Читать книгу Молчание вдребезги. Как написать и потерять роман - Марина Лугавцова - Страница 5

Июльская жара – тяжелое испытание для местных петербургских куличков, рожденных для глубоко запрятанной от самих себя радости и вечерних интеллектуальных посиделок во влажной прохладе любимого болота. Каждый год, балансируя на макушке лета, поневоле добрым словом вспомнишь октябрьскую морось, январский морозец и стылые мартовские хрустально-кислородные ванны для обнаженных рук, шарящих по своим и чужим карманам в поисках перчаток. Летом из подземных городских лабиринтов города выкачиваются последние глотки свежего воздуха, и обычный переход под Лиговским проспектом от любого другого душного места ничем особенным не отличается.

Оказавшись под вечер в обманчиво светлом подземелье, я тут же начала зевать от недостатка кислорода, с хрустом выворачивая нижнюю челюсть, чтобы с нутряным ворчанием голодного зверя погнать впереди себя единственное желание – как можно быстрее подняться на поверхность и набрать в легкие спасительных паров бензина из атмосферы перегруженного транспортом проспекта.

В ту сумеречную пору накануне теплого полнолуния мудрого оленя18 – когда же ты опять проскачешь по Невскому? – около созвездия подземных киосков с пестрой никчемной мелочевкой собралась такая же обманчиво пестрая суетливая толпа. Все люди были одеты в старомодные поддевки, пыльные кирзачи, мятые картузы, а набитые неизвестно чем мешки с неподражаемым щегольством лежали на их натруженных позвоночниках. Складывалось впечатление, что именно здесь, в не самое подходящее время и не в самом подходящем месте, собирается массовка для съемки исторического фильма. К примеру, времен русско-японской войны.

Люди страдали от жары, не скрывали плохого настроения, но из образов не выходили. Доходили естественным путем до нужной степени свирепости, чтобы с блеском сыграть угрюмую толпу, недовольную внутренней и внешней политикой государства Российского на рубеже веков.

Рядом с группой мешочников к единственному свободному месту около одной из колонн прислонилась, чуть сгорбившись, высокая фигура полярного исследователя Степана Журавликова. В обычной одежде, без мешка за спиной, он не портил общего настроения «Доколе, братья и сестры, не возьмемся за колья, топоры и вилы в гневе праведном? Доколе, утомленные знаниями разночинцы, мещане, угнетенные налогами, безземельные крестьяне и искусные ремесленники без орудий производства, терпеть будем власть мироедов и супостатов с титулами и без?». Полярник вместе с толпой наливался багряно-лиловым оппозиционным недовольством, зависая около киоска в нелепой позе профессионального бездельника – Журавликов прижимал руки к рубашке крест-накрест, наклонив корпус вперед под углом тридцать градусов.

– Здравствуйте, Степан. Рада вас видеть. Как поживаете? – Я подошла к колонне поближе.

– Здравствуйте, – ответил Журавликов в некотором смущении: – Э-э-э-э, мы с вами знакомы?

– А кто мне месяц назад костюмы полярников для выставки выдавал со склада института Арктики и Антарктики?

– Не может быть? Неужели это вы? И что у вас с лицом? Вас кто-то обидел? Глаз подбил? Или, как водится, в темноте сами приложились о подходящий дверной косяк? Уж простите – не сдержал любопытства. Мне маменька постоянно твердит, что никогда не надо замечать мелкие недостатки окружающей действительности от слова «совсем». Черт, опять не справился.

– Никто меня не обижал. Очки с темными стеклами дома забыла – так что глаза и опухший нос теперь не спрятать. Я неделю фонд рисунков детей блокадного Ленинграда разбираю. Рыдаю весь рабочий день, остановиться не могу.

– А когда домой придете, что делать будете?

– А почему это вас волнует? – вопрос Степана, признаться, застал врасплох.

– Нет-нет! Не подумайте ничего этакого. Я просто представил, как вы идете вся такая грустная, дверь в квартиру открываете, ключик «звяк-звяк», и «Чу! Звериная тропа где-то в недрах кухонной пещеры задрожала от топота», кто-то бежит к вам навстречу, торопится, поспешает, огненную землю стальными когтями царапает: «Где она? Где кормилица верная и гладильщица искусная? Неужели вернулась моя прелесть неизвестно откуда?» И правильно, вы уже улыбаетесь, потому что дома вас чудо расчудесное встречает. Здравствуй, говорит, любимая хозяйка. Не печалься. И лапочкой так поглаживает.

