Читать книгу Катехизис пишущей машинки - Март Вулф - Страница 5

Я проснулся в пять утра и меня посетила мысль о скитании по кровожадной, ужасающей меня бескрайней родине. Пожитки мои неубедительны. Мысль расходится с первым туманом. Мне просто нужно жить. Самое худшее было мыть полы за сигареты, потому что пока ты моешь один угол, в другом уже происходит испражнение. После этого каждый писатель казался мне слащавым говнюком. Сообщил мне о месте местный алкаш лежащий в собственной моче. Он еле говорил и вымаливал сигарету. Я угостил его. Заглянул внутрь и увидел салун, тошниловку, самое низкое место, обрыв, яма, я здесь выпивал раз или два, они все знали, что один звонок и все разбегутся. То ли они боялись дельцов-покровителей, то ли полицейских. Долго им не выжить, но все просто валялись и гнули палку о жизни. Скопление агрессии и кирпичные стены источали мерзкий запах.

– Эх, парень! – Обращается ко мне стоящая в шлепанцах и фартуке жирная баба. – Уберешь пол – заплачу, а то я накидалась!

Мне вручают швабру так, будто это Пулитцеровская премия. Сколько чести они вкладывают в эту штуку. И мы с алкашом уже не друзья, подкидывающие работу, мы боремся за место – он чтобы проспаться, я чтобы заработать денег. У меня сводило суставы от зловония. Помещение было маленьким, тут стояли два пластиковых столика, полупустой холодильник с пивом, беззубая, уже не похожая на женщину создание танцевало у музыкального автомата. За стойкой стояла эта жирная бабища, пряча за спиной картофельные чипсы. Перед ней растянулись тарелки бутербродов с копченной колбасой и сыром, над которыми кружили мухи, рядом блюдце с вареными яйцами не первой свежести, посыпанные укропом. На столике уютно разместился на своих руках мужик. У него был бежевый, вельветовый пиджак, краешек рукава был заблеван и под ним растекалось пиво, как великие реки.

– Мужик, – обращаюсь я, – тебе пора.

– Пошел ты, и жена моя ШЛЮХА!

– И у меня жизнь не сахар.

Он пытается из своего положения ударить меня со спины, но летит на пол. Бу-буух! Стул поехал из-под него и сделал сальто, мужик бьется головой и пускает вспененную слюну. Я переворачиваю его на бок и даю отлежаться. Он дрыгает ногами, как только что выловленная сельдь. Плавно смываю тряпкой пиво. От него несет крепкой, скипидарной мочой. Засохшей, она успела покрыться коркой на его вельветовых штанах, темно-синего цвета. Я все смыл и посмотрел на него, он храпел. Надо, думается мне, проверить пульс. Все ровно. Я поднимаю его и волоку к выходу, туда, где загорает мой бездомный агент по трудоустройству. Они очень мило выглядят. Я вымываю весь пол, счищаю с асфальта засохшие массы и выливаю воду в кусты.

– Я закончил.

– Ну-с, хорошо, – она вся румяная, как бутылка коньяка на полке, – вот тебе семь сигарет!

– Да, и деньги.

– Деньги в конце недели, сегодня только вторник! Выходи вечером, и так каждый день.

Я остался до вечера, прикрыв дверь. Сон отступил, а время пролетело к трем часам после полудня, пока я домывал полы, и смена моя имела конец, хоть какой то, я думал, что могу выпить.

– Нальешь мне?

– ‎Ладно. За счет заведения.

– ‎Спасибо.

Рядом со мной сидел сорокалетний мужик. Вся его одежда; шарф и дубленка, валялись. Я его осведомил. Он не отреагировал. Я сидел и пил. Его размазало.

– Ты как, мужик? – Отдаленно я понимал, что к чему. Он отнекивался, вместе с бокалом уронил своё крошечное достоинство.

– ‎За работу, – сказали мне. – Убери.

– ‎Хорошо.

Я взялся за дело, поставил свою бутыль с пивом. Через некоторое время он сидел забетонированный в руки и сказал мне:

– Эй, парень, убери.

Я не обратил внимания.

– ‎Эй, я сказал убрать.

– ‎Не сейчас. – Я записывал себе что-то в заметки после капитальной уборки, опершись на швабру.

На меня взглянули несколько глаз, и я отрешился в миг от них. Он размазался по столу и лежал. Мне было сказано его вышвырнуть.

– Мужик, ты нормально?

– ‎Пошел на хуй.

– ‎Не будь свиньёй.

– ‎ПОШЕЛ НА ХУЙ! – Выкрикнул он, подняв голову.

Я его понял, в тот миг, вприпрыжку я схватил за его голову и ударил о стойку так, как можно было. После чего объяснил, что не нужно быть тварью, если задатками джентльмена ты не обладаешь. Ударил снова.

