Читать книгу Сны Бога. Мистическая драма - Мария Мелех - Страница 7

У меня есть серьезные опасения, что не хватит и сотни страниц для рассказа о ней. Придется заимствовать слова у великих сказочников и отпетых романтиков, чтобы объяснить, как такое стало возможным. Как в жизни малоопытного, хоть и талантливого юнца, воплотилось все, о чем только можно мечтать? Эта любовь – моя настоящая первая любовь – имеет странное свойство стремительно возвращать меня в прошлое, и я словно проваливаюсь в вихреобразную воронку, беспощадную, не желающую знать, есть ли у меня причины уйти и больше здесь не появляться. Я ощущаю нашу с Глэдис историю, как незавершенную мелодию, оборвавшуюся нить, концы которой разметаны космическими ветрами, и в ближайшее тысячелетие вряд ли найдут друг друга. Но где-то, на расстоянии многих миль от меня, в апогее своей юности, стоит прежний Николас Фламинг, готовый раз за разом признаваться ей в любви. Пусть он заблуждается, пусть его нежные слова суть будущая жестокость – но в том радужном мареве он искренне верит в них.

Я чувствую неискоренимую вину перед ней, ведь мне пришлось сыграть роль Странника, летящего над поверхностью земли и увлекающего за собой тех, кто попадается на его пути. Это настоящий фатум, неизбежная боль. Я не мог поступить иначе – это означало бы остановку движения, нарушение высшего замысла.

Пустые слова. Я заставил страдать свою прекрасную принцессу. Мне было дано все: уже к двадцати пяти годам я стал обладателем огромных денег и славы. Но как чудовищно обманула меня жизнь, выбросив на поляну в том ослепительно сияющем саду – вместо того, чтобы просто зажечь свет в моем сердце.

Я полюбил сказочное королевство, а думал, что… полюбил.

Если бы сейчас она была счастлива, а не посвятила свои оставшиеся дни стремлению показать всем мое бессердечие – вне всякого сомнения, я бы смог вынуть этот ржавый гвоздь из души. Но она живет одна, мучая меня подозрениями, что брачные клятвы, данные нами у алтаря, действительно чего-то стоили. А может быть, я идеализирую ее образ, подвергая ностальгической ретуши – всегда хочется думать, что в прошлом и звезды сияли ярче. Возможно, на том перекрестке, где осталась полузабытая часть меня, отколотая и почти не мешающая идти вперед – стоит и она, Глэдис, но в полный рост. Истекающая горечью, не пожелавшая покинуть свою материализовавшуюся мечту.

…Майская ночь, гроза, пустынная дорога к Кингсвуду. Мрак, время от времени взрезаемый фарами проносящихся машин. Золотистая матрица дождевых капель, обнажаемая их светом. Фонтаны брызг, аромат придорожных трав, выстлавших бескрайние луга. И, разумеется – я, бредущий по направлению к студенческому хостелу.

Но для начала придется объяснить, как я там оказался. Мне было восемнадцать. Как у всякого идиота, получившего аттестат зрелости и зачисленного в сносной престижности университет, у меня имелась парочка друзей, всегда готовых помочь в деле убийства собственного здоровья, репутации и жизни в целом. Вот и сейчас я с трудом отличал броуновское движение алкоголя в своей крови от мельтешения дождя перед глазами. Голова кружилась, но я твердо знал, в каком направлении идти, и делал это весьма уверенно, если не сказать – прямолинейно. Я возвращался с очередной вечеринки, которые стали для меня отдушиной после разрыва с Памелой. Адаптироваться к взрослой жизни мне помогал приятель по имени Джон, занимавший должность лучшего друга тридцать лет, а после изгнанный за изящный, но сокрушительной силы обман.

