Читать книгу Картвелеби - Мариам Тиграни - Страница 4

***

На свою съёмную квартиру на Фонтанке юный князь вернулся под утро и, даже не разуваясь, чем вызвал возмущение старой экономки, принялся писать сёстрам в Сакартвело.

«10 июня 1883 года

Даико!4

Я пишу это письмо именно тебе, дорогая Нино, потому что знаю, как ты любишь их получать. Тебе нравится вбегать в кабинет отца с горящими глазами и отнимать у него корреспонденцию, прижимать к сердцу желанный конверт и читать его содержимое вслух Саломее и Тине, жадно впитывая в себя каждое слово. Да-да, даико, не смущайся. Я вижу, как пылают твои щёки, пока ты читаешь эти строки, но кто знает тебя лучше, чем разудалый старший брат?

Передавай нашим прелестным сёстрам мои самые пламенные приветы. Я целую их тоненькие пальчики и надеюсь в скором времени лично обнять их. Также засвидетельствуй моё глубочайшее почтение нашему дорогому отцу. Пускай не серчает на меня, коль есть за что. В скором времени всё равно свидимся!

Какие у вас новости, даико, милая…? Как поживает наша ангелоподобная Валентина? Поправилось ли её здоровье? Бьюсь об заклад: она всё ещё звучит голосом разума в нашей семье и пристыжает всех вокруг божественным светом, что от неё исходит. Тина, душа моя, не злись! Я всё это любя. Ни в Петербурге, ни в Тифлисе, ни в какой-либо другой европейской столице я не встречал подобной чистой души. Ты – божья благодать на мою бедную, беспокойную голову.

А ты, Саломея, моя гордая грузинская красавица, счастлива ли ты? Довольна? Всё ещё гостишь у нас с мужем или уехала обратно в Тифлис, не выдержав провинциальной глуши? Всё ли хорошо у моего обожаемого сидзе5? И ему передайте от меня дружественный поклон. Скоро ли вы подарите нам племянников, а отцу – внуков? О, дорогая, я уже вижу, как ты краснеешь из-за этого вопроса, но полно же тебе! Ты ведь знаешь своего непутёвого братца. Он никогда не умел держать язык за зубами.

А наш славный отец? В добром ли он здравии? Всё так же ль пьёт вино и ведёт свою бесконечную бухгалтерию? Всё так же ль сокрушается легкомыслию единственного сына?

Хочется так много всего узнать о вас! Но если осведомлюсь обо всём, что меня интересует, то никогда не закончу это письмо.

У меня в ушах всё ещё звучат ваши голоса. Словно наяву, я слышу, что вы, как одна, спрашиваете, как у меня дела. Так вот, докладываю, что ваш шельмоватый Вано всё тот же и ни на грамм не переменился с тех пор, как написал вам своё последнее письмо. Меня всё ещё отвергают большинство крупных издательств и журналов, но я не теряю надежды! Я написал парочку сносных пьес для одного из столичных театров, и они имели большой успех. Я даже гонорар получил, представляете? Да-да, я знаю, что наверняка скажет на этот счёт наша неприступная Саломея! Княжеский сын и работа – почти немыслимое сочетание. И всё же это так. Вы даже не представляете, какое это удовольствие – сжимать в руках деньги, которые ты заработал своим собственным трудом!

Но не буду больше надоедать вам своими россказнями, которые вам наверняка неинтересны, и сразу же перейду к самой впечатляющей части этого письма. Милая Тина, тебе лучше присесть. И тебе, моя строптивая Нино, как бы ни хотела ты этого признавать. Вы представить себе не можете, кого я встретил на набережной Фонтанки сегодня в белую ночь! Лейб-гвардеец Измайловского полка, его сиятельство Давид Константинович Циклаури! Собственной персоной. Да-да, не удивляйтесь! Я ведь просил вас присесть. Не говорите теперь, что не предупреждал!

Он так возмужал и похорошел, что мне даже стало завидно. Офицерская стать из него так и льётся! Правда, грустным он мне показался чего-то. Но раскрывать душу не стал – застеснялся.

Мы с Давидом договорились, что встретимся в Сакартвело на именинах Тины, – ведь он тоже едет в Ахалкалаки навестить родных на время отпуска. Можете себе вообразить? Мы снова все вместе, как в старые времена. Я уже начал думать, что их никогда не вернуть.

Мне тут птичка на хвосте принесла – ладно, хорошо: Давид на птичку совсем не тянет, скорее серый волк или медведь, – что наши отцы заключили пари, кто быстрее женит своих сыновей. Какой кошмар! Ваш милый братец намерен умереть холостым, но, похоже, мне придётся изо всех сил отстаивать это своё право, зная наших стариков.

Смотрю на исписанные листы, и мне становится страшно. Подумать только! Слова, как всегда, льются из меня рекой, течение которой сложно остановить. И всё же нужно! Не хочу вас больше утомлять, мои хорошие.

