берсень Беклемишев, – наш государь болен, попы совершают молебны, но об этом никто не знает? Но, почему?

– Всё дело в том, что никто не хочет огласки. Ведь сразу, как и всегда, всплывёт вопрос о престолонаследии и о том, кто подхватит Русь, если что-то случится с государем, – вставил как бы невзначай Волк.

– Да что за слова, ты рекёшь, – нахмурился Никита Беклемишев, он всегда относился с недоверием к мужиковатому брату дьяка Курицына. – Знамо дело, кто. Чай, всем известно: Иван Иванович Молодой, ныне Тверской князь – старший сын нашего государя, он и обретёт престол.

– Да, по всем канонам так и должно быть, – согласно кивнул Фёдор Курицын, но…

– Что «но»? – с лёгким недовольством, фыркнул боярин Никита.

– Но, так думают не все, – снова подал голос Волк.

– Да ты об чем? – спросил Никита Беклемишев, уже с нескрываемым раздражением.

– Вот, для того и позвали мы вас. Дабы об этом потолковать. Но в нынешние времена говорить откровенно сложно. Особливо о тех делах, кои великой печатью ложатся на судьбу всей нашей Руси. И я расскажу вам обо всём, но в обмен на клятвенное обещание молчать о том, что вы здесь услышите.

– У тебя к нам веры нет, дьяк? – изумился Берсень.

– Напротив, боярин Иван. Именно вам я и доверяю, иначе не позвал бы для такого разговора. Но в таком деле, я, потребовал бы обещания даже у самого государя, – решительно ответил Фёдор Курицын.

– Ладно…. Клянусь именем Христовым, что не изреку никому того, что тут будет говорено, – стрельнул своими кошачьими глазами из-под светлых бровей Иван Берсень.

– И я клянусь, – осеняя себя крестом, сказал Никита Васильевич Беклемишев.

– Вот и ладно, – удовлетворённо кивнул Фёдор Курицын.

– Ведомо ли вам, бояре, что на самом деле происходит сейчас в кремлёвских палатах и вокруг них?

– Ранее думали, что ведомо, но теперича, после твоих слов, даже и не знаем, что сказать, – недовольно пробурчал Никита Беклемишев.

– Ну, так вот, – тихим голосом продолжил Фёдор Курицын, – всё идёт к повороту и изменению уклада на Руси, окончательно на византийский манер. И для этого, власть церковных мужей укрепляется и становится, чуть ли не вровень с великокняжеской. А кто будет в противлении сему, того подвергнут сыску и истреблению!

– Быть того не может, ты верно с ума сошел, почтеннейший дьяк! —не сдержавшись воскликнул Берсень. – Зачем на византийский? Чем он лучше нашего, исконно-русского? А что мы на это скажем? А, государь Иоанн Васильевич?

– Он уже дал согласие.

Вся кровь бросилась Ивану Беклемишеву в голову. Он ошарашено посмотрел на своего отца, тот по-бычьи склонил шею и молча сопел.

– У тебя от обилия государственных дел и прочих хлопот мысли путаются, дьяк, – сказал Берсень уже спокойно. – Ты забываешь, что такое не может быть решено без воли наследника и всех бояр.

– Вот! – торжествующе поднял палец вверх Фёдор Курицын. – В этом сейчас всё и дело! Потому они и начали действовать с двух сторон! С одной стороны – удалять от дел нынешнего наследника, а с другой – церковной дланью прижимать всех, кто мог бы этого наследника поддержать.

– Да как так, «удалять от дел»? И кто такие эти «они» и почему сие допускает наш государь? – резко вскинул голову Никита Васильевич Беклемишев.

– А разве ещё не понятно? – дьяк Курицын сощурил левый глаз. – Наследник, ноне, почти на Москве не бывает – из Твери только по отдельному зову государя является, и от государственных дел далёк. А между тем, под крышами кремлёвских палат, уже созрели перемены, и за всем стоит грекиня Софья и её окружение. А с ними заодно митрополит Геронтий и многие близкие к нему главы церквей и монастырей.

Берсень побледнел, а Никита Беклемишев напротив – налился краской.

– Имей в виду, дьяк, – сказал он, – что ты обвиняешь супружницу государя и высших сановников церкви в измене.

– А вот тут ты ошибаешься, боярин. Это вовсе не измена. Царевна Софья искренне верит, что делает всё правильно и только укореняет государственную власть. А святые отцы – оказывают ей поддержку, ибо они ревнители той самой веры, что пришла к нам из Византии – с родины Софьи.

– Та-а-ак, – протянул Никита Беклемишев. – К крамольным речам добавились ещё и богохульные.

– Ах, оставь это, – притворно равнодушно махнул рукой Фёдор Курицын. – Нет в моих речах ни крамолы, не богохульства, одна лишь, правда. И сейчас она станет тебе ещё очевидней. Ибо доподлинно известно, что государева тайная служба, о которой все слышали, но никто толком ничего не знает, уже начала охоту на тех, кто, по мнению греческой царевны и нашего митрополита, могут препятствовать в осуществлении их плана. Одним из таковых «препятствий» являлся Борис Лукомский, он же литовский княжич Болеслав.

