Читать книгу Анамнезис-2. роман - Maрк Шувалов - Страница 5

Поначалу я не знала, как исповедоваться виртуальному доктору, хотя событийность вполне поддается описанию, стоит лишь прикоснуться к клавиатуре. Однако от этого – такого простого – действия и слов, смысл которых известен, но которые, будучи написаны, все видоизменяют, невероятным образом действительно получаешь облегчение, словно невидимый собеседник – бог и судья, отпускающий грехи, освобождает тебя от тяжкого бремени. Глядя реальному человеку в глаза, я никогда не смогла бы откровенничать, но экран монитора давно стал пространством моего разума, куда я не боюсь нырять и куда как в банк данных с легкостью сгружаю накопления своего сознания. Осудит ли меня мой незримый духовник?

С какой-то радостью я открываю ему темные стороны своей души, которые и сама осознаю лишь теперь, впервые облекая мысли словами. И в этом есть острое удовольствие сродни эротическому, ведь тело следует за описанием чувств, наполняясь в процессе вербализации новыми незнакомыми ощущениями. Я всегда знала, что текст есть самый изощренный инструмент в освоении мыслей, ибо они тесно переплетаются с заключенными в словах значениями.

Странное дело, частенько самое неприглядное, уродливое и извращенное, что мучило смутными сомнениями, в словесном одеянии приобретает пристойность и даже некоторую изысканность, а, озвученные или описанные, внутренние бури выглядят банальностями. Словно ты уже слышала все это где-то и когда-то, а ведь казалось – только твои чувства и ощущения необычны, уникальны, неповторимы, подвержены неясным порывам и глубинному клокотанию чего-то мощного и грозного. Но нет – подобное уже когда-то и с кем-то случалось, – язык лишь подтверждает это, облекая столь неуловимо ощущаемые нюансы вполне стандартными оборотами. Остается надеяться, что доктор тонко почувствует в отдельных словах, в их расположении и чередовании мои состояния и трепет, чтобы восстановить истинный текст смятенного сознания, проскальзывая между строк и раздвигая невидимый плотный занавес. Поэтому я думаю над каждой буквой в надежде, что в стонущих суффиксах и плачущих гласных мысленным взором он увидит мои страдания.

Удивительно, но заново проживаемые события приносят боль даже большую, нежели в момент осуществления, однако мне обещано облегчение душевных мук, и хочется верить, что искренний рассказ поможет назначить прицельное лечение. А ведь вербальный уровень давно дисциплинировал мой мозг, и даже описание своей души я выстраиваю древовидно, ступенчато, подобно корневому каталогу, с гипертекстовой структурой, впрочем, без желания оправдаться. Лишь констатирую то, как мой разум уживается с телесной оболочкой, данной ему природой. Вот поистине две несовместимых сущности!

Мне хочется представлять Арсения красиво седеющим профессором, в каких без памяти влюбляются первокурсницы. Хотя порой я улавливаю в его письмах какие-то слишком психотерапевтические конструкты, поэтому далеко не все ему рассказываю. Да и разве возможно описать словами то, о чем боишься даже подумать.

Моя старая Бабушка сидит у окна и поглядывает, как во дворе на солнце высыхают лужи от утреннего дождя, и воздух парит от томительной жары. Этот дом одряхлел вместе с ней и хранит в своих стенах запахи, которые я помню с детства. Никогда и нигде больше не встречался мне подобный букет ароматов. Жара усиливает их, словно концентрирует, смешивая со стрекотом цикад, птичьим гомоном, дальними звуками с реки, приглушенными лаем собак и отдельными голосами. Бабушка великолепнейшая часть этого неповторимого по колориту пейзажа, и широкополая шляпа из итальянской соломки с длинными шелковыми лентами делает ее образ романтично юным. А ведь она давно с трудом передвигается, так что приходится помогать этому легкому как пушинка созданию, все еще сохранившему особые приметы царственной осанки.

