Читать книгу Молчание вдребезги. Как написать и потерять роман - Марина Лугавцова - Страница 4

Левая рука дрогнула. Растопырив пошире задрожавшие от нетерпения пальцы-перья, она зависла над клавишей, подобно ясноокому соколу царя Саргона на охоте в окрестностях Дур-Шаррукина. На экране мелькнул заветный частокол единиц, и указательный палец со сломанным ногтем обрушился на точку в черном пластмассовом квадрате. Вот и все. Роман «Градо» окончен в 21 час 11 минут 11 декабря 2018 года.

Я с восторженным улюлюканьем перепрыгнула через разрушенную ежедневной писаниной стену книжной крепости, поставила копытом ментального скакуна невидимую печать «прочитанному верить» на пламенеющей рукописи и… приготовилась к блаженству заслуженного праздника.

Увы! Вокруг меня мир не вспыхнул яркими огнями и не завертелся с бешеной скоростью карусели. Над головой медленно сгущался тяжелый морок повседневности: все те же привычные шорохи по углам, запах грейпфрута из чашки с остывшим чаем и кусачий шарф из шерсти монгольского яка, обнимающий шею с воспаленным горлом.

По давней вредной привычке я отщелкала пальцами последние такты траурного марша2 – имею право – конец истории без Фукуямы – и с последним ударом откинула подальше от стула уютный плед, сотканный из порывов норд-оста за окном, скрипа ржавых ворот в дворовой арке, собственного сопения и легкого дыхания соавтора, утонувшего в ловушке кресла с потертой клетчатой обивкой. Волнение потихоньку угасало, натолкнувшись на безразличие окружающего мира.

– А ведь мы, Мартин, не каждый день романы дописываем.

– Можно сказать, первый раз. Привалило по полторашке сметаны с верхом. Полный букет Мюр-Мерилиза у нас нарисовался. Что ты там вчера про цветок с буковками на прозрачных лепестках бормотала? Вроде как огромная лиловая хризантема у тебя во сне расцвела под утро? Красуется около Аничкова моста, лепестками прозрачными к солнцу рассветному тянется…

– Не около, а прямо на середине моста она выросла – ну, вроде борщевика заморского на задворках Ленинградской области. Листья звенят на ветру, а корни полощутся в мутных водах Фонтанки, как нечесаные космы Дайкидзина3. А между корнями рыбки в прятки играют. Вот как мне все привиделось.

– Слыхал я, что в Японии принято шепотать на ушко садоводу: «Пока не вырастишь сто хризантем, не получишь красивого цветка». А у тебя только один цветок и вырос. Да и то во сне. И зачем надо было карабкаться с закрытыми глазами за чистым лепестком? Спала бы себе и спала. Ведь отняли у тебя ловкачи добычу…

– Обычное дело, – пробурчала я. – Здоровая конкуренция. Даже во сне, как пишут мудрые, мы совершаем творческий выбор на благо или во вред своим произведениям4.

– Ну-ну! Надеюсь, хоть на сегодня игра с буквами, словами, предложениями окончена?

Соавтор засунул мягкую подушку поглубже под бочок и с ехидцей кивнул в сторону черного квадрата окна без единого светлого пятнышка:

– Никому-то до нас и дела нет. Когда третью главу закончили – студенты хоть порадовали – втихаря фейерверк запустили около «Маринада»5. Славно же мы повеселились на чужом празднике! Даже песни голосили в форточку и, что интересно, не сфальшивили ни разу:

Мартин увлекся. Миндалевидные глаза цвета болотной ряски подернулись бензиновой пленкой удовольствия от тающих на языке карамелек французских звуков. С особенным воодушевлением соавтор выпевал похожее на мяуканье, мерцающее обсидиановым мартовским нетерпением таинственное «муа».

