Читать книгу Ледяной ксилофон. Проза XXI века - Марина Зайцева - Страница 10

Машу привезли в школу-интернат накануне весенних каникул. И она проучилась в пятом классе всего две последние недели третьей и полностью последнюю четверть. По многим предметам у неё были, в основном, четвёрки, и даже одна пятёрка – по литературе. Но в табель затесались два загадочных пробела, по двум неаттестованным предметам, которые могли просто символизировать двойки – по немецкому языку и математике. Ей даже двоек не поставили – не за что было. Вообще против её фамилии в классном журнале по этим предметам не стояло ни одной оценки! Ни по устным, ни по письменным, ни по контрольным работам. «В виду педагогической запущенности и нерегулярного посещения школы» – так гласила школьная характеристика из прежней школы.

Имея от природы хорошую память и живое, образное мышление, естественные и гуманитарные предметы она схватывала, что называется, с лету, прочитывала и легко запоминала. И легко сдавала задним числом все темы, которые часто пропускала, отнюдь, не по уважительным причинам. Но лишённая математического склада ума, она совсем не могла самостоятельно освоить предметы, требовавшие систематической отдачи и подготовки на уроках. Такой же системной отдачи требовал и иностранный язык.

За одну последнюю четверть она так и не смогла освоить то, что было пропущено и запущено за весь год и исправить две двойки. И её оставили «на осень». То есть, она должна была заниматься в течение лета с учителями немецким и математикой, а в августе пересдать эти предметы. В случае получения положительной оценки она переводится в следующий класс. Нет, – остаётся на второй год. Таков был незыблемый, десятилетиями установленный порядок.

Надо сказать, что Машка в душе была самолюбива и потому уязвлена и подавлена самим фактом оставления её «на осень». Но поскольку протест против этого был бы в её случае бессмыслен, она впала в молчаливую тоскливую апатию, практически – в ступор. С ней надо было бы поработать психологу… Но в то время в какой-то захолустной деревенской школе-интернате это никому даже и в голову не пришло бы. И ничего особенного в её поведении не заметили. Здесь почти каждый такой – с проблемами…

Она занималась с учителями как-то безучастно, без интереса, словно механическая кукла. В ней отсутствовала побудительная причина к результату. Учителей злила её тупость. И они стали заниматься с ней формально, не требуя отдачи, а так, «для галочки». И сами занятия проходили нерегулярно, с пропусками. Ей давали чаще самостоятельные задания: учитель просто подчёркивал страницы – выучить от сих до сих, а завтра пересказать… Это была бесплатная нагрузка, а попросту – обуза для учителей. В их обязанности и так входило в течение дня множество других дел.

Когда наступил «момент истины» – день переэкзаменовки – она с треском завалила и «дойч», и «матёшу». И, как и следовало ожидать, её оставили на второй год. Это окончательно добило девчонку. Она так и не вышла из своего «механического» состояния. Ночью, мучаясь в несвойственной её возрасту бессоннице, она с тоской подумывала о побеге, – как избавлении от всех своих бед и проблем.

Первого сентября она, такая же нарядная, как и все девочки, – с белым бантом, в новенькой тёмно-синей форме, белом фартуке и кружевном воротничке, пришла на торжественную линейку. Все воспитанники выстроились на школьном дворе, в виде шеренг, – каждый класс отдельно. Машка уверенно встала к шестиклассникам. Для себя она ещё вчера решила раз и навсегда, окончательно и бесповоротно: ни за что – пусть её даже убивают – не сойдёт с этого места!

И останется здесь до конца, как Александр Матросов. И в пятый класс не вернётся. И будет учиться со своими шестиклассниками. Да и она к ним уже за прошлый год привыкла.

Хватит! Она уже пропустила до этого целый год учебный. И отстала от своих одноклассников. Тогда мать не пустила её в школу после четвёртого класса, сказав, что хватит ей учиться, и заставила нянчить двоих Машкиных младших братьев. А потом, устроившись в леспромхоз пасти стадо коров, загнала Машку вместо себя на целое лето безвылазно, без всяких выходных, – с начала мая до самого октября, пока не кончился пастбищный сезон. Мать искренне удивлялась: какой отдых, когда она с утра до вечера и так находится на свежем воздухе?..

