Читать книгу Анамнезис-2. роман - Maрк Шувалов - Страница 3

Мне часто вспоминается раннее отрочество и убранство моей комнаты тех лет. Мать скрупулезно и любовно создавала великолепный интерьер нашей квартиры, много времени и внимания уделяя деталям, поскольку любила приглашать гостей. Строго продумывались блюда, предметы сервировки, цвет скатерти и салфеток. К подобным мелочам она относилась с особым тщанием, а сама, одетая неизменно в светлое, излучала какую-то непередаваемую чистоту и покой.

Казалось, ее занимали только домашние дела, но в кресле я часто находил книги с закладками, хотя застать мать читающей было крайне трудно, – при моем появлении все ее внимание обращалось ко мне. А ведь когда-то она неплохо закончила химико-технологический институт и до замужества успела поработать по специальности. Правда, кроме знаний важно еще присутствие некоего общего понимания, так называемого background, определенного интеллектуального уровня, позволяющего осознавать, фильтровать и систематизировать полученные знания. Насколько мать обладала им, судить мне было трудно, ибо, превознося достоинства отца, она сделала нашей семейной легендой его прошлое, оставаясь при этом в тени.

Когда я отделился, она стала посвящать чтению максимум времени, вызывая у меня недоумение выбором книг. Я считал, что ее могут интересовать лишь дамские романы, наивная эзотерика и кулинарные сборники. Мы ни разу не обсуждали с ней прочитанного, но оказалось, круг ее чтения составляла высокая литература, что никак не соответствовало моим представлениям о внутреннем мире матери. Возможно, я всегда плохо ее знал, поскольку в своем эгоизме считал интеллектуально неизмеримо ниже себя. Единственное, в чем я мысленно соглашался с отцом, так это в наличии у нее неотразимого женского обаяния. Правда, после определенного самоосознания притяжение матери стало ощущаться мной напряженно, поскольку вид ее гладкой кожи, округлых форм и женственности движений вызывал во мне вовсе не только эстетическое удовлетворение. Сюда примешивался сложный комок чувств, мучивших меня смутным неудовольствием от невозможности сопротивляться явной эдиповой ситуации, – я отступал перед отцом и отказывался от матери.

Меня притягивала родительская постель: в детстве по утрам я забирался к матери в это белоснежно-кружевное великолепие, чтобы погрузиться в странные волнующие запахи и в очередной раз испытать острейшее удовольствие от близкого ее присутствия. Память об этом обволакивала мое сознание, но какой-то панический страх очень рано стал отталкивать меня от матери наперекор ее притяжению. Неясные ощущения и краткие вспышки сгустков чувственности рядом с ней, завершавшиеся резко и болезненно, вынуждали меня инстинктивно защищаться от них, да и моя тяга к отцу оказалась сильнее. Он как более мощный магнит устремлений моего ума вселял в меня уверенность и спокойствие, а также некое горделивое чувство, что я – из мужского племени и, слава богу, далек от всего женского.

Однако, взрослея, я постоянно терзался мыслью, что, привычка рассматривать все и всегда с точки зрения практического разума вынуждает меня проскальзывать мимо чувств матери, которые мне не дано не только понять, но даже и представить. Она при нашей органичной связи все же оставалась для меня непостижимой. Ее вкус в одежде, возвышенная любовь к природе, различным искусствам и поэзии, но вкупе с этим – на пару с сестрой – пошлейшие женские увлечения гаданиями, мистикой, яркими модными тряпками и попсой приводили меня в полное замешательство. Как все это уживалось в одном существе?!

Во многом именно удивлением обуславливалась притягательность матери для меня в последующем, при том, что я упорно отталкивался от нее, протестуя против иной формы существования себя самого, и мучительно расставался с наслаждением ощущать ее: отпочковываясь, отделяясь, отбиваясь от женского всеми силами. Странно, но в итоге счастье для меня сконцентрировалось в существе той же женской природы, причем максимально восполнявшим мою, мужскую.

Хотя все, что я находил в жене, разительно отличалось от черт матери: Дану я считал неизмеримо более умной и тонкой. Впрочем, что-то все-таки объединяло их в моем сознании – помимо принадлежности к одному полу: какое-то чувство неустранимой и неискоренимой необходимости для меня обеих. Это не обуславливалось сексуальным влечением или стремлением к физическому комфорту. Потребность эта проявлялась жаждой все время ощущать взаимоприсутствие с возлюбленным существом, независимо от его местоположения. Только так я уравновешивал свой мир, не столько в чувственной, сколько в мыслительной сфере, – мне требовалась «перекличка» с мыслями Даны, но также и матери.