– Мартин, не вредничай. Лучше подходящую музыку включи. Без всякого твоего Мюра и Мерилиза, – проворчала я и под мягкие звуки Шубертовской восьмой симфонии си-минор, мгновенно разлившиеся из старенькой портативной колонки, продолжила критиковать соавтора уже в более миролюбивом состоянии духа. – Мог бы из Берлиоза что-то поставить. Этакое нечто из ничего, воздушное и усыпляющее обыденное сознание. Чужое вдохновение просто так в поток творчества не забрасывает7. Так что держи, Мартюша, фасон и соответствуй моменту, как символист подпольного призыва с пряным привкусом метамодерна на сахарных устах.

– Выражение «сахарные уста» отвратительно! Вроде идешь себе по городу Тегусигальпе, оглядываешься. А из каждой лавки тебе черепа из сахара улыбаются, как родному. И имеют право, чертяки. День мертвых только раз в году! Такие сахарные уста у всех, обзавидуешься.

– Есть отличный рецепт от зависти любой степени запущенности. Пара капель абсента под язык из бокала с картины Пикассо, и все как рукой снимет. За удачу, дорогой соавтор! Представляешь, какое совпадение чисел! Успели эпилог дописать в день рождения того самого Гектора Луи Берлиоза. Вот кого бы пригласить на огонек! Обсудили бы наше создание, о будущем поговорили, чаю попили с бубликами.

– Сами с черствыми бубликами управимся. Про Берлиоза, но не композитора, уже все до нас, как есть, прописали. Так что читай классиков, не пей чай из немытых чашек и не завидуй пышным букетам на «Литераторских мостках».

– Совет хорош, – согласилась я с Мартином. – Даже спорить не буду. Вот скажи, как меня угораздило ткнуть событийным шилом в нашу милую московскую тетушку Марго? Если бы не твое предупреждение – «стоп, машина!» – впала бы в грех плагиаторства и не поморщилась…

– Ты об этом лучше Остину Клеону8 расскажи при случае. А я уж как-нибудь без твоей благодарности обойдусь. О-хо-хо. Челюсти-то разъезжаются в разные стороны. Зеваю, зеваю… – Мартин с утробным завыванием распечатал сахарные уста и без всяких намеков на этикет бесстыдно вывалил язык влажной ковровой дорожкой Берлинского кинофестиваля.

– А ну, закатывай язык обратно! Эк тебя разобрало! Видимо, придется смириться с тем, что неоконченная симфония Шуберта подходит для двух символистов, растрепанных сквозняками Васильевского, как упавшие с моста десятого числа9 японские хризантемы сорта «Пышная львиная грива» с наброском-дирекционом романа на упругих лепестках. Вот как.

Мартин вздохнул и вполголоса продолжил:

– Кровью сердца нашкрябали двадцать авторских на живых лепестках той самой хризантемушки. Да кому ж это интересно…

Я кивнула – ваша правда, дорогой соавтор! – и понарошку, но с врожденной актерской сноровкой зажала пальцами воображаемый мундштук. Затянулась сладким дымом перетертых в мелкий табачный лист эмоций и отбросила назад со свистом неведомо как возникшей из подсознания казачьей нагайки еще одну несуществующую в природе вещь – нить иссиня-черного с золотым отливом жемчуга. Этот жест, подсмотренный в мизансцене французского немого кинофильма, использовался мною по особо торжественным случаям во время выступлений на сцене невидимого театра.

– Форточку открой, от дыма голова закружилась – завыть хочется, как Рекс на ледокол «Красин». – Мартин прикрыл глаза и с головой нырнул в мерное колыхание музыкальных волн.

Я отвернулась от соавтора и еще раз проверила количество знаков в тексте. Может, на сегодня достаточно жить придуманной жизнью? Пришло время подумать о своем – или с воем, припоминая любимчика Рекса, – окружающем мире? Не удержавшись, я хихикнула, представив, как голосисто подвываю на луну и с яростью оскорбленного в лучших чувствах автора ругаюсь с дипломатом Кантакузиным около поднятого трапа ледокола. Ни о чем серьезном думать не хотелось. Душа просила буйных погулянок, прогулянок, банкета на выездной сессии конгресса книголюбов или клуба любителей леопардовых эублефаров. Эх, ветры яростные североатлантические, африканское сирокко вам через дорогу, кара-буран10 в спину и вьюги-метели среднерусской равнины на бедовую голову! Лети, моя тройка, сквозь бурю и белую мглу! К «Яр-р-р-ру» за весельем безудержным… Хотя куда лететь-то, в какую сторону света? Не помню. Не знаю. Не пробовала. И где сейчас тот самый «Яр»?