Ещё раз вас крепко целую и обнимаю.

Искренне ваш,

дзма Вано».

Нино не переставала улыбаться до самой последней строчки, и даже когда она спрятала письмо обратно в конверт, растроганная улыбка не сходила с её лица. Обернувшись, она увидела, что и Тина, всё это время сидевшая за пианино, улыбалась сквозь поджатые губы. Одна лишь Саломея, поместившаяся у окна с книгой, была, похоже, не в духе.

Сёстры коротали тот тёплый летний вечер в гостиной, изнывая от сильной полуденной жары, которая только что спáла. Окна девушки раскрыли нараспашку, но им всё равно не хватало свежести. Даже лёгкие платья из прохладной вискозной ткани не спасали положение, хотя Саломея, которая предпочитала тёмные тона в одежде после замужества, как будто специально оделась во всё чёрное. Её незамужние сёстры, напротив, уже который день щеголяли в летних нарядах с короткими рукавами. Нежная блондинка Тина всегда отдавала предпочтение розовому, а Нино – голубому или жёлтому, но больше всех она любила красный.

Запертые в четырёх стенах всё то время, что на улице стоял нестерпимый зной, они перебрали все известные увеселения. Тина несколько раз сыграла на фортепьяно два французских и один кавказский романс, хоть и не пела – врачи не рекомендовали ей напрягать горло. Нино по десятому кругу пересмотрела все портреты далёких предков, которые украшали стены в их салонной комнате, искусно сочетавшей в себе Запад и Восток. Большое зеркало из дубового дерева с узором, выполненным рукой известных итальянских мастеров, мирно сосуществовало здесь с персидским ковром, привезённым Георгием из одной из его заграничных поездок, и расшитыми грузинским орнаментом подушками. Всё в гостиной Сакартвело дышало духом самой Грузии и её непростой истории – ведь не зря само поместье носило её звучное имя.

Несложно вообразить ту радость, которую испытали девушки, когда приказчик Георгия принёс им письмо от брата. Старого князя всё ещё не было дома – он по обыкновению задержался у Константина Сосоевича, отца Давида, в Мцхете, но девушки к этому уже давно привыкли. Когда два добрых друга садились вместе пить кофе с молоком или шумно играли в нарды, то дочери теряли отца как минимум на полдня.

Где-то наверху пропадал и муж Саломеи, но он так давно не выходил из своей спальни, что они уже думать о нём позабыли. Должно быть, Пето прилёг на боковую или писал всё это время письма друзьям из семинарии. Впрочем, если даже это не так, сёстры всё равно не рассматривали его – такого мрачного и погружённого в свои мысли – как занимательного собеседника.

– Тут, кажется, есть что-то ещё, – спохватившись, радостно сообщила всем Нино, когда на дне конверта обнаружилась ещё какая-то бумажка. – Кажется, это твоя фотокарточка, Саломе.

Младшая княжна повертела в руках фотографию и на оборотной стороне обнаружила дополнительную подпись от Вано: «Случайно нашёл её. Не спрашивайте где. Думаю, Саломе и сама знает. Спешу вернуть эту вещицу законной владелице».

Вот тут-то Саломея и сорвалась с места, отложила книгу в сторону и встала рядом с сестрой, чтобы лучше вглядеться в своё изображение. Пытливая Нино сразу же заметила, что даико изменилась в лице, как только увидела фотографию, и тотчас же принялась испытывать её вопросами.

– Ты ведь знаешь, откуда оно у него? – подозрительно сощурилась младшая сестра и заговорщицки подмигнула старшей. – Это как-то связано с Давидом Циклаури, не так ли?

Саломея ответила холодной улыбкой и вырвала из её рук фотокарточку.

– О чём ты говоришь, Нино? – Голос красавицы зазвучал надломленно и даже враждебно. Она поспешила спрятать снимок в книге как закладку и вернулась на своё место в кресле под окном. – Ты забыла, что я замужем? Такие намёки по отношению ко мне вовсе не уместны.

Тина неторопливо перевернула нотную тетрадку и прислушалась к этому разговору как раз в тот момент, когда её вмешательство могло больше всего понадобиться. За столько лет она уже научилась безоговорочно различать, когда над их головами собиралась ещё одна буря. И этот раз, безусловно, не стал исключением.

Нино недоверчиво причмокнула, вовсе не поверив в напускное благочестие Саломеи, и опустилась на красный диван рядом с книжной полкой, всё ещё сжимая конверт с письмом Вано в руках.

– Ты так говоришь, как будто никто не догадывается о вас, – как бы невзначай промолвила девушка и сразу же наткнулась на осуждающий взгляд Тины. – Что? Скажешь, мы не знаем?

– Нино, – тяжело вздохнула Тина. – Нельзя говорить всё, что думаешь. Это неприлично.

– Чего? – На этот раз старшая сестра усмехнулась саркастично, даже надрывисто и пожала плечами так, будто сама смеялась над речами младшей. – Чего такого скандального вы можете знать о нас?