Журавликов засопел, вытаскивая из-под скрещенных рук чью-то черную мягонькую лапу.

– Посмотрите, какой зверек симпатичный. Только очень не вовремя он у меня обнаружился. Я ведь завтра в командировку лечу. А мамулька откочевала замки на берегах Луары созерцать. Мне живой подарочек на собственный день рождения и не с кем оставить. Не приютите?

Я непроизвольно вздрогнула.

– На время, на время! – заголосил полярник, вытаскивая откуда-то из-под рубашки стройного кошачьего подростка с испуганными глазами. – Клянусь жизнью и честью единственного знакомого пингвина-альбиноса, приеду и сразу же назад заберу. В первый же день, как приеду, так и заберу. А кот необыкновенный! Шкурка, как у соболя, блестит. Только посмотрите! А глаза какие! Ярче фар вездехода в ночи сияют. Отдавать, конечно, жалко, но обстоятельства непреодолимой силы… А знаете что? Я вам для выставок еще и трофеев всяких привезу. Ящик или два. А, может, и три. Ну, соглашайтесь. Я ведь в переход от отчаяния вышел. Смотрите, какой спокойный и задумчивый кот. Прислушивается к разговору, вроде как понимает все.

– Не орет, не поет с утра голодные песни? – спросила я, всматриваясь в печального кота, повисшего в трясущихся от нетерпения потных ладонях Журавликова.

– Какие песни? – взревел полярник. – Молчит целыми днями. Ни разу «мяу» из себя не выдавил. Когда в миске пусто, подойдет ко мне, бывало, и так с выражением посмотрит прямо в глаза. А я такой: «Понял! Все понял». Раз – и еда на подносе, все довольны. Больше дела – меньше слов! Приютите – не пожалеете.

– У меня только кошка по имени Прозерпина жила долго и счастливо, тоже, кстати, черной масти была красотка. Редкая говорунья и певунья, – я неожиданно для себя выдохнула из незаживающей раны горькое воспоминание: – Как же она рулады каждый день выдавала! Искореняла в доме все, что не укладывалось в ее кошачье мировоззрение. Но разве такие мелочи могут помешать до сих пор нежно любить пушистое и прекрасное создание? Правда, расстались мы при трагических обстоятельствах – похитили у меня Прозерпину. Кстати, когда я тоже в отъезде была.

– Наверное, на голос приманила похитителей. Мой кот не таков, —нахваливал Степан питомца: – Молчит, и никаких проявлений эмоций. Что тут скажешь – порода.

– А что вы его все кот да кот зовете. Имени нет? – поинтересовалась я.

– Не успел придумать подходящее. Должно быть имя на букву «М». Две его сестрицы и братец имена на букву «М» имеют. А я вот… Что-то там с родителями связано. – Журавликов протянул мне кота, и я впервые обняла незнакомца. – Ну вот.

Полярник зачем-то потер руки, с ехидной грустинкой улыбнулся коту на букву «М», явно намереваясь улизнуть от нас куда подальше. Но меня так быстро не проведешь:

– Стоять, Степан, не двигаться. Вот и хорошо. – Я поймала скользящий мутный взгляд Журавликова и зафиксировала внимание на расширяющемся от внутреннего беспокойства зрачке среди стальных протуберанцев радужки грязно-серого ледяного оттенка: – Номер телефона запишите для связи, и сто рублей вам от меня и кота на память.

– Какие деньги. О чем вы! – отпрыгнул от меня Степан.

– Так надо. Символическая плата. Как пропуск для вашего питомца в новую жизнь.

Я сунула помятый денежный знак в нагрудный карман рубашки Журавликова и продиктовала номер.

После сделки мы с котом на букву «М» даже попрощаться толком не успели с его бывшим хозяином. Журавликов исчез мгновенно. Пришлось покидать подземный переход в толпе галдящих мешочников, которых, наконец, пригласили в сад Сан-Галли на съемочную площадку фильма «Небесный огонь Чемульпо».