Тогда она, не выдержав невыносимого труда, впервые убежала из дома и попала в детский приёмник-расприделитель. Она не хотела домой! И уговаривала директора приемника отправить её хоть куда, – пусть даже в колонию, – но лишь бы не к матери. Директор Лидия Петровна очень хорошо понимала девчонку и сочувствовала ей. Она столько перевидала за свою службу таких девочек и мальчиков… Но у неё не было никаких оснований отправить беглянку никуда, как обратно домой. Мать строго обязали учить дочь в школе. Но потом всё-таки отправили в этот интернат. После линейки все стали расходиться по своим классам. Машка, нагнув голову, глядя в пол, пошла следом за шестиклассниками. Классная руководительница со скрытым ехидством спросила у неё:

– Ты что, заблудилась? Здесь шестой класс, а твоё место в пятом. – Машка упрямо молчала, стоя возле свободной последней парты.

– Ну что, так и будем стоять? – Продолжала классничка. – Я не начну урок, пока ты не покинешь класс. – Сделав паузу, она слегка повысила голос: – Ну, я жду!

Ребята зашикали на Машку. Потом стали смеяться. Кто-то предложил вывести её силой. Она молчала, как партизан… Тогда учитель сама, было, попыталась вывести её за руку. Но не тут-то было. Машка мёртвой хваткой вцепилась обеими руками в крышку парты. И продолжала молчать. Это было то ещё зрелище…

Учительница сменила тактику. Сделав вид, что Машки просто здесь нет, она продолжила урок. Раздала всем ребятам учебники, обойдя её парту. То же повторилась и с тетрадками. И вот уже весь класс получил наборы с учебными принадлежностями. Только на её парте ничего не было… Когда прозвенел звонок на перемену, все выбежали в коридор. Только она одна осталась в классе, словно боялась, что её после звонка не пустят обратно. Так она провела в классе все четыре урока.

На следующий день повторилось та же история. И день спустя… И неделю… Сам директор Борисов и учителя, похоже, попали в педагогическую ловушку. В непредвиденный казус. Они провели педсовет, решая, что же им делать с этой несносной ученицей. Ведь своим упрямством она действительно завела их в тупик. Необходим был некий выход, чтобы развязать этот «гордиев узел». Не тогда ли кто-то из учителей обронил мысль отправить её в колонию для трудновоспитуемых, как весной отправили того психопата…

А пока Машкины мытарства не прекращались. Стало сюрпризом, что в один из дней, придя в класс, она не обнаружила своей парты. Её вынесли за ненадобностью, как лишнюю! Она растерянно поискала глазами, куда бы сесть. И увидела свободное место рядом с Витькой. Едва она собралась примоститься рядом, как он тут же распластал по парте руки, словно коршун крылья, не давая ей сесть. И так поступал каждый, когда она приближалась к свободному месту на парте. А свободных мест в классе она видела не менее четырёх. Начался урок. Ей пришлось слушать учительницу стоя у стены. Она даже не взглянула на Машку, словно там была пустота…

Утром Машка снова предприняла попытку штурма свободной парты. Даже приходила раньше, чтобы занять место. Но и эти попытки бесцеремонно пресекались жестокими одноклассниками. Странно, что все парты, за которыми сидели девочки, были заняты… И вот однажды случилось невероятное. После того, как её столкнул с парты Лёнька, она растерянно посмотрела на парту Юрки – он сидел один. И вдруг он молча, даже не глядя на неё, подвинулся в сторону, давая ей понять, что можно сесть рядом. Обрадованная Машка в знак благодарности улыбнулась ему. Но Юркина добродушная розовощёкая физиономия нарочито внимательно смотрела в сторону классной доски. Да, законы стаи в школьном сообществе, видно, никто не отменял. К тому же, если они подогревались отношением взрослых…

Маша не могла долго находиться в подвешенном состоянии, или между небом и землёй. Её фанатичное упрямство и безнадёжно ежедневное хождение в шестой класс, не имеющей ни парты, ни учебных принадлежностей, наверное, у многих здравомыслящих учителей вызывало не только жалость к девчонке, но и желание как-то разрешить эту парадоксальную ситуацию. К тому же Маша посещала все уроки, выполняла домашние задания, хотя у неё их никто не спрашивал и не проверял. И к доске её не вызывали. Тринадцатилетнюю девочку превратили в форменного изгоя. Но нашлись всё-таки доброхоты, «просигналившие» в районе.