Конечно, в отличие от моей всеобъемлющей потребности в Дане, с матерью я мог подолгу не видеться. Но моя нужда в ней от этого не уменьшалась, а порой даже разрасталась, когда безмолвно и слепо, неясным фоном вызревало желание увидеть ее родное лицо или позвонить с вопросом: как дела, не болеешь ли, что-то пришло на ум. И, растроганная моим вниманием, она начинала ворковать: все мысли были направлены на заботу обо мне. Она всякий раз с нетерпением ждала меня, одеваясь к моему приходу по-особому, и при моем появлении пытливо вглядывалась – не обниму ли. И я испытывал удовлетворение, ибо ее раболепствующая любовь давала мне над ней неограниченную власть. К тому же, голос ее с возрастом приобрел глубину и бархатистость, что не могло не ласкать мой слух, ведь я тонко улавливаю и слишком ценю подобные нюансы. Хотя звучность матери всегда воспринималась мной очень остро: переливы и модуляции ее голоса во многом определяли мое настроение в детстве, и сейчас каждый ее вздох рождал во мне всплеск нежности, которая в свое время так пугала мой неокрепший разум.

Между прочим, мне вдруг открылось, что мать достаточно наблюдательна и умеет тонко охарактеризовать того или иного человека и при этом артистично использует довольно широкую гамму интонаций, чего раньше я не улавливал, занятый исключительно собственной персоной. При внимательном рассмотрении многие ее суждения оказывались завуалированной критической оценкой, а ведь она всегда казалась мне безоговорочно добросердечной по отношению к любому из наших знакомых, тем более – к родственникам, и именно это воспринималось мною как несусветная глупость с ее стороны. Теперь же, когда я обнаруживал перевертыши в речах матери и натыкался на ее чуть приметную улыбку, она начинала волновать меня своей недоступностью, так что я инстинктивно пытался «разговорить» ее. Но мать была слишком сдержанна в уверенности, что я не просто собеседник, а в первую очередь нежно любимый сын, и далеко не все в своей душе дозволительно мне открывать. Именно поэтому она проявляла мягкое, но упорное сопротивление, чем вызывала у меня желание узнать больше и подобно приманке затягивала в сеть разговора.

Я все чаще ловил себя на том, что мир матери предстает мне новыми неизвестными гранями. Теперь я знал ее любовника, чья молодость бесила меня в свое время особо. Но сейчас я даже гордился тем, что она привлекает мужчин намного моложе себя, а, кроме того, осознавал, что молодой любовник был некоей суррогатной заменой моей к ней любви в тот период, когда я упорно отвергал ее. Вопреки моему предубеждению он оказался вовсе не тем глупым молодчиком жиголо, каким в ярости я представлял его раньше, а интеллигентным и очень красивым молодым человеком со спокойным гордым взглядом. Мало того, своим роскошным автомобилем и дорогим костюмом этот преуспевающий «белый воротничок» вполне рассеивал мои подозрения: вряд ли такой человек желал бы посягнуть на средства моей матери. К тому же, их роман закончился ее возвращением в лоно семьи, и пострадавшей стороной оказался именно любовник. Мне даже пришлось стать посредником матери и передать ему письмо от нее. Прочесть на его лице при этом что-либо я не сумел, с таким достоинством он держался, чем вызвал мое невольное уважение. Страдания же матери не ускользнули от моих глаз, хотя она с величайшей грацией растворилась в любви к отцу.

Во мне возродилась ранее не осознаваемая жажда знать о ее переживаниях, поскольку я дозрел до понимания, что не только разуметь, желать и воображать, но и чувствовать – означает то же самое, что мыслить. Я с изумлением ощущал силу матери, замаскированную нежным обликом, ласковым голосом и мягкими манерами, ее неколебимую волю оставаться женственной, добросердечной и жертвенной, несмотря ни на что. Ведь лишь напряженным усилием воли возможно очищать сознание от влияния равнодушия и злобности окружающих людей и обстоятельств, расширяя свою душу в любви. Именно это качество матери открывало меня для ее нежности, хотя я был по-прежнему слишком зажат, чтобы позволить себе хотя бы маломальскую физическую к ней ласку. К тому же, моим телом, а тем более душой, безраздельно владела Дана. Да и жизнь родителей по возвращении отца совершенно переменилась, обратившись для меня закрытой книгой. Они снова были, прежде всего, мужчиной и женщиной, поэтому в родительский дом сейчас я входил только как гость. Но это уже не тяготило меня: мой новый мир разительно отличался от атмосферы, в которой я жил детские годы. Хотя мать положила всю себя на алтарь моего счастливого детства, и своими дарованиями сын вполне оправдал ее надежды.

Я много рисовал, но кто-то из знакомых отца выявил у меня музыкальный слух, что послужило толчком к моему поступлению в музыкальную школу. Кроме этого, мне нравилось заниматься фехтованием, а в старших классах гимназии – баскетболом, и два года я выступал в общегородской команде, хотя к счастью так и не дорос до «баскетбольного» стандарта. Но не это отличало меня от многих. Очень рано я стал понимать, что воспринимаю мир на уровне развернутых звучаний и цветностей, а также обладаю повышенной тактильной чувствительностью. При моей чрезмерной впечатлительности данные особенности во многом мне мешали, ибо меня захлестывало ощущениями, которые перегружали сознание и память мельчайшими деталями. Правда, именно они и позволяли мне наслаждаться реальностью многомерно, во всех ее проявлениях, начиная с тонкого волнения от сонорности окружающего мира с восхитительной муаровой игрой красок и заканчивая тактильной эйфорией от легких касаний ветерка.