Джон предстал передо мной, как расплата за грехи предыдущей реинкарнации – по-другому я поначалу не мог его воспринимать. Попросту ввалился своим огромным телом, рано начавшим расползаться, в только что облюбованную мной комнату хостела. Тело венчалось столь же большой белобрысой головой с яркими голубыми глазами. А ведь я тщательно выбирал место обитания, присмотрев уединенный номер в конце коридора, в едва заметном закутке, принимаемом всеми за подсобное помещение. Идея поступления в университет исходила от родителей, не подозревавших, что моей целеустремленности не хватит и на один курс никчемной белиберды – но вполне достаточно на всю жизнь, наполненную призванием. Скоро, скоро уже пробьет тот заветный час, который изменит мой путь, выправив его и вернув к формуле мечты. Он там – на ночной дороге, под ударами молний. Но… Джон.

Джон был таким же шумным, как и огромным. Он занимал ужасно много места в пространстве, и милая комната, которую я искренне полагал недостаточной и для моих нужд, сразу приобрела вид тесного чулана – стоило ему опустить свой зад на соседнюю кровать (а я уж было вознамерился исподтишка утянуть в коридор, да заменить парой изящных кресел с торшером между ними).

Я все еще стоял и думал, почему вижу два кресла, и пытался пририсовать к одному из них сексуальную блондинку, когда появился мой сосед. Все было, как в ненормальной комедии: он хлопнул меня по плечу, отчего я едва не свалился, и с разгону приземлился на постель, заставив ее жалобно закричать. Этот вопль был плохим предзнаменованием, которое я верно прочитал. Поэтому, как только он проорал длинную, но удивительно рубленую и простую фразу – «Привет, я Джон! А ты, я знаю, Николас! И даже художник! С выставками, да? По радио о тебе передача была, еще пять лет назад?» – я набрал в легкие побольше воздуха и ответил:

«Да. И давай договоримся – ни один из нас сюда девушек не приводит».

Он тут же надулся, как резиновый лягушонок, но уже спустя десять секунд увлеченно рассматривал мои тубусы с холстом, временно сваленные в углу. Несмотря на рост и полноту, передвигался он быстро, как метеор. Вдобавок к внешним характеристикам, в нем нашелся целый комплект всего, что считалось мной неприемлемым: он мусорил, рыгал, рассказывал скабрезные анекдоты, постоянно хвастался любовными успехами, храпел, громко испускал газы, забывал проветривать комнату, считал, что наведение порядка – женских рук дело, обожал ходить на скачки и путал расписание лекций. Секс был отдельной темой для разговора. Мой романтизм для него был синонимом невинности, и он счел своим долгом как можно быстрее расправиться с ней, вовлекая в ситуации, в которых только ослепленный и оскопленный мог отстоять свои принципы. Он, конечно, не подозревал, что я всего лишь подыгрываю, надежно заперев свои душевные потребности за неизвестной ему дверцей.

Мне оставалось только молиться и слезно вопрошать бессонными ночами – за что мне сие наказание? Попросить его съехать и подыскать другого соседа духу не хватало. Я ждал удобного случая – то есть, такого, когда причиненное мне неудобство затмит мою бесконфликтность и страх перед существом вдвое… нет, втрое больше меня.

Дело в том, что я практически не мог спать под одной крышей с ним. Сила звуковых вибраций, химический состав воздуха и недоверие к его внутренней гуманности не давали мне уснуть.

Все изменилось за один день, довольно драматичный и насыщенный событиями. Я в кои-то веки собрался провести выходные дома, и отправился в Стаффордшир на своем автомобиле. Оказалось, Джон из тех же мест, и не иначе, как божественное провидение и чудо оберегали мое отрочество от случайного столкновения с ним на проселочных дорогах. Мы отправились после лекций, в три часа пополудни. Сжалившись надо мной, соседушка провел ночь перед поездкой у своих подружек, и я смог выспаться, чтобы не потерять бдительность на дороге. Мы ехали уже два часа, и я был занят раздумьями о том, как избежать академической ответственности и вернуться к свободному творчеству. Джон, утомленный насыщенной ночью, дремал рядом, время от времени заваливаясь вбок и пихая меня толстым локтем. Я раздраженно отталкивал его, он просыпался, встряхиваясь, как щенок, хлопал белесыми ресницами, отчаянно пытаясь сконцентрироваться на влетающей под колеса дороге, но опять проваливался в сон.