– Мартюша, а ты не догадался Штольца подговорить на праздничный ужин? Хорошо подготовленная импровизация сейчас не помешала бы.

Мартин, не открывая глаз, покачал головой:

– Мы с ним два дня в контрах из-за системы дробного питания. Временами – недобрыми смутными временами – доводит меня Штольц до бешенства. Так бы его глаза холодно-льдисто-водянистые и выцарапал! С корнем вырвал и собакам скормил у пункта горячего питания для лиц без определенного места жительства! Эти уполовиненные, дурно пахнущие порции с нулевой калорийностью плохо влияют на нервную систему. И заметь, – Мартин открыл собственные невыцарапанные глаза и буквально зашипел мне в лицо: – Сам-то он ни сном ни духом о наших достижениях якобы – делаю ударение на слово «якобы» – и не догадывается. Докладываю, что сию минуту вышеупомянутый Штольц полеживает на бархатном диванчике марсалового оттенка с черной изнанкой ночи в городе Сочи и делает вид, что статью об архитекторе Стасове пишет, а сам на планшете под одеялом смотрит «Опасный поворот»11. Сколько он тех опасных поворотов уже перевидал и пережил? Никто не знает. Даже я. И кстати, сегодня он еще одного ежа притащил. И спрятал пылесборника в книжный шкаф. Янтарный еж номер двадцать в каталоге ненужных вещей!

– Мартин. Тебе надо иногда вспоминать пословицу о том, что не стоит дразнить гусей, плевать в колодец…

– Ну, не скажи! Если рыба захочет, вода уступит, – вывалил соавтор из памяти очередную японскую пословицу. И тут же заголосил истошным голосом: – «Вот – новый поворот…», это не я, а Штольц напевает, а заодно грезит, прикрыв синюшные веки, об исчезающем острове, где много-премного дней тому назад он играл новеньким пластмассовым совочком в песочнице с чистейшим кварцевым песком из разбитой колбы времени. А его маман в это самое время в гастрономе для него же, дитятки любимого, сырки в шоколадной глазури покупала. Так и говорит: «В настоящей глазури, из настоящего шоколада и сами сырки из настоящего творога». И добавить нечего. Пролетарская аристократия всегда отличалась утонченным нюхом на натуральный продукт. Сноб наш ленинградский – колючки врастопырку из праздничной тюбетейки. Ишь, притомился и отдыхает от родных и близких.

– Ну, это не тебе, Мартин, судить. Пусть развлекается, как может, лишь бы не вспомнил о декабрьских потеряшках.

Не каждый месяц, но частенько в моей жизни случается досадная оплошность. Иду домой, думаю не пойми о чем и теряю счета за квартиру, только что извлеченные из почтового ящика. Могу их оставить в лифте или между лепестками чугунных цветов забыть на парадной лестнице. Только отвернешься – а их и след простыл! Хоть мчись после такого происшествия по неведомым дорожкам, чтобы избежать расплаты за рассеянность. Может, когда и удастся спрятаться в ничейном помещении, за которое не надо платить по счетам.

И я смогла, как хитрый литературный эмбрион с невостребованным опытом устного сказителя, добраться до своего спасительного запасного выхода. Убежала по черной лестнице заколоченного подъезда в одну из ста пятидесяти семи оборонительных башен Саргона – ну, того самого, с соколом, – где никто не заставляет искать исчезающие квитанции и бороться с неприлично возвышенными мыслями.