Мать чувствовала мои настроения и очень страдала оттого, что я отдаляюсь от нее всеми силами, но не осмеливалась противопоставить этому свою нежность – из послушания отцу, который строго запретил ей любые сколько-нибудь выраженные ласки, направленные на меня. Да я и сам с определенного, очень раннего, возраста не позволил бы ей прижать себя или погладить, хотя необходимость в этом всегда жила во мне.

В связи со строгим табу на физические прикосновения основным талантом матери сделалось умение внимательно слушать меня, и, будучи ребенком, я восторженно рассказывал ей о своих ощущениях, поражая ее многим из того, что она считала необычным в восприятиях. Но отец говорил, что и сам в детстве был таким же. Хотя иной раз и он удивлялся моим разносторонним способностям и восприимчивости к окружающему, даже тревожился, когда видел, что я мучаюсь какой-нибудь мыслью, но никому ничего не говорю. С ним я особенно избегал откровенности: это казалось мне слюнтяйством, а я желал быть мужчиной во всем и более всего – перед ним. Отец являл мне образец мужественности, хотя в отношениях с матерью я подсознательно относил его к ведомому, ведь при всей твердости характера он ни разу не «надавил» на нее, напротив, потакал ей во всем. И данное ни в коей мере не являлось слабостью с его стороны, но лишь теперь я осознаю это в полной мере проявлением мужской силы, великодушия и любви.

Мои таланты, которыми так гордилась мать, оставались почти невостребованными. Музицировал я лишь для собственного удовольствия, рисовал и того реже – от случая к случаю. И профессия моя также была далека от этих сфер, однако я знал, что учился тому, к чему меня всегда непреодолимо влекло, поскольку в будущем предполагал серьезно заняться творчеством. Я не планировал стать романистом и довольно-таки смутно представлял, чему хочу отдать предпочтение, но ощущал все происходящее в себе в процессе жизни естественным накоплением художественного материала. Станет ли это когда-нибудь книгой, живописным полотном или сонатой, витало в воздухе. Пока же я наслаждался делом и с азартом развивал свои идеи. А Журнал давал мне широкий круг общения, что помогало пополнять запасники души, ибо являлось отличной питательной средой для рождения сложного сочетания мыслей, чувств и впечатлений.

Я получал удовольствие от работы, и к моей гордости Журнал добился некоторой популярности, в чем не последнюю роль играл иронично доверительный тон статей моих журналистов. Правда, в ответ на это наш сайт получал множество писем с вопросами о психологических проблемах личного плана, с чем работать имел право лишь специалист. Кроме того, определенное количество наших читателей настойчиво развивало в переписке темы однополой любви. Мы упорно противились данной тематике – мало ли существует квир-изданий, но ввиду того, что на наших страницах регулярно появлялись высококлассные фото прекрасных стильных мужчин и юношей, поток писем от гомосексуалистов не стихал. Нас просили помочь в знакомстве, призывали открыть отдельную рубрику, умоляли давать соответствующий материал. И порой даже некоторые очень известные личности обращались ко мне на светских тусовках с данными предложениями, обещая немалые вливания в бюджет издания. Однако я считал подобные темы слишком уж специальными, чтобы освещать их на страницах Журнала, но подумывал пригласить психолога профессионала для онлайн консультаций, дабы привлечь к нашему изданию как можно больше читателей, в том числе и нетрадиционной сексуальной ориентации.

Для этих целей отец представил меня профессору Конникову, своему старинному знакомому, с которым я тут же заключил контракт. Конников жил в Швейцарии, куда его переманил в свое время мой отец, но часто посещал Россию, ибо имел здесь на пару с компаньоном какой-то бизнес. К тому же, он не изменил российского гражданства и даже регулярно читал лекции в университете. На нашем веб-портале Конников открыл свою страничку, его привлекала возможность работы с широким кругом читателей Журнала, среди которых он как драгоценные крупицы выискивал своих пациентов. Он разрабатывал тему интернет-зависимости и бегства в «виртуальную реальность», так что его на профессиональном уровне интересовали личности, ищущие, прежде всего, возможности выговориться, оставаясь при этом невидимыми собеседнику. Ведь такой стиль общения привлекает людей, испытывающих состояние хронического напряжения, тревоги и даже отчаяния. Это не просто поиск новизны и стимуляции чувств – интернет придает смелости быть максимально откровенным и открытым в описаниях своих переживаний, что не всегда возможно при живом контакте. А абсолютная оголенность личности для исследователя имеет принципиальное значение.

Конников своим обезоруживающим собеседника взглядом, как и мой отец, привлекал мое внимание неким непреодолимым для меня экраном возраста и умственного багажа, перемещенного, как я подозревал, в иные плоскости, нежели мой собственный. Правда, в отличие от отца, с Арсением я мог достаточно откровенно беседовать на темы взаимопонимания мужчин и женщин, а также того, как меняется психика человека с возрастом, какие метаморфозы претерпевают его взгляды на жизнь…