И вот, после трёхнедельного противостояния, Маше вдруг было разрешено учиться в шестом классе, так сказать, «условно» – до окончания первой четверти.

«Если по итогам успеваемости она получит „неуды“ по неаттестованным предметам, её уже силой пересадят в пятый класс. А будет продолжать упрямиться, вообще отстранят от занятий и отправят в известное спецучреждение – для трудновоспитуемых», – такую суровую тираду, опустив глаза, Маша выслушала, стоя в кабинете директора.

От услышанного, – не от того, что пугали колонией, а от того, что Маше разрешили учиться в её классе, – она вдруг разразилась бурным рыданиями, с судорожной икотой и громкими всхлипами, вперемешку со слезами и соплями. Она размазывала их по лицу кулаками – за неимением носового платка. Не ожидавший от ученицы такой бурной реакции на его слова, директор быстро вынул из кармана и дал свой, а завуч суетливо налил воды из графина и сунул стакан ей под нос. Наконец-то закончились её многодневные душевные пытки. Ей выдали все полагающиеся учебники и остальные принадлежности.

После того, когда Маше разрешили учиться в шестом классе, произошли ещё и другие, не менее важные события. И, вероятно, Машкина история вкупе с другими, тоже сыграла немаловажную роль в дальнейшей жизни нашего интерната.

В последних числах сентября в школу-интернат неожиданно нагрянула инспекторская проверка, да не районная, – а из области! В отдельный кабинет по очереди начали вызывать старших ребят. За плотными дверями с ними проводились долгие беседы по душам… В школе сразу как-то все притихли, почти не шумели не озорничали. И вот по интернату поползли слухи, что снимают директора с завучем, и вообще всех учителей – поголовно! А на Бурова вроде даже завели уголовное дело – за его «антивоспитательные методы», а проще говоря, – за избиения воспитанников. Вот и отлились коту мышкины слёзки!

Жаль, что Машин любимый друг, Толик-певец, с которым она едва только успела подружиться, когда только приехала в интернат, и даже привязаться к нему, как к родственной душе, не дождался этого дня – в самом начале лета директор отправил его в спецколонию. Почти все слухи подтвердились. Директора сняли. Но только не удалось точно узнать, что стало с физруком. Вроде бы его судили…

А в конце первой четверти у нас появился новый директор со своим коллективом учителей. Машино личное дело долго изучалось. Оно вызвало удивление, недоумение и долгие споры. Не каждый раз встретишь в школе такую ситуацию с такой ученицей. Но, в итоге, единодушно согласились с решением прежнего директора: оставить всё, как есть – до конца четверти. Но Маша потом удивила всех – и учителей, и одноклассников. Но, наверное, больше всех – себя. Она практически на четыре и пять закончила первую четверть. И считалась бы в своём классе одной из хорошистов. Если бы… Если бы не две тройки – по математике и немецкому в табеле. Но это ведь были тройки, а не двойки!

Девочка одержала победу и над трудными предметами и, главное, над собой. Все убедились, что у неё есть характер – и ещё какой! А эти драгоценные тройки были по значимости весомее всех в мире пятёрок! Её оставили в шестом классе уже на законных основаниях. Учебный год она закончила всего только с одной тройкой – по ненавистной математике. По немецкому сначала всё было спорно. Она получила тройки в двух первых четвертях. Зато две четвёрки – в третьей и последней – решили судьбу годовой оценки. И, понятно же всем, – конечно, она перешла в седьмой класс, как и все нормальные одноклассники.