Меня всегда чрезвычайно интересовало, о чем она думает. Разговаривает как ребенок или олигофрен, а смотрит хитро, и все время кажется, что она притворно пытается соответствовать образу своего ветхого тела, но глаза выдают ее: выцветшие от времени, однако таящие в глубине зрачков отблески огня. И ведь знает, что я поглядываю на нее, когда она подолгу сидит и смотрит на мир. Ах, лиса – моя лукавая Бабушка!

Когда мне становится невыносимо, я открываю ей свои мысли, а наши с Додиком математические выкладки декламирую как стихи. Поведала даже о том, как и почему рассталась с мужем, на что она в ответ лишь равнодушно пожевала губами.

– Скажи хотя бы, как ты относишься ко всему этому? – вконец разозлилась я.

– Жди испытаний для сердца! – захихикала эта фурия.

Я прильнула к ней в надежде услышать нечто, но стоило мне поймать ее взгляд в упор, хитрые глазки по-старушечьи заслезились, выражение их расплылось, и Бабушка вновь обрела вид дрябло-шелковистой старушки, беспомощной и поглупевшей.

Она полдня смотрит из своего старого кресла на дальний лес, обрамленный облаками, точно картинной рамой, – так живописен вид с веранды. А дальше озеро открывается синей подрагивающей гладью, и слышен его странный рокот, будто из глубины бьют ключи или даже готовы вздыбиться буруны. Но оно почти всегда спокойно и торжественно, никогда на его поверхность не прорвался ни один из глубинных монстров, наверняка живущих в толще воды. Однако Бабушка ждет чего-то. Да и вообще она мечтает проводить у воды все свое время, так что сосед частенько помогает мне доставить ее на берег. Тогда я сажаю старушку на раскладное кресло под большой зонт, и она, совершая свой тайный ритуал, что-то шепчет и крошит в воду лепестки цветов.

Она считает это озеро особенным и называет его разными именами. Лишь поначалу они казались мне нелепыми, очень скоро я поняла, что озеро стоит всех этих чудных прозвищ, ведь берега его тонут в роскошных зарослях черемухи, сирени и рябин, а окна домиков над водой поблескивают среди листвы как волшебные глаза фей.

Вначале лета все это буйно цвело тяжелыми пышными гроздьями и благоухало сладкими запахами. Позднее вода устилалась опадающими лепестками, которые увлекало вглубь странными воронками. Сейчас весь берег расцвечен иван-чаем, лютиками и клевером, как английский цветник – гиацинтами. А за домиками на переднем плане леса роятся ели, удивительно свежие и неправдоподобно зеленые. Они наползают на берег своими мягкими лапами то справа, то слева от воды, затеняя ее гладь от яркого солнца и укрывая собой песчаную кромку, точно дорогие меха – плечи красавицы. И все это великолепие звучит птичьим хором, который волнами обрушивается на нас по утрам, рассредоточивается днем и затихает ночью.

Бабушка слушает меня с равнодушным видом, но я знаю, что ни единое слово не ускользает от нее: это обязательно потом «вылезет» в каком-нибудь ее замечании, – она любит хитрить, петлять, путать карты. «Беги, беги со всех ног, если хочешь оставаться на месте», – эта любительница нонсенса знает, что я тут же загорюсь от любопытства, но открывает мне свое зазеркалье лишь малыми кусочками.

Вообще-то, она мне – прабабушка. Мои бабушки современны, полны суетной жизни и поглощены реальностью быта, им очень далеко до подобной созерцательности. Наша многочисленная родня побаивалась ее и всегда считала основательницей рода, прародительницей. Наверное, только я любила ее без памяти, несмотря на достаточно равнодушное, холодное, почти надменное к себе отношение этой гордячки. Правда, она и с остальными всегда вела себя также. Тем не менее я всегда знала, что надменность ее напускная, а под холодным покрывалом спрятана душа любящего и мудрого человека.

Речи ее завораживали меня – я могла слушать их бесконечно. И она дарила мне фантастические часы общения именно здесь, на даче, где я уже три месяца сижу при ней отшельницей, связанная с внешней жизнью лишь компьютером.

