Читать книгу Ледяной ксилофон. Проза XXI века - Марина Зайцева - Страница 11

Машке нравилось носить всё мальчишечье. В такой одежде она безотчётно чувствовала себя всегда более защищённой и уверенной (впоследствии она с удивлением открыла, что и в тёмных очках тоже чувствует себя более уверенно!). Платьями юбкам она предпочитала шаровары, лыжные штаны, а кофточкам и блузкам – свитера, тужурки и курточки. Вместо платков и шарфов на её голове всегда красовались спортивные шапки или береты. И вот однажды её осенило новое желание – носить форменную фуражку. К тому времени школьные мундиры уже поменяли на форму нового образца.

Склад потребовалось освободить от имущества, превратившегося теперь в ненужный хлам, – а это были школьные фуражки в огромном количестве (которые и не украдёшь, и не продашь никому…). И чтобы, – пусть даже потерявшее своё назначение, – добро зря не пропадало, его выдали поголовно всем нашим мальчишкам. А поскольку их раздавали всем желающим, Машка тоже попросила себе фуражку.

Кастелянша, в этот раз без вопросов, не удивление быстро и охотно удовлетворила её просьбу. Сначала Маша взяла фуражку для того, что если вдруг когда-нибудь поедет домой – навестить младшего брата, – то вот и будет ему подарок. Сунув под мышку легко и даром доставшийся трофей, быстро понесла его к себе в спальную комнату, чтобы спрятать в свой домашний чемоданчик-«балетку». В это время там, на её счастье, никого из девчонок не было.

Девчонка встала перед зеркальной дверцей комнатного шифоньера и примерила фуражку, тщетно стараясь спрятать под неё свои рыжие вьющиеся непокорные волосы. На неё из зеркала как будто смотрел брат-близнец. Хм… Странно… А ведь фуражка очень шла ей, была к лицу. Она долго разглядывала себя в зеркале, надевая её то прямо, то набекрень, то сдвигая на лоб, то на самые брови, то на темя. Опускала ремешок под подбородок и снова водружала на козырёк. И со вздохом сожаления подумала: плохо, что она не мальчишка… Она показалась себе даже вполне симпатичной, похожей на гимназиста из какой-то книжки. «Как Петя Бачей!» – Вдруг осенила её мысль об отдалённом внешнем сходстве с главным героем кинофильма «Белеет парус одинокий» писателя Катаева (книгу она прочитала намного раньше). Машка вдоволь налюбовалась своим отражением в зеркале, пока в комнате не было любопытствующих глаз и лишних дурацких вопросов. Наконец сняв с головы фуражку, она стала внимательно и подробно изучать со всех сторон предмет своей совсем нечаянно и счастливо воплощённой мечты.

Фуражка была абсолютно новенькая, ещё пахнущая нафталином (от моли). Её серая, – идеально круглая и твёрдая поверхность, – была слегка шероховатой и приятной на ощупь. По внешней границе окружности упругого донышка, тульи и околыша, окаймляя их, проходил белый тонкий кант. Спереди к околышу крепился черный блестящий лакированный козырек, с оловянными пуговицами по бокам, чтобы на них держался черный, и тоже лакированный, узкий ремешок. А точно в центре его красовалась небольшая латунная, кокарда, в виде буквы «Ш» сверху раскрытой книги.

Машка перевернула фуражку и посмотрела внутрь. Там к чёрной атласной подкладке был крепко пришит большой белый атласный ромб – с цифрами, обозначающими размер головы (ей достался №54) и с название швейной фабрики. Она залезла пальцами под тесный внутренний край фуражки и обнаружила там плоскую упругую металлическую полоску. И не без труда вытянула плохо поддающуюся, острую по краям, жёсткую стальную пружину.

Оставшись без поддерживающего её каркаса, фуражка мгновенно потеряла свою щеголеватую форму, вид и красоту, – сникла и повисла в Машкиной руке, словно какой-то серый завядший капустный лист. Не ожидавшая такого, совсем не желательного для себя результата, она озадаченно смотрела на бесформенный и уродливый картуз, вертя его в руках туда-сюда, – который всего несколько минут назад был совсем новенькой школьной фуражкой. Машка вздохнула и начала засовывать пружину обратно внутрь. Но пружина теперь никак не хотела лезть на своё место, упрямо извивалась и выскальзывала из-под околыша, и чувствительно била по пальцам при каждом надавливании на её замкнутый контур. Девчонка довольно долго промучилась, пока с трудом не затолкала назад плохо поддающуюся железку.