Штольц – самый прекрасный человек на Васильевском острове, где выросло не одно поколение его предков. Он – прозрачная для радостей мира нежная душа, любитель поэзии, математики, знаток архитектуры и главный контролер по семейным финансам. А еще он наш с Мартином живой предохранитель от неприличного легкомыслия. Именно такой подпольный запас легких и веселых мыслей позволил мне подкопить достаточно сил для завоевания кусочка персонального неба над головой, почирканного крыльями свободных чаек, летающих над гранитом набережной лейтенанта Шмидта. И в один из удачных дней у меня все получилось.

Выход из-под семейного диктата увенчался успехом в первый же вечер независимости, когда я ритмично забарабанила по клавишам и цыкнула на домашнего тирана, чтобы не шумел, – не выношу писать романы среди вульгарных бытовых звуков. Штольц выпучил глаза и замахал руками от восторга, как бешеная ветряная мельница, что означало: «Зуб даю – больше ни одного случайного писка». До ночи я его не видела. Убежал в соседнюю комнату и только подглядывал в щелку, не грешу ли я тайными сетевыми излишествами.

– Что ж, нам есть чем гордиться, Мартин. Поработали на славу – и вот результат: почти готовая книга. На завтра запланируем последнюю вычитку. Обязательная процедура перед тем, как сдать рукопись в издательство. Все сделаем, как ты советовал – пиши рьяно, редактируй резво.

– Это не я придумал. Название книги12 запомнилось.

– Понятно! Хотя порезвиться с редактурой не очень-то и получится. После последней вычитки проведем самую последнюю вычитку, потом окончательную и бесповоротную вычитку… Без единого опасного поворота! И, наконец, около входа в издательство спляшем финальную авторскую правку на посошок. Дело серьезное. Под миллион знаков настучали – слишком много для романа. Придется полностью вычеркнуть трагическую историю семьи Сивиковых, сократить цепочку воспоминаний Диманиса и без остатка урнировать бессильную злобу автора в рассуждениях о современных архитекторах, пиратствующих на острове… Таких сильных чувств они не заслужили. Ты согласен, что…

– Что это за термин такой «урнировать»? – перебил Мартин.

– Классический термин военной приемки – в урну выбросим избыточные литературные образцы. Слишком мы много историй запихали под одну обложку, отложим до лучших времен. Иначе роман треснет или взорвется, как некачественный боеприпас, на книжной полке.

– Вот шуму-то будет… А мы вроде как и ни при чем…

– Еще как при чем. Придет еще наше время, засядем за вторую книгу и вспомним о владельце галереи Сивикове, что крутится на карусели успеха при таланте, деньгах и в шляпе с серебряными бубенцами. Как думаешь, справимся?

Я открыла электронную папку «Литературная учеба» – и еще раз пролистала отзывы на роман от студентов школы литературного мастерства «Алмазная строка»:

– Вроде ничего не забыли, учли рекомендации опытных писателей. Слили в сеть отрывки, дождались ответной реакции читателей. Или не дождались?

– Не одобряю безоговорочно! Надо из всех сетей удалиться и припасть к первоисточнику сорока трех секретов вдохновения13 в спасительном молчании!

– Главное, понять, не упустили мы чего, все ли усвоили должным образом? Книжные полки до сих пор от учебников нечитаных ломятся, а еще материалы интервью с Цербером где-то затерялись. Помнишь беседу с Гением места? Дождь хлещет. Мы, как две снулые рыбы, без звука рты разеваем. Рассмешили все Церберовы головы по очереди. Думаю, что Беляш про учебный рудник с тоннелями под 21-й линией не случайно проговорился. Мол, лежат там в ящиках золотые самородки и ждут, когда наступит час сияния самой большой в городе дельты лучезарной на фасаде храма14. Только представь этот обжигающий свет расплавленного серебра? Хорошо, что очки солнцезащитные всегда при мне!

Мартин улыбнулся и с напевной интонацией выдал несколько памятных фраз:

Потом замолчал и, казалось, потерял интерес к рассуждениям о только что написанном романе. Он упустил, вернее, отпустил нить разговора, которая лопнувшей дребезжащей струной болталась между нами. Соавтор замолчал, засуетился в клетчатом убежище, пытаясь скрыть беспокойные мысли.