Два года назад мою жизнь изменило счастливое замужество, но я сама все разрушила. Что-то помимо моей воли, бывшей как бы в стороне от происходящего, упорно связывалось и развязывалось, предваряя любую мою мысль и движение.

Я училась на факультете вычислительной математики и кибернетики МГУ и закончила его с отличием к величайшей гордости своих родителей. С особой торжественностью медаль и диплом были предъявлены Бабушке, которая разглядывала их некоторое время с надменностью, а потом сказала:

– Ну, что ж, пусть жизнь покажет, чему ее там научили, а вернее, все ли она сама взяла из того, что ей давали.

Престижная должность мне обеспечивалась, и я ни дня не задержалась после летнего отдыха, выйдя на работу по контракту, заключенному еще до защиты диплома. В стенах университета мы с Додиком начали разрабатывать одну перспективную тему. Это был «проект века», мы с упорством трудились над ним два года, и конечно не собирались бросать. Но Додик женился и на некоторое время отошел от дел, да и я в то время устраивала свою личную жизнь.

С Кириллом мы встретились совершенно случайно. У отца что-то не ладилось с машиной, а я спешила, поэтому оказалась в метро, где бываю крайне редко. В людных местах со мной вечно происходят недоразумения, вот и тогда у меня как назло порвался пакет с апельсинами, и они яркими мячиками рассыпались под ноги толпе. На помощь мне метнулся человек в строгом костюме, правда, быстро сообразивший, что занятие это безнадежное. Игнорируя убывающую и прибывающую людскую волну, мы некоторое время безотрывно смотрели друг на друга, а потом он подал мне руку, и я услышала его первые слова:

– Что будем делать с апельсинами?

Темноволосый, с родинкой над верхней губой, мерцанием своих черных глаз он лишил меня способности сопротивляться движению, захлестнувшему мое сознание, словно порыв ветра. Я лишь отметила, что наконец-то получила живой опыт мгновенной кристаллизации подспудных ожиданий, впечатлений, непроизвольных воспоминаний и инстинктивных влечений души и тела. Мой взгляд затягивало внутрь некоего космоса, где сознание приобретало особые познающие свойства, я даже ощутила предвестники запаха и вкуса, каковые должны были иметь (и имели, как оказалось) лицо и губы, на которые я смотрела. Несколько мгновений длились, растягивая паузу, превысившую все допустимые такты, но позволившую мне развернуть веером гипотезы, отмести несостоятельные и оставить предположительно верные. А тем временем взгляд его проникал в меня насквозь, словно я не имела плотности, и овладевал мной безо всяких помех, поглощая полностью, без остатка. И я отдавалась этим глазам со всей страстью, понимая, что сопротивление бесполезно.

Он еще что-то сказал, но я не расслышала, его заглушила вновь прибывшая электричка, и нахлынувшая из нее толпа оттеснила нас к началу платформы. Мы никак не могли вынырнуть из этого потока, болтавшего нас из стороны в сторону, поэтому незнакомец схватил меня руку и затащил за колонну, заслонив собою ото всех. Совершенно не понимаю, как это мы с ним начали целоваться, но все произошло словно само собой, и тогда это меня нисколько не удивило. Потом он потащил меня за собой, и я шла как во сне, удивляясь изворотливости своего разума, отодвинувшего на задний план чисто физиологические восприятия и застелив сознание некой дымкой, через которую все стало казаться чарующе притягательным. Поцелуи незнакомца требовались мне подобно влаге в знойной пустыне, и оттенки вкуса не примешивались к ощущению свежести чистой воды; мои губы жаждали утоления и даже непроизвольно причмокивали.

– Поехали ко мне, – сказал он, еле сдерживая прерывистое дыхание, и я кивнула, плохо соображая основной частью мозга, тогда как малая, но плотная его часть очень сметливо прикинула, чем это мы будем заниматься. Голос незнакомца прозвучал несколько сдавлено от возбуждения, но я восприняла этот похотливый призыв как страстный музыкальный аккорд: он разбудил во мне спящие животные силы. Помню, но смутно, что звуки стали менее отчетливыми, будто их поглощала невидимая толща воды. Да и сама я как бы плыла, не вполне ощущая собственное тело, а лишь его отдельные точки: ладонь, которую держала мужская рука, а еще живот, почему-то дрожавший у меня мелкой дрожью, точно лист жести под градом дождевых капель.

