Читать книгу Палата № три-ноль-шесть - Марат Аваз-Нурзеф - Страница 6

О годах жизни нашего центрального персонажа до его встречи с Любимой Женщиной и десятилетиях после неё скажем как можно короче.

Для тех, кто не помнит, забыл, или вовсе не знал: Марат Авазов – выпускник 1971 года МГУ имени Ломоносова. По диплому биофизик. Курсовую и дипломную работу выполнял в оптическом кабинете лаборатории фотобиохимии Института биохимии имени Баха Академии наук СССР. Там же после университета проработал два года. Его результаты по исследованию роли пластохинона в фотосинтетической цепи переноса электронов в хлоропластах зелёного листа растений были доложены в 1972-м на Фотобиологическом конгрессе в Бохуме (тогдашняя ФРГ) и опубликованы в Трудах этого международного собрания учёных. Руководитель оптического кабинета, которого решили отправить за бугор, хотел, с согласия главы лаборатории, всё представить только под своей фамилией: так было выгодней в будущем для защиты им докторской диссертации. Но Марат, наделённый на генном уровне качествами нравственности и справедливости, возмутился и воспротивился. И работа увидела свет и осталась в истории под четырьмя именами: кандидата наук армянина, стажёра-узбека, русского аспиранта (ему года три тому назад поручался этот проект, но у него дело не пошло, не получалось выделить пластохинон) и академика-еврея, заведующего лабораторией. Молодому человеку, недавнему студенту, просочиться сквозь железный занавес, незыблемый и неумолимый в те годы, – это, конечно, случай из ряда вон. Нонсенс!..

Трудоголизм и максимализм (работал в лаборатории по 14–16 часов, ставил опыты и в выходные – в субботу и воскресенье), полученные Маратом по наследству от мамы своей, подвигли его через несколько месяцев заявить: «Заниматься наукой так, как здесь, – оскорбительно для неё!». И к концу срока стажёрства молча, ни с кем не попрощавшись, уехал к родителям, в родной Карши. Задумал начать работу в комсомоле. Но на месте вскоре понял: нет ничего лучше науки. Переправил в Ташкент контейнер, прибывший из Москвы с семейной мебелью и утварью (успел в студенчестве жениться и обзавестись дочерью, а после – и сыном). В столицу поехал и сам. Сразу был назначен младшим научным сотрудником по лаборатории физиологии растений Института ботаники АН УзССР. На следующий день его отправили в колхоз на сбор яблок. Там…

В тот же день, но спустя 28 лет, в Нью-Йорке произошла невероятная трагедия, развалившая два небоскрёба-близнеца, унесшая жизни тысяч людей и потрясшая всё дееспособное население Планеты, никого не оставив равнодушным.

А 11 сентября 1973 года институтский замдиректора по науке на служебном УАЗике отвёз Авазова в предгорный колхоз Паркентского района Ташкентской области. Молодого учёного, переодевшегося в жилище сотрудников, повели в яблоневый сад, дали ведро, пару ящиков и сказали: «Ручной сбор. Вперёд!». Через пару часов усердной и результативной работы – а по-другому он не признаёт в любом деле! – и увидел впервые её, Единственную и Неповторимую, о которой мечтал с детства и без встречи с которой посчитал бы свою жизнь, каким бы долгим ни был её срок, напрасной.

Внезапный перехлёст путей сразу наполнил Марата чувствами Великого Счастья. Но весьма скоро открылась их безмерная катастрофичность, лично для Марата даже более жестокая, чем нью-йоркская 2001 года, чем для сотрудников Международного торгового центра, оставшихся в живых после торпедирования небоскрёба самолётом. К тому же Марат со своими страданиями четыре года боролся один, окружающие люди лишь усугубляли его мучительное положение, а трагедию американского мегаполиса сразу же весь мир пропустил через себя и старался облегчить её для США.

Повторю: речь идёт о личной жизни и личных переживаниях человека, очутившегося, скажем так, по мановению волшебной палочки у подножия горы, изумившей и осчастливившей его красотами своего ландшафта, а потом вдруг превратившейся в проснувшийся вулкан – мощный, грозный, нещадный…

Гадания на струнах души

Коли шел сквозь препоны я и преграды,

коли наши встретились пути-дороги,

коль свою я бросил жизнь к твоим ногам,

коль сошелся клином на тебе весь свет, –

видать, суждено так и было. Но ты

ни «да» не сказала, ни «нет».

Я стал тогда поездом, с пути сошедшим,

я стал кораблем, в океане тонущим,

я в тоске чугун рубил ребром ладони,

я в блокнот твой кровью записал сонет, –

не просто любил, а смертельно. Но ты

ни «да» не сказала, ни «нет».

Где ближайший берег? – Столица? Наука?

Родители? Долг пред семьей? Дочь и сын?

Светлейшего строя болезни темные?

Философ? Художник? – Кто сыщет ответ?

Иль всё же Любовь всех сильнее? Но ты

ни «да» не сказала, ни «нет».

Меж нами большие пролегли пространства,

всех и тебя убедив: «Лечу в Москву», –

я в сентябре стал учителем физики,

и Музу искал в той глуши, как во сне,

тебе я письмо в декабре написал,

но ты не ответила мне.

Три зимы мои строки шли к тебе снегом,

летом – синью небес, цветами полей,

отдушиной были в осеннем ненастье,

подснежником первым навстречу весне…

Растаял бы айсберг в безбрежье страстей,

но ты не ответила мне.