Когда его тело приняло оптимальное положение и перестало вторгаться в мое пространство, я, наконец, смог беспрепятственно отдаться течению мыслей и… непостижимым образом заснул. Утонул в невесть откуда взявшемся темно-голубом омуте грез, напоминавших пейзаж тех миров, которые я привык посещать с детства. Что-то позвало меня туда, или же моя душа, утомленная студенческой реальностью, сама прошмыгнула в любимое королевство – я не знаю. Но смерть времени не теряла и уже скользила над нами, улавливая косую траекторию оставшегося без управления автомобиля.

Я проснулся оттого, что резко пахнущее, грузное тело навалилось на меня, чертыхаясь и бранясь такими словами, о существовании которых я и не подозревал. Машину трясло и подбрасывало на каких-то неровностях – вскоре я понял, что это были кочки и камни обочины, под плавный откос которой мы катились. Бесцеремонно вжав меня в дверцу, Джон нащупал ногой педаль тормоза, и мы остановились в пяти метрах от обрыва, с которого открывался очень живописный вид на сельский пейзаж, украшенный лентой реки.

Пока меня колотило, и я не мог вымолвить ни слова, он вышвырнул меня из машины и, усевшись за руль, медленно, словно тяжеловоз, вывел ее наверх, к дороге. Я плелся позади, и мои дрожащие колени почти обгоняли автомобиль.

– Как? – заорал он на меня, когда мы пристроились у края дороги. – Как ты мог заснуть?

– Не знаю, – попытался отвертеться я от расспросов. Дальше он повел машину сам, отмахав лишние тридцать миль от своего дома. Я отдал ему автомобиль, и мы условились, что в понедельник утром он заберет меня.

С тех пор я всегда крепко спал в его присутствии. Храп и скрип пружин под тяжестью его тела перестали раздражать меня. Он поделил свое время пополам, и мы нередко просиживали вечера за разговорами, потягивая вино – и эти бокалы тоже были уступкой мне, плохо понимавшему те мутные разновидности алкоголя, которые он предпочитал. Постепенно он стал вникать в суть моей проблемы, обнаружив недюжинное упрямство и выудив у меня признание в грезотворчестве. Я нехотя предоставил в его распоряжение основные штрихи, но не стал расписывать подробности магической пелены своего сознания, правильно поняв, что Джон относится к тому типу людей, которые постигают все медленно и на собственном опыте. Или, по крайней мере, собственными глазами.

Так оно и получилось. Однажды утром я открыл глаза, а он уже сидел на своей постели, выбритый и одетый, серьезный и сурово сдержанный.

– Ты знаешь, что лунатишь, Ник?

Да, разумеется. Я знал.

– Да за тобой глаз да глаз нужен, – Джон покачал головой. – Я, конечно, давно заметил, что ты беспокойно спишь, но сегодня поймал тебя, бредущим на чердачную лестницу. Ты словно шел по совершенно другому рельефу…

Он помолчал, а потом все же договорил:

– Если бы я не видел это своими глазами, не поверил бы. Ты поднимался по лестнице так, словно она была пологим склоном, а не ступенями. Ты ставил ступни под углом… Невероятно…

После этого мне было проще объяснить ему, что такое сновидение.

Но, восхитившись открытием и уникальным другом, Джон решил, что мне не помешает заземлиться, и предложил целый перечень услуг по реабилитации моей подвижной психики. И, как существо, действительно обладающее подвижной психикой, от некоторых из них я не смог отказаться. С девушками (если дозволено будет так назвать тот контингент, с которым любил развлекаться мой новый друг) я по-прежнему знакомился редко – только в тех случаях, когда тело явно побеждало душу в долгой изматывающей борьбе. Но искристую романтику ночных лондонских пабов и подпольных театров с их запрещенными пьесами, предельной обнаженностью и причудливостью красоты, выходящей на грань уродства, ловил с откровенным удовольствием. Иногда мой взгляд останавливался на актрисах и других посетительницах этих заведений – нервных, утонченных особах, считающих своей прямой обязанностью и телом и глазами излучать пронзительную идею бесконечного искуса. Навязчивого, если вдуматься. Но все же недоступного. Быть может, по той причине, что за болезненным мерцанием идеи не существовало ее реальных подтверждений.