Но что это был за вид! Края донышка уродливо деформировались, словно колесо велосипеда, получившее «восьмёрку» при аварии! До Машкиного вмешательства идеально ровный белый кант перекосило, и он теперь криво, не совпадая со швом, извивался по верху фуражки. Как Машка ни старалась, он ни за что не хотел располагаться по окружности, как был задуман первоначально на швейной фабрике, его изготовившей. Она упрямо продолжала выравнивать фуражку, пока не добилась нужного результата. Теперь она стала почти идеальной, – надо только всё время поправлять появляющиеся на канте извилины. И если, конечно, особо не присматриваться…

Справившись с экспериментом по проверке фуражки на твёрдость формы, Машка теперь задумалась над тем, как она будет её носить. Ведь с длинными волосами это выглядело как-то не очень… И тут же, поддавшись сиюминутному порыву, она, словно опаздывая на поезд, бросилась в парикмахерскую, – благо, та находилась буквально через дорогу от интерната. Дождавшись, когда освободилось кресло, Машка, тихо спросила разрешения и влезла на него.

– Садись, – без всякого интереса к малолетней клиентке разрешила парикмахерша, одетая хотя и в белый, но не очень свежий халат. И, не глядя на неё, спросила: – Как стричься будем?

Маша не знала, что ответить и растерянно молчала. Ведь она ещё ни разу за всю свою жизнь не была в парикмахерской! Её всегда стригла дома мать или кто-то из знакомых – бесплатно. Она достала из кармана куртки всю имеющуюся у неё мелочь и попросила парикмахершу постричь, на сколько хватит денег. Та неопределённо махнула рукой, мельком оценив содержимое на ладони девчонки и, закутав её в простыню и разворошив роскошные рыжие локоны, снова спросила:

– А не жалко такую красоту портить? Ведь у тебя хватает денег только на то, чтобы просто отрезать косу.

Машка только пролепетала вполголоса:

– Режьте…

– Хозяин – барин… – Пожала плечами парикмахерша и приступила к стрижке. Но едва срезав часть прядей с её головы, она, вдруг отпрянув от кресла так, словно её из-под кресла, по крайней мере, ужалила змея, и с ужасом выкрикнула:

– Да у тебя полно гнид!

Машка, похолодев от её слов, втянула голову в плечи. Это было так знакомо… У них в интернате регулярно проводили санобработку и недавно тоже делали. Но, видно, в этот раз – не очень хорошо…

– Тётя… Вы только не кричите… не ругайтесь… Вы просто постригите меня налысо! – Жалобно, торопливым полушёпотом попросила Машка, оглядываясь не слышит ли её ещё кто-нибудь. Но в зале кроме неё других клиентов не было. Щёки её при этом от стыда горели так, что об них, казалось, можно было обжечься.

– Что?! Какая я тебе «тётя»? Племянница мне выискалась… Ты не могла привести себя в порядок, когда надумала сюда припереться? И куда только твоя мать смотрит…

– Я… я… в интернате живу… – Только и выдавила она, опустив голову. У неё защипало в глазах… Парикмахерша несколько секунд недоумённо и брезгливо смотрела на сидящую в кресле девчонку. Переварив услышанное, она тут же решила, что делать с оставшейся половиной отрезанных волос… Не выгонять же её в таком виде.

– Ах, вот оно что… Ну тогда всё понятно, – И не проронив больше ни слова, одним махом состригла под корень жужжащей механической машинкой все свои – и Машкины тоже – проблемы.

Так в один момент девчонка избавилась от своей золотисто-рыжей роскоши, которая мешала её замыслу. В зеркале она увидела себя абсолютно лысой, – словно это были репа, помидор или картофелина. Но у неё не было времени на осмысление своего нового облика, – её уже бесцеремонно сгоняли с кресла. И она снова протянула парикмахерше свои монетки, но та, оттолкнув её руку, коротко бросила:

– Да иди уже!..

По горячим следам только что пережитых впечатлений, стрижки наголо, стыда за случившийся конфуз, она думала, сколько вообще теперь преимуществ даёт ей отсутствие волос. И фуражку можно носить и больше не опасаться этих (она снова невольно покраснела). Торопясь в интернат, Машка то и дело по дороге щупала свою голову. Если водить по остриженным волосам от лба к темени, они так приятно кололи ладонь. Было непривычно и прохладно идти с лысой головой. Она радостно думала, что теперь фуражка ей точно пойдёт. И пока даже не догадывалась о последствиях своего опрометчивого решения.

Когда она вошла в комнату, там уже находились Римма, Валя и Люба. Не понимая, что случилось, все присутствующие ошарашено смотрели на неожиданным образом преобразившуюся Машкину голову. Девочки уже привыкли к её странным и неординарным выходкам, но чтобы она выкинула такое, – это да!..

Но хорохорясь больше из страха, что над ней сейчас, возможно, будут смеяться, – и больше из-за того, чтобы скрыть под ним показную браваду – с независимым видом прошла к своей кровати и с размаху плюхнулась на неё – так, что резко скрипнули стальные пружины на сетке. И демонстративно отвернулась к окну, надменно нарочито игнорируя все вопросы. Она только с нетерпением ждала, когда вновь останется одна и наконец примерит на стриженую голову свою новую фуражку.