– Этого ты хочешь? – Что за глупое человечество. Не переношу драк. Безвкусица.

Его лицо было в крови. Он захлебывался соплями и слюной. Тогда мне казалось это правильным, честным и объяснимым. Я ушел, оставив за собой важное – репутацию. Я был младше всех, сопляком, и никто не брался за меня. Никто.

Я сидел и смотрел на бутылку. По ней ползала муха. На нее, сидя на стуле, смотрел ещё один постоялец. Инди. Инди был роскошным пьяницей. Всегда в костюме и пил водку средней цены. У него был бежевый пиджак. Цвет свежей слоновой кости. Инди был уверен, что готов пойти на баррикады, что готов к перевороту и он первый революционер. Он, с водкой и шиком. Думаю, горланить он был горазд. Он брал орешки со стола и бросал их в бутылку, пытаясь отогнать муху. Он был полон несовершенств, но это не его вина. Думаю, за кривое лицо стоит благодарить его принципиальность и то, что эта самая деталь его характера ничему его не научила, а где могла научить, не учила вдвое усерднее.

– Убирайся с моего пойла! – Кричал он на бутылку, – Я пью только эту водку, знаешь почему? – Спросил он меня. – В другую добавляют метил, чтобы мы дохли и слепли! Другую делают из говна! За это они получают выгоду, страховки, лекарства, фармацевтические шарлатаны! А ритуальные притоны? Они вообще зашибают бабки на таких неудачниках! Так что, муха, ИДИ К ЧЕРТУ ОТ СЮДА! – И он швырнул в бутылку рюмку. Точно в цель, бутылка пошатнулась с грани на грань и грохнулась. Бац!

– Доволен, Инди? Последняя, твоя. Давай деньги.

– Я занесу позже, ты же знаешь, у меня пособие и ещё пенсия уходит этим спиногрызам!

– Но Инди, они уже давно в другой стране…

– Не спорь, блядь! Занесу эти чертовы деньги позже! Я высылаю деньги своим ебанным спиногрызам!

– Инди, но кому нужны твои десять пятьдесят… Инди, у тебя же нет детей…

– Блядь! – Он хлопнул по столу и ушел.

Я прибрался и смахнул пыль со стеклом с прилавка.

В углу забился сгусток свернувшейся крови. Это был Синяк. Сидя в углу он как самая отвратительная крыса за всем следил щурым глазом. Он служил на корабле невидимых идей и даже во имя идеи прыгнул с корабля. Приводнился он плашмя, от чего забагровел и когда его вытащили он напивался с пяти рюмок и руки его становились синими. Его отправили на сушу и пинали по пути, а он так и остался верен чужому слову. Вот и здесь в своём темном углу, выцветшего аромата стучал на всех и ждал священной войны, к которой черт знает, кто его подготавливал. Глаза его были нащюренный, брови сведены, а плечи вросли в угол. Если он уходил, то уходил, раскатываясь криком «Всех вас захороню!» И приставными шагами полз по стене как слизень. Ноги его всегда были в пыли, с кителя свисали капли краски, кем он работал он и сам не понимал, как и все мы, жил в гараже неподалеку и всегда плохо пах, в смысле, у него постоянно случались неожиданности после чего он убегал. Сидит он и ищет в нас предателей, выглядывает беженцев и дезертиров в своей грязной камуфляжной куртке и к нему подходит щуплый парень, которому не понравился его взгляд. Произошло все быстро, глаз никто сомкнуть не успел как щуплый парень бросился валить его на пол, только что вымытый мною, и бить о его голову всяким мусором; рюмка, бутылка, голова, тарелки, ключи и т. д. и т. п. Щуплый вышел победителем, но Синяк поклялся, что не оставит это без следа и больше щуплого никто не видел. Сухопарый и низкий парень с плечами в дугу назад. Входит она. Дитя весенних лучей. Освободительница. Она сверкала, горела, хоть и выглядела ущербно, но, здесь и так все сомнительной породы. В дверной проем телепортировалось тело с созвездия Венеры. Она была аккуратна и с волосами до задницы. Каштановые. С проблеском туманного серебра. Очень худая, даже грудь была еле видна, торчал один только лифчик.

– Мам, я пришла. – Сказала она жирной буфетчице.

Пока она ждала я представился. Это было новым дыханием.

– Я Март.

– Ой, привет. Я Мэриэм.

– Очень приятно, Мэриэм.

Мы продолжили заниматься своими делами. Вышла буфетчица и отдала ей ключи. Я

посмотрел на время и ушел на обед.

– Можно тебя проводить?

– Я не против. Ты давно работаешь?

– Около недели.

Она скрестила руки на животе и шагая крутила тазом.

– Сколько тебе лет?

– Мне девятнадцать, а тебе?