Что такое случилось со мной тогда, объяснить не могу, но у меня не было сил сопротивляться. Хотя краем сознания я все-таки подумала, что это вероятно мой тип мужчины, и даже отметила, как прилично он одет: на руке у него блеснул «роллекс», а галстук стоил не менее ста евро (насколько все-таки практичен женский ум). Как подобный плейбой оказался в метро, оставалось загадкой. Наверно, кого-то встречал. Я и сама сюда попала случайно, начисто забыв о подругах и девичнике, для которого везла апельсины.

А незнакомец тем временем несколько раз останавливался и впивался в меня поцелуем, но как-то мы все-таки добрались до его машины. Там он снова накинулся на меня, и мы не могли разъединиться несколько минут.

– Как тебя зовут? – с трудом смогла я спросить, на что он, продолжая меня целовать, достал из внутреннего кармана паспорт и свободной рукой протянул его мне. Кое-как мы поехали. В голове стоял туман, ощущаемый мною как нечто материальное, струящееся и обволакивающее, но, прорываясь к реальности, я все-таки смогла прочесть фамилию и имя в паспорте. Впрочем, кроме имени уже через минуту все вылетело у меня из головы. Кирилл и вовсе ни о чем не спрашивал, глаза его были затянуты поволокой, которая передавалась и мне, – я впитывала ее точно губка и, отяжелев, все ниже погружалась на дно сознания.

Не помню, как мы добрались до его квартиры: все уплывало у меня из-под ног, и я усиленно старалась удерживать равновесие.

– Ты пахнешь, как я хочу, как всегда мечтал. Ты – моя женщина… – в беспамятстве шептал он, раздевая меня, и не прошло пяти минут, как мы соединились. Это повторялось и повторялось с перерывами на отдых, но каждый раз мы в каком-то радостном безумии с животным восторгом бились в конвульсиях, будто через нас пропускали разряды тока. Мое имя он узнал через пять часов, до этого оно ему просто не потребовалось, поскольку общались мы лишь отрывочными звуками.

– Алина, А-ли-на, Аля, – распевал он на все лады, как полный идиот, с блаженной улыбкой.

Два дня мы не могли ни о чем думать, кроме почти беспрерывного секса, чередуемого душем, приемом пищи, сном в обнимку. Возможно, мы разговаривали, но память сохранила лишь наслаждения плоти. Что это было? Какое-то сумасшествие. Я отключилась от своего разума, превратившись в некий начиненный нервными окончаниями орган вожделения и удовлетворения. Тело мое дрожало от каждого прикосновения и ежеминутно разражалось каскадом пульсаций.

Через двое суток мне было трудно ходить и сидеть, но сознание так и не пришло в норму, напротив – опьянение усилилось. Мобильник трезвонил без умолку, мои родители просто с ума сошли, потеряв со мной связь, и Кирилл решил таки отпустить меня ненадолго домой, из чего я почему-то сделала вывод, что он разумный человек.

Сейчас я вспоминаю свое состояние с содроганием, поражаясь тому, насколько мой рассудок тогда покорился инстинктам. Будь незнакомец кем угодно – преступником, сумасшедшим, наркоманом, – это никак не остановило бы меня; главным оказалось физиологическое притяжение. Чувственная интуиция безошибочно нашла полновластного хозяина женщины во мне, а идеалы и увлеченность моего интеллекта самым ужасающим образом были попраны и совершенно обесценились рядом с мощным биополем мужского существа. Мало того, я самодовольно упивалась тем, что Кирилл, не раздумывая, готов был сделать для меня все, хотя совершенно не понимала, чувствую ли к нему любовь. На мои мечты о ней это не слишком походило, тем не менее через месяц после знакомства мы поженились, поскольку сила физического влечения решила все, затмив доводы рассудка.