К сожалению, тот вечер, когда мне было суждено встретить свою будущую жену, я провел не самым благостным образом. Будучи пьян, я все же смог определить разницу состояний между собой и Джоном, и понял, что сегодня нет никакой надежды на моего земного друга. Я вышел из бара, но меня настигла одна из его подружек, и спустя неопределенный промежуток времени я, подпирая спиной шершавый камень вместилища порока, сунул ей, стоящей передо мной на коленях, в рот смятую бумажку, вызволенную из карманной смеси сигарет, ключей, носового платка и еще чего-то рассыпавшегося, пахучего и позабытого мной напрочь. Она была блондинкой с прической а-ля Мэрилин, клоунским ртом, крупными веками и точеной талией в палево-розовом платье. Или все это подмигивало мне с плаката на стене противоположного дома, куда я непрерывно пялился, пока кто-то умело копошился у моих ног?

Подумав, что могу поймать по пути такси, я смело направился прочь из Лондона – тем более, что мы веселились на самом его краю. Мысли утянули меня, а я все брел и брел… Вдали загромыхало, упали первые капли дождя, затем он хлынул рекой – а вместе с ним и мой сплин. Кажется, я пытался порыдать над своей загубленной юностью и поруганной любовью. И в тот момент, когда я достиг такого патетического эмоционального катарсиса, что почти физически ощутил обрубки потерянных крыльев за спиной, пространство слева всколыхнулось светом, и нечто блестящее и алое перерезало мне путь и остановилось впереди. Бентли последней модели явно поджидал меня.

Когда я потом спрашивал ее: «Что заставило тебя остановиться в ту ночь?», она всегда долго подбирала слова, будто вспоминая каждый раз заново. «Не знаю… Противоречивость картинки, наверное. Нет, не то, что такой юноша, как ты, идет по загородной дороге, под проливным дождем и небом, озаряемым молниями. Это как раз выглядело естественно. Но то, что ты был пьян и одет с отвратительным шиком молодого неудачливого ловеласа. Возмутительный диссонанс с самим собой. Мне захотелось рассмотреть тебя получше».

Все еще в тумане самонадеянности и уверенности в постижимости мироздания, не прибавляя шага, я приблизился. В общем-то, у меня не было другого выхода – ведь я шел вперед.

Дверца приоткрылась, и я, подозревая себя в нечистой наглости, заглянул туда, стараясь нацепить дежурную ухмылку. И мгновенно протрезвел.

Девушка, которая сидела в машине… Нет, ей гораздо больше подходило слово Женщина. С большой, величественной, украшенной королевским вензелем, буквы. Хотя она была моей сверстницей, и целеустремленный взгляд не мог ужесточить полудетской наивности округлого лба, но весь ее облик заявлял: «Я». Сложившаяся, завершенная, совершенная. Отточенные уверенные движения, высокомерная нервозность – словно у нее никогда не хватает времени ни на кого, кроме себя. Рыжие волосы гладко зачесаны, уши, шея, запястья – удлиненные, инопланетные. Бриллианты сверкают, будто она на приеме в Монако, а не на перегонной дороге между крохотными английскими городками.

Она вытряхнула из пачки длинную сигарету и прикурила ее, превратив в продолжение себя, такой же изящной и дорогой.

– Ну и чего ты ждешь? – бросила она мне. – Садись, мне некогда.

Я, ошалелый и покорный, занял свое место в машине, не подозревая, что открыл дверь в будущую сказку. Мотор взревел, и мы отправились в путь.

Глэдис, еще совсем незнакомая, молча вела машину, не поворачивая головы ко мне, ни о чем не спрашивая, увозя меня туда, куда направлялась сама. Я же искоса разглядывал ее, не смея нарушить молчание и спугнуть видение. Она была настоящей леди. Нет, больше – звездной принцессой, спустившейся на землю. Но не растерянной и заблудившейся, а обладавшей тайным оружием, способным поразить любого, кто посмеет оказать сопротивление. Моя недавняя Пэм, местная модель и фотограф, длинноногая, точеная, резкая и озорная, показалась пресной земной самкой, досадным недоразумением. В тот момент я понял, что и нет у меня никакого опыта, и я не знаю, что делать с этими дурманящими чарами, поглотившими меня.