– Гмерто чемо6! – Нино закатила глаза, пропустив замечание Валентины мимо ушей. – Да это же очевидно, что ты его не любишь! А он к чашушули7 больше чувств проявляет, чем к тебе!

– Нино! – возмутилась средняя сестра и устало поднялась с банкетки. Шаг её казался неуверенным, а щёки – чуть бледнее, чем положено, но эти наблюдения ускользнули от всеобщего внимания. – Прекрати!

– И не подумаю! Сколько можно лицемерить и делать вид, будто ничего не происходит?! Вам самим-то не надоело притворяться?

– Лицемерие? Притворство? – На этот раз Саломея рассмеялась вполне искренне и тоже встала. Младшая княжна последовала её примеру. Они встретились прямо посреди гостиной, и каждая готовилась защищать свою правоту. – Ах, чемо карго8, когда ты уже поумнеешь…

– Ну конечно же! Именно мне нужно поумнеть! – насмешливо закивала оппонентка. – Это ведь я шестой год мучаюсь от безразличия мужа и играю на публике бездушную зазнобу без каких-либо слабостей…

Тина перевела дух. Повисла оглушительная тишина.

– Как ты только можешь… жить в таком аду? Я бы скорее наложила на себя руки, чем терпела бы всё это.

Томную молчаливость душной гостиной нарушил громкий женский возглас. Нино потёрла ушибленное место на лице. Саломея приблизилась вплотную.

– Даико! – вполголоса пролепетала Тина, но её так никто и не услышал.

– Ты ещё такая наивная. Рассуждаешь так, будто не знаешь наших традиций, – с горечью продолжила замужняя сестра. – И откуда в твоей голове берётся эта глупая сентиментальность? Она испортит тебе жизнь!

– Как она когда-то испортила твою?

Их взгляды пересеклись, и девушки впервые за долгое время почувствовали давно потерянную духовную связь. Несмотря на свой упрямый, неуступчивый нрав, Нино довольно хорошо чувствовала людей, поэтому быстро поняла, что ковырнула в душе сестры старую, давно кровоточившую рану, и почувствовала за это укор совести. Как часто с ней подобное случалось? Шалико наверняка покачает головой, когда узнает об очередной её несдержанности!

Но кто знает, как далеко Нино могла бы зайти в своём искреннем желании докопаться до правды, если бы всеми любимая Тина вдруг… не лишилась чувств?

На растревоженные женские крики Пето спустился в гостиную и как раз подоспел к тому моменту, когда его жена и свояченица подхватили Тину на руки и уложили на диван. Перепрыгивая через две ступеньки, когда-то вялый и безынициативный Пето бросился на помощь с таким оживлением, что Саломея не сразу узнала в захлопотавшем вокруг них мужчине своего беспристрастного и отчуждённого супруга.

– Опять обморок? – мрачно переспросил зять, отсылая слуг за спиртным. Нино, не помня себя от тревоги, коротко кивнула, и он зацокал языком, приглаживая подбородок. – Быстрее несите сюда коньяк или вино отцовской выжимки! Поводите под носом. Живо очнётся!

В следующую минуту Пето подозвал к себе дворового парня и отправил его в Мцхету за старым князем.

– Только не говори, что обморок, – крикнул он парню вслед и всплеснул руками. – А то перепугается раньше времени. Скажи только, что ждём его поскорее. Тине нездоровится.

Всё это время Саломея настороженно наблюдала за своим деловитым мужем и мысленно возвращалась в то время, когда он ещё с таким рвением ухаживал за ней… этот высокий, стройный юноша с пламенными чёрными глазами, смотревшими одновременно страстно и трепетно. Вся фигура Пето передавала сильное напряжение в каждой частичке его тела: казалось, будто он никогда по-настоящему не расслаблялся. От него веяло какой-то страшной преступностью и скрытым пороком, хотя она не могла понять до конца, чем подпитывалось это впечатление. Были ли тому виной чрезмерная порывистость в движениях и давний, закостенелый невроз? Так или иначе, именно на этот роковой свет она в своё время полетела, будто мотылёк, и сгорела дотла. Его голос звучал так приятно, хоть и прокуренно, что она потеряла от него когда-то голову. Подумать только! И этот самый человек, которого она так горячо полюбила в свои девятнадцать, сейчас не вызывал у неё ничего, кроме откровенного презрения!

Саломея терпела его – Нино правильно подметила. Она действительно терпела его из последних сил. Как и он её. Но разве имелся из порочного круга хоть какой-то выход?

– Я поеду за врачом в город. – Раздав все необходимые поручения, Пето закурил свою трубку и нехотя обратился к жене и свояченице. – Ничего не предпринимайте и ждите отца. Ясно вам?

Сёстры переглянулись и заморгали в знак согласия. Зять удалился своей дёрганой походкой, а им только и оставалось, что с надеждой смотреть ему вслед.