– Врёшь! Врёшь, дьяк! – вскочил с места Берсень. – Я-то, доподлинно знаю, что Борис Лукомский сеял крамолу!

– Ой-ли? Неужто всё знаешь? Тогда, может быть, ты расскажешь, как было дело? И зачем он поехал в Литву?

Иван на секунду замер хватанул ртом воздух, отрицательно затряс головой и сел на своё место.

– Нет! Ибо связан я клятвой государю нашему, потому умолчу.

– Что ж…, похвально, что держишь свои клятвы, – Фёдор Курицын с улыбкой молитвенно сложил руки. – Но тогда, я, обскажу, как на самом деле всё было и отчего погиб княжич Борис.

Услышав слова дьяка, отец и сын Беклемишевы на миг окаменели. А Фёдор Курицын, как будто ничего не замечая, обыденным голосом начал свой рассказ:

– После того как государь усмирил новогородских бунтовщиков, некоторые церковники, под покровительством Софьи, решили прибрать земли окрест Новагорода к своим рукам. Такой уж, верно, у них уговор был с государыней. Многие люди с земель новогородских бежали из-под их церковного гнёта в Литву. Вот для того чтобы через старост и прочих вернуть людей под власть Москвы, был послан на литовскую сторону Борис Лукомский. Но на беду свою, его перехватил посланник митрополита. Борис одержал верх, однако ему было невдомёк, что охоту на него уже ведут посланные Софьей греки. Вот так и попал княжич Лукомский в двойной капкан. А далее, ты сам ведаешь.

– Чудны слова твои Фёдор Васильевич, – сдерживая эмоции, ответил Берсень, – ведь я своими ушами слыхал от Бориса-покойника другой сказ.

– То и не мудрено, – перебивая Ивана Беклемишева, вставил дьяк, – ведь страшной клятвой поклялся княжич сохранить тайну.

– Ты так надёжно сие говоришь, будто ведаешь, кому он клятву давал, – сверкнул глазами Берсень.

– Мне…. Мне давал клятву Борис, – с лёгкой усмешкой, ответил Фёдор Курицын.

Беклемишевы снова застыли в немом вопросе.

– Мой грех, не успел я его спасти из вашей «спросной», – печально продолжил дьяк.

– Что-ж, коли так.… Жаль молодого княжича Лукомского, его доля печальна, – перекрестившись, сдержанно произнёс Никита Васильевич Беклемишев. – Однако ты, дьяк говорил и о другом. У меня и язык не повернётся повторить сии крамольные речи, как с этим теперь быть?

– Ты прав, Никита Васильевич, о том, что я сказал ранее, нужно речь на особицу. Ведь это касается всей Руси, и той участи, которую ей – нашей отчине, определили Софья и митрополит. А ты как про это мыслишь, Иване? – дьяк посмотрел в сторону Берсеня.

– Нет, не могу я поверить твоим словам, пока ты не представишь доказательства, – тряхнул кудрями молодой Беклемишев. Его отец тоже что-то хотел сказать, но сдержанно отмолчался.

– Доказать я смогу, за этим дело не станет – с напускной важностью проговорил дьяк. – Сейчас мне более интересен вопрос, что ты готов сделать, узнав, всё, что здесь было говорено?

– О чём ты Фёдор Васильевич? – вместо сына спросил Никита Беклемишев.

– Я отвечу на твой вопрос боярин Никита, но сначала, пусть твой сын Иван ответ даст. Если бы представился случай, сызнова заняться делом Бориса Лукомского, взялся бы он за это? Разве боярская честь не взывает к отмщению за своих людей? Ведь это вашего человека греки уморили в остроге? Как его звали то? – дьяк повернулся к своему брату.

– Силантий, – подсказал Волк.

– Ах, да…, Силантий, с ним ещё брат его был. А ныне оба покойники.

Фёдор Курицын перекрестился, вслед за ним сотворили крестное знамение и все остальные.

– Чудно мне об этом речь вести, – торопливо изрёк Берсень и резко посмотрел на дьяка Курицына. На лице того не дрогнул ни единый мускул. Тогда молодой Беклемишев продолжил. – Дело сие закрыто, сам это из уст государя слыхал, а посему: к чему твой вопрос?

– Может быть, я и ошибаюсь, – медленно ответил Фёдор Курицын, пристально глядя ему в глаза. – Но внемли…

Он придвинул свое кресло к тому, в котором сидел его брат Волк, наклонился над столом и понизил голос:

– Допустим, что нам доподлинно известно о сговоре Софьи и митрополита и мы точно знаем, что грекиня обещала старцу земли, богатства и новый порядок, который укрепил бы церковную, а значит и евонную, власть чуть ли не вровень с великокняжеской. Допустим, мы знаем, что византийка своими посулами вложила в уста митрополита желанные ей речи о создании тайной службы, а наш государь этому внял. Допустим, события в Новагороде – это всего лишь проба того, что уготовано этими людьми для Руси повсеместно. Что ты скажешь тогда?