– Двадцать. Я думала тебе лет двадцать три или четыре.

– Швабра свое забирает.

Мы шли через эти концентрированные гущи бетонных садов и там внутри было ее гнёздышко.

– Я недавно с парнем разошлась…

– Трагедия.

– Нет, что ты, он не мог меня удовлетворить. Я не могла с ним трахаться. – Резко перешла она к откровениям.

– Наверное он был занят чем-то интереснее.

– Ха! Он целыми днями пропадал то с друзьями во дворе дома, то в тренажерном зале.

– Ну у любви есть разные формы.

– Твоя какая?

– Моя… Моя бесследно остывающая на утро.

– Ничего себе.

Мы поднялись к ней. В прихожей стоял стол с маленькими цветами в горшках, самых разных жанров. Мы повернули влево, и вышли в кухню. Она налила мне кофе. Я прикурил ей.

– У тебя есть девушка?

– Нет.

– И плохо и хорошо.

– Что в этом плохого?

– Ну как тебе без девушки, без любви.

– Наверное, я крепок.

– Ну хорошая сторона тоже есть.

– Определенно. – Я взял ее за длинную шею и поцеловал. Она ответила. Сняла с себя майку и забралась на меня, царапая меня своим дешёвым лифчиком. Она очень долго и резко меня целовала, очень жадно, изжевала весь язык. Это все было жалким зрелищем.

– Так, – в суете сказала она, – Сначала так.

Она спустилась вниз и начала меня обрабатывать. Она действовала по схеме, по механизму. Сначала так, потом эдак, за тем сюда. Будто собирала шкаф по инструкции.

В этот момент работа мне показалась сказкой. Я подметал и счищал блевотные пятна, выписывал алкашей и бездомный за шкирку. И был вознагражден этим. Лучшая работа. Лучшая жизнь. Гражданская мечта. Резко я услышал, как открывается дверь, она не успевает вскочить, и мы видим с ней невысокого, круглого человечка, потного и загорелого в рубашке с коротким рукавом…

– А-А-А! СУКА! – Бросает свой портфель и берется за один из маленьких цветочков. Швыряет его в меня. Горшок просвистел у виска. Я встаю и ухожу в бок, он с криками залетает и пытается загнать меня в угол. Мы совсем забыли про Мэриэм. Наверное, он ее задавил.

– Давай, мужик, бей! – Я встал в какую-никакую стойку и ждал. Я боялся смотреть вниз, я не был уверен, что на мне присутствует исподнее.

Он остановился и резко бросился, рассудительный гад. Он взял меня в захват и сжимал. Я начал бить его чем попало и пытаться вырваться. Сотейник, лопатки, кружка, полотенца… Мы упали на пол, он захрипел и выпустил меня. Я схватил свои обноски и смылся оттуда. Больше с Мэриэм мы не встречались. Я шел со стояком около квартала, смоля сигарету и усмехаясь над собой.

Недалеко я зашёл выпить и перевести дух. Там сидела женщина лет тридцати. Меньше или больше. Я подошёл к ней с пивом. Она дала мне свой номер и через пару дней я уже сидел на ее шее. Я выходил на работу. Выходил много раз. Мне не платили. Она жаловалась. Острые черты лица, короткие волосы. Худые ноги и торчащая жопа. От недоедания образовалась талия. Мы с ней много трахались. Пили тоже много. Ее шея утопала в декольте. Она была довольно привлекательной в своем уродстве.

– Ты доволен жизнью?

– Нет.

– А что ты можешь сделать, чтобы я была довольна?

– Дать своё время.

– Нет, этого мало. На время я ничего не куплю и буду также несчастна.

– Купи себе резиновый хуй. – Я выложил гроши на стол, встал и ушел. Не каждому дано сдохнуть, ей вот не повезло. Я был беспомощен. Вскоре она снова позвонила.

– Извини за тот раз. Приходи ко мне к пяти, у меня будут бобы.

– Бобы – это здорово.

От нее я возвращался домой, она звонила мне или писала сообщения. Мне нужна была свобода, свежее вскоре становится испорченным. Мне нужен отдых, безделье. Время, посвященное себе, а не кому-то другому. Спокойствие. Наверное, я искал других женщин, лучше, достойнее, интереснее. А получалось то, что я просто был дерьмовым ухажером. Я снова ходил на место своего рабства и ждал получки. Денег мне не давали.

– Извини, парень, денег нет.

Я бросил все и ушел. Больше я там не появлялся. Я плюнул на них, в них и хлопнул дверью, прихватив с собой бутылочку крепкого. Дома я лежал в кровати, пил и размышлял. Метался по комнате, грустил, радовался, писал. В окне я видел птиц. Птицы мне никогда не напоминали о свободе, скорее показывали мое несчастное положение: верхушка пищевой цепи, а летать так и не научился.