Ты, улыбаясь, гадала на ромашке,

спешила куда-то по листьям опавшим,

в руке обращала снежинки в капельки,

мой стих на песке отдавала волне:

то – струны души моей, слезы, мечты…

Но ты не ответила мне.

Предопределение?

Единственная и Неповторимая в постепенной утрате своей неординарной красоты и своего неотразимого очарования прошла мучительный путь. От склонения к змеиным нашёптываниям мамы, по её понятиям, призванным учить дочь, а именно: правильной жизни; выдвижению необходимых требований к мужу; инструментам и способам должного управления им, – до ложных чувств и мнений, что она ошиблась выбором спутника в семейной дороге, что невозможно любить или хотя бы уважать такого, который не может в достаточной мере удовлетворять её финансовые и материальные запросы, привычные в среде её родителей, родственников и знакомых. От мнительных и ошибочных самодиагнозов своего состояния, необоснованного и вредного увлечения лекарствами, хождений по врачам в Ташкенте и Москве – до операции по шунтированию сердечного клапана. От возвращения на работу через пару месяцев – до обретения недугов на нервной почве и последовательного прохождения всех трёх ступеней инвалидности. От потери способности ходить, потом – говорить, затем – держать ручку в руке, чтобы написать пару фраз, – до избавления от своих страданий последних полутора лет из пяти годов болезней, когда она однажды доползла к роковой черте между двумя мирами и перешагнула её после непродолжительной предсмертной агонии. Была бы духом сильна – всё было б по-другому, и досель бы жила…

Летом 1991-го Авазова перестали печатать: тогдашний Первый секретарь ЦК КП Узбекской ССР (он был и последним из верховных верных ленинцев республики) уже настолько закрутил гайки для обуздания прессы, что журналисты, пишущие правду и предупреждающие об опасностях наползающей реакции, либо смирялись с тем, что их сажают на короткий поводок, либо оказывались не у дел.

После аннулирования Союзного договора беловежской троицей и развала СССР Авазов совсем ушёл из газеты, с которой начал сотрудничать в 1986-м, а в начале следующего года, поверив в горбачёвскую Перестройку, стал её штатным корреспондентом: из дизелистов на буровой в предгорьях Дехканабадского района Кашкадарьинской области перешёл в журналисты в Ташкенте.

За окном 7 ноября 2022 года. 105-я годовщина Великой Октябрьской Социалистической Революции (ВОСР). Которую уже лет 35 немало людей – кто осознанно, кто печально, кто злорадно, кто корыстно, кто бездумно, кто попугайно! – называют переворотом. С позиций текущих дней ясно, что СССР во второй половине 1991-го необратимо шёл вразнос. Но в то время большинство людей этого не замечало. Оно было озабочено каждодневными проблемами выживания, копившимися со дня ВОСР (и раньше), созревавшими последующие десятилетия и свалившимися на голову уже в 1990-м (предпоследний год президентства М.С. Горбачёва). В некотором роде счастливы те, кто умер в СССР, не дожил до крушения Союза нерушимого республик свободных. В их числе – отец Аваз Маматкулов, участник Великой Отечественной Войны, который в 1985-м, спустя 40 дней после 40-летия Победы, слегка занемог, а врачи, недоумки и бездари, сначала сбили кровяное давление до недопустимого дна, потом бросились поднимать и, как следствие, человека, который ещё жил бы и жил, толкнули за черту между двумя мирами. Марат Авазович это осознал лишь спустя пару десятилетий…

Без Единственной и Неповторимой Марат Авазов остался в апреле 1991 года. Её он до сих пор видит порой во сне с нежностью, благодарностью и Любовью, называемой им в яви Вершинной.

Не меркнут смыслом, красками и блеском

Как много ночью звезд, а с утром – света

у осени, страдой и солнцем жаркой,

в моем краю и кротком, и не робком! –

власть в сентябре здесь все еще у лета.

И было так: райком и горожан

на сборы урожая гнал в сады,

а после – озадачивал их хлопком.

Себя увидел я средь их рядов

едва ль не с самолета из Москвы,

и наши там, в саду, сошлись дороги.

Как мало было мне дней тех трудов! –

Мы разлучились, а потом встречались

случайно, очень редко, мимолетно, –

иных хлопот я брал тогда пороги.

К тому ж октябрь и осень золотая

в пучину ввергли нас с тобой сомнений –

ошибок прошлых трудное наследство.

Пробоины души своей латая,

мы дни в тревоге тайной проживали,

к свободе тщетно прорывались врозь

и не могли найти решенья средство.

Задуманный Всевышним поворот –

сближенье наше было неизбежно.

Меня на дальний в океане свет

внезапно увлекло под Новый год

на гребне теплой, ласковой волны:

«Ужель меня к той Женщине несет,

что тысячу искал я долгих лет?!»

Он – колыбель моей любви, январь,

его витка четыре незабвенны:

надежду возвращал он всякий раз.

В душе то червь, то всемогущий царь, –

в те зимы я не ведал, не гадал,

что в будущем один из декабрей,

за все воздав, одарит внучкой нас…

Как много утекло воды и лет!

Хлопкоповинность вновь у нас в ходу,

Союз, соцлагерь, небоскребы с треском

столкнуты в бездну, – суета сует.

Но встреча наша первая средь яблонь,

твой первый взгляд и первое свиданье

не меркнут смыслом, красками и блеском.

(Оба стихотворения созданы Маратом Авазовым в 2003 году.)