Берсень посмотрел на отца, на лбу у того выступил пот.

– Вот, видите бояре, – продолжал дьяк, – вам и сказать-то нечего, ибо понимаете, что грядут великие перемены, и если сейчас не начать борьбу супротив греческо-церковного сговора, то вскоре они нас так спеленают, что никто и пискнуть не посмеет, а посмеет, так услышан уже не будет…

Берсень вскочил.

– Умолкни! – вскричал он. – Я не поверю, чтобы государь мог допустить такое!

Фёдор Курицын посмотрел на него с притворным состраданием и перевёл взгляд, на Никиту Беклемишева ожидая, что скажет тот.

Берсень Беклемишев уже совладал с собой и, шагнув в сторону дьяка, опередил своего отца в речи:

– Все это ложь! Какой-то злокозненный хитрец и бездельник обманул тебя, дьяк, а ты ему поверил. Если бы существовал такой сговор, он хранился бы в величайшей тайне. А ведь, по-твоему, выходит, что: либо митрополит, либо грекиня – предали не только великого князя, но и себя?

– Твой ум остёр как бритва, – печально улыбнулся Фёдор Курицын, но ведь мог быть кто-то сторонний, кто подслушал их, – заметил он.

– И этот «кто-то», просто так отдал секрет тебе?

– Меня удивляет, – заметил дьяк, – что ты еще не понял сколь глаз и ушей можно купить за злато-серебро.

– Но у грекини больше золота, чем у тебя, да и митрополит не нищенствует.

– Всё так, однако, люди вокруг них не отказываются от лишней монеты, а тем более кошеля, набитого ими.

– Митрополит-то слуга господа, рази ж, кто рискнёт подслушивать? – возразил Никита Васильевич, чем вызвал громкий смешок Волка и грустную улыбку у Фёдора Курицына.

– Что ты предлагаешь? – громко спросил Берсень, обрывая дальнейшие пространные разговоры.

Братья Курицы враз стали серьёзными.

– Противостоять нужно, – твёрдо сказал дьяк.

– Противостоять, но кому? Митрополиту? Софье? – возмущённо развёл руками Никита Беклемишев.

– Понимаю, согласно кивнул Фёдор Курицын, в открытую тут ничего не выйдет, однако есть мысли, как окоротить греков из тайной службы, а это уже не мало, тем более Иване с ними хорошо знаком, если конечно не испугается, – дьяк пристально посмотрел на Берсеня.

– А я не из пужливых! Но как? Разве за этими дьволами-греками угнаться, – вспыхнул Иван Беклемишев.

– В сём я тебе могу помочь, – снова улыбнулся Фёдор Курицын. – Всё устрою, покажу все ходы и выходы. Только для этого, надо прямо сейчас обо всём договориться. Ты же боярин вольный, и можешь вовсе оставить свою нынешнюю службу, однако, чтобы не вызывать лишних кривотолков, отчего бы тебе не перейти в разряд нашего посольского приказа? Оно конечно, посольская служба, может, тебе и не по характеру, но она весьма казиста к тому делу, о котором ты сейчас радеешь. Да и…, – дьяк неожиданно широко улыбнулся – …негоже молодцу проводить дни свои в черпании чернил, да шуршании свитков

– То есть ты предлагаешь службу в своём приказе? – сощурился Берсень.

– Внешне да, а на самом деле – даю тебе в руки все мне известные ниточки, и волю распутывать их, ведь куда бы ты ни пожелал поехать, всё это будет как бы по делам приказа.

– Э…, как же это? Всё так просто? – удивлённо закрутил головой Никита Беклемишев. – А что государь, он как же?

– С государем я сам всё берусь устроить, – почти ласково проговорил дьяк Курицын.

– Тогда и раздумывать нечего, по рукам, – воскликнул Берсень. Своим быстрым ответом он удивил Курицыных и ошарашил отца.

– Ну, коли ты так скоро решил…, значит приходи завтра, поутру, к государеву красному крыльцу, а оттуда напрямки в приказ, там запишем тебя в разрядную грамоту, – с плохо скрываемым удивлением проговорил дьяк.

– Давайте поднимем чаши! – резво предложил Волк.

Беклемишевы разом встали и подняли свои кубки, сделали по малому глотку и поставили.

– Стало быть, пора и честь знать. Коли токмо об этих делах звал ты нас говорить, то мы, пожалуй, пойдём, – искоса глядя на сына, вымолвил Никита Беклемишев.

– Да…, пожалуй, что да, – рассеяно, ответил Фёдор Курицын, – об остальном опосля…, – добавил он, встав из-за стола.

Беклемишевы отдали поклоны, и вышли на двор, братья Курицыны остались в трапезной вдвоём.