Когда прозвучала долгожданная команда на ужин, и все помчались в столовую, Машка намеренно задержалась в спальне, хотя опаздывать туда без уважительной причины не одобрялось. Как только в коридоре затихли последние ребячьи голоса и топот, она торопливо достала из «балетки» фуражку и подбежала к зеркалу.

И едва она в зеркале увидела свой обновлённый облик, он сразу же поверг её в страшное расстройство и разочарование! На неё теперь смотрела некрасивая, словно покрытая сплошной апельсиновой коркой, рыже-лысая, безбровая, с торчащими ушами, с вдавленными, как у лошади висками, девчонка.

Машка судорожно вздохнула и, в отчаянии ещё думая исправить положение, надела на голову фуражку. Но теперь этот вид сразил её наповал. Окончательно! Перед ней стоял уже не привлекательный мальчик-гимназист, а какой-то этот отталкивающий косоглазый урод в нелепой фуражке! Даже не верилось, что только недавно она пошла ради неё на такую благородную жертву! И со злыми слезами, навернувшимися от осознания непоправимо содеянного, она в сердцах, что было силы, отшвырнула от себя фуражку, – ставшую теперь такой ненавистной, – в самый дальний угол комнаты возле двери.

В её самооценке, во взгляде на себя извне, – всего за каких-то два часа – произошла поразительная метаморфоза. Эйфория улетучилась, как утренняя дымка в знойный полдень. А наступившая реальность возникла в облике злорадной ухмылки. С запоздалым раскаянием она поняла всю нелепость своего опрометчивого шага: постричься, чтобы носить фуражку. Ей стало невыносимо горько и обидно за себя, за свою дурацкую мечту. И волос уже не вернуть…

Смелая, презирающая на словах «мещанские устои», Машка вдруг застеснялась, даже забоялась безволосой выходить в коридор или в столовую, представив себе, как теперь все будут над ней смеяться. И уткнувшись вниз лицом, в бессильной ярости начала грызть зубами ни в чем не провинившуюся перед ней подушку – от безвыходности и непоправимости своего положения. Эх, Маша, Маша… Не смотря на всю свою показную дерзость и браваду, ты, оказывается, в душе была так зависима от мнения толпы… Так и не сходив на ужин, она осталась голодной на всю ночь.

Когда девочки вернулись из столовой, не выдержав психологической тяжести свалившейся на неё проблемы, Машка вдруг рассказала им всё – до самого единого слова. Тронутые таким неожиданным доверием и откровением, подружки сами до слёз расчувствовались. Ведь они были добрые и отзывчивые девочки. И тут же все начали сообща решать и спорить, как ей помочь. Пока длились осенние каникулы – это как-то можно было пережить. Везде – хоть в столовую, хоть в школу – можно запросто ходить в косынке.

Но, примерив цветастую шёлковую косынку Вали Горевой, Машка тотчас же категорически её отвергла, – даже не смотря на своё отчаянное положение. Это, как она посчитала, было даже значительно хуже, чем её пресловутая фуражка. Тогда Люба сбегала на первый этаж к брату Коле и принесла большой клетчатый носовой платок, который девчонки придумали завязать на Машкиной голове узлами – на четыре уголка.

А что? Ведь ходят же так отдыхающие на пляже, – чтобы не напекло солнцем голову. Но теперь-то был уже конец октября. И она согласилась носить этот – с завязанными уголками. А куда ей теперь было деваться?.. Но по мнению многих, что лучше бы она согласилась носить косынку. Про свою фуражку – печальный символ её необдуманности, опрометчивости и сиюминутных настроений, – она старалась не вспоминать.

Осенние каникулы пролетели быстро. Наступила вторая четверть. Заявившись в школьной форме и с пляжным платочком на голове, её не поняли не только учителя, но даже одноклассники! Пока она ходила в платочке во время каникул по интернату, все как-то попривыкли к её новому виду, сначала хихикали и отпускали глупые, – она их называла «ослоумными» – шуточки.

Но снять с головы повязку – мало ли в интернате ребят и даже девочек острижены наголо и ходить просто так – убедить её никто не смог. Тогда кто-то из учителей принёс из дома квадратный кусок обычной марли. Его сложили углом пополам и завязали на затылке на непутёвой Машкиной голове.

– Ты у наф, Мафка, теперь, как раненая, – одобрительно хмыкнул немного шепелявивший Женька-«Автик», придирчиво, со всех сторон, оглядев её свеженькую повязку. Она вдруг обрадовано ухватилась за эту «фронтовую» роль раненого бойца, невзначай, но так удачно – главное, вовремя – подсказанную её одноклассником и другом.

Потом часто случались курьёзы. Незнакомые, приходящие в школу-интернат, были озадачены её повязкой. Однажды какой-то инспектор из районо, увидев Машу, попросил объяснить, почему и где эта девочка получила травму, почему об этом случае не доложили, – и она ходит в школу, а не лежит в больнице. Пришлось объяснять… В этой роли раненого, с повязкой на голове, она благополучно просуществовала без всяких комплексов больше полугода, – пока достаточно не отросли волосы.