– Да ладно, иди, – я махнула рукой в сторону коридора, – сегодня я добрая…

– Вот и славно! Понимаешь, опаздываю. Обещал Штольцу, что приду ровно в двадцать один час пятьдесят пять минут на просмотр сериала «Совесть». Ты же знаешь, как я люблю наблюдать за предателями в кино. Какие же они все там умные, обаятельные, мерзкие. Противно смотреть, а хочется. Эх, детективчики, чики-чики-брямс – сразу догадаемся о злодее прямс! А еще имею надежду, что вознаградят меня поздним ужином за почтительное подхихикивание во время сеанса. Неужели Штольц не захочет перекусить в приятной компании? Так что иду, иду… Стихи по дороге сочиняю.

– Холодный ельник – это что такое? Холодильник с продуктами?

Откуда у Мартина прорезались эмоции, тлеющие в голодном желудке угольками яростных шипящих звуков? От вечернего недоедания? Смутных обид?

– Мартин, не обижайся. Для твоего же здоровья Штольц старается.

Соавтор не ответил. Он уже в мыслях оставил меня наедине со смутными авторскими переживаниями.

– Иди уж…

Я наблюдала краем глаза, как, спрыгнув с кресла, Мартин замер напротив меня, словно величественная фигура, мастерски прорисованная в последнем томе рисовальных штудий Готфрида Баммеса15. Начался наш обычный художественный забег по кочкам! А я и не возражала – всегда готова насладиться ритуалом прощания и прощения ежедневных обид и злодейств. Больше никаких свидетелей – только я и уже свободный от обязанностей соавтора Мартин.

В самом начале совместного сочинительства этот забавный ритуал превратился в наш главный спасительный буек среди моря бурных авторских эмоций. Тогда еще только-только выстраивалась робкая трехмерная система координат16 истории главного героя Диманиса. Создавая план романа, мы почти безнадежно заплутали в трех главах, пытаясь запихать в первый же эпизод появление в нем всех основных персонажей. Мы запутались в галдящих вокруг нас антагонистах, комических старухах в архетипе королев на казенном жаловании, обаятельных трикстерах и благородных героях с ободранными в боях за железо и золото петушиными хвостами. После особенно яростной психологической атаки потрясенного моим скудомыслием соавтора я с рычанием откинулась на спинку кресла и тут же застонала от бессилия с эффектными подвываниями бывшего театрального клакера:

– Что же ты, злодей, не понимаешь, что в моей кладовой литературных приемов пустота. Гулкая пустота заброшенного гэдээровского арсенала с повыскребенными до последнего патрона сусеками. Это только в книгах умных написано, как правильно разжигать в себе писательские инстинкты и внутреннее чутье. Ну не получается у меня пока приличные переходы между эпизодами делать, а ты мог бы поделикатней обращаться с истощенным мозгом начинающего творца образов. Без твоих воплей вижу, что в начале главы эпизоды похожи на тяжелые кирпичи. Тык-тык друг на друга. А раствора интеллектуального между ними нет как нет. Раствору гони, цементно-ментального. Да побольше! Вот твоя работа. Беги за раствором и кирпичами для строительства книги.

Я приготовилась испепелить не слишком приветливым взглядом соавтора, но тут же заметила, как задняя лапа Мартина, будто сама собой, с ловкостью гибкой змеи, укутанной в пушистую шубу, отползает куда-то в сторону, тело склоняется в изысканном поклоне, и мой мучитель с неизвестно откуда расцветающей деликатностью произносит: «Все будет немедленно исполнено, и не надо вам больше к змее ноги пририсовывать17. Своя имеется в шубе из ценного меха. И не одна, а целых четыре».

– Ах-ах, какие вольности, – подыграла я ценителю японских поговорок и пословиц: – Для кота, купленного за сто рублей в подземном переходе Лиговки, ты слишком смышлен. Никаких тебе сапог со шпорами или мечей самурайских, пока не придумаешь, как половчее познакомить благородную душку плюшевую с главным злодеем.