Я сидел рядом, дорога стремительной темно-синей лентой разворачивалась перед нами. Где-то там, во внешнем мире, превратившемся в декорацию, по крыше ее дорогого авто барабанил ароматный летний дождь. Я безумно хотел ее поцеловать, но почти слабел от самой мысли об этом. Спустя какое-то время она посмотрела на меня и, заприметив мой робкий и одновременно жадный взгляд, устремленный на ее рот, остановила машину и сама наклонилась ко мне.

Возможно, я потерял сознание на короткое мгновение. Ее губы были мягкими и уверенными, но внутри плоти я почувствовал то, что и так уже уловила моя душа – сладкий лед иных миров, дуновение судьбы.

Лишь много позже, ближе к помолвке, я смог отделаться от этого наваждения, возникающего каждый раз, когда я целовал ее. Она тогда плакала впервые, услышав мое предложение. Соленые слезы омывали ее лицо, и я наконец поверил, что смогу с ней сравняться. Я был счастлив, что она вочеловечилась в моем мире. Иначе я никогда бы не совладал с ее силой.

– Как тебя зовут? – спросила она, когда мы вновь двинулись вперед. Как будто и эта остановка для поцелуя была ее щедрым жестом, подаренным ребенку – только чтобы унять его страхи. Прикосновение крыла бабочки, и все осталось в прошлом, как ни бывало.

– Николас. Ники.

– Чем от тебя несет, Ники? Потаскушками?

– Да, – пристыженно согласился я.

Это был первый поцелуй и диалог с Глэдис. Она сразу начертила размашистым почерком мой диагноз, но в ее приговоре я уже почуял грандиозный план спасения моей души.

На следующий вечер я уже признался ей в любви, и это было искренне. Я был столь ошарашен ее появлением, что отрекся от всей предыдущей жизни – кроме живописи, конечно. Но самое поразительное было то, что в деле соблазнения и увещевания Глэдис мне с самого начала сопутствовала невероятная удача: несмотря на сшибающую с ног ауру настоящей «звезды», она отчаянно нуждалась в тепле, понимании и заботе. И, конечно, в своем круге она не могла отыскать и расслышать их средь холодного звона металла. Впрочем, она и сама лучше всего улавливала именно его, хоть и привязалась ко мне уже в первый месяц наших отношений.

Мои родители восприняли новость о нашей помолвке с молчаливой неодобрительностью. Затем последовали вспышки открытого недовольства. Но, в конце концов, мне предоставили право совершить эту ошибку. Они боялись, что Глэдис испортит характер домашнего мальчика с необыкновенным чувством цвета, предпочитая забывать, что мой нрав и так был словно списан с образа обаятельного монстра из психологического триллера.

На ее фоне я показался собственной семье невинным агнцем. «Она совершенно не из нашего круга», – вливали они в меня свой испуганный шепот, как будто пара ларцов с бриллиантами могла мне помешать. Я искренне недоумевал: как они не понимают меня? В нее невозможно не влюбиться. Это было бы такой же редкой разновидностью ненормальности, как количество людей, ненавидящих аромат розы. Глэдис благоухала и светилась красотой и аристократичностью. К деньгам она относилась исключительно как к средству, позволяющему проявить любовь к себе – никакой алчности, суетливости, перенапряжения. Благотворительностью не интересовалась, но это было простительно: главным объектом ее филантропии стал ваш покорный слуга. И все это – под блистательным налетом выверенного высокомерия, с тонкой ноткой – ах, вы слышите этот хулиганский пересвист, подобный звуку бьющегося хрусталя? – великосветской грубости и вульгарности.

Джон, увидав ее, просто крякнул и, отведя меня в сторону, сказал: «Ах, ты ж, шалава голубых кровей…»

А все остальное – искусно вплетено в мою жизнь, бежит венами по метрополитену плоти, ломает и оттачивает кости, рассыпается мушками перед глазами.