Читать книгу Записки психотерапевта. Многообразие экзистенциального опытаобразие экзистенциального опыта - Наиль Рашидов - Страница 10

Это был далекий 1978 год, три месяца назад родился наш любимый Тимуркин, мы жили в Тайнинке, за окнами бежала чистая Яуза, через которую был перекинут красивый мостик, правее – Институт гигиены Ф. Ф. Эрисмана, а за спиной – загадочный и огромный НИИОХ с плантациями до горизонта. Но в эти дни было не до романтического настроения, я готовился к экспедиции на о. Врангеля, на крайний северо-восток СССР, где мы, сотрудники Лаборатории психофизиологии и психодиагностики ММА им. И. М. Сеченова, должны были обследовать островных чукчей и эскимосов. Группа была небольшая: Феликс Борисович Березин, профессор, начальник лаборатории, Елена Дмитриевна Соколова, психиатр, и младшие научные сотрудники – Саша Михайлов, родственник князей Голицыных, Лида Варрик, родственница Станислава Лема, и я, Наиль Рашидов, потомок мулл Рашидовых и дворян Байгильдиных, уничтоживших верительные грамоты в период красных кхмеров. Лаборатория наша занималась изучением проблем психофизиологической адаптации на Крайнем Севере. Все были молодые и задорные, начитавшиеся Джозефа Конрада, Гржимека, Даррелла, Зигмунда и Ганзелки, отчаянных чешских исследователей Амазонии.

Перелет был непростым: сначала Магадан, оттуда – на мыс Шмидта, и с мыса Шмидта на вертолете до острова Врангеля, через широченный пролив Лонга, шириною в 400 км. Мыс Шмидта поразил черно-белой графикой в стиле Рокуэлла Кента, терриконами пустых бочек из-под горючего и загадочным сообщением в аэропорту: «Борт Шмидт – Гавайи вылетает…» Разгадка обнаружилась позднее, когда уже на острове мы сели в вездеход и приехали к военным связистам, расположившихся на западной части острова, где, как оказалось, постоянно идут дожди, и в шутку они назвали это место «Гавайи», так и закрепилось. Эти офицеры отнеслись к нам радушно и настолько приветливо, что сразу же стали показывать нам карты Аляски, но к тому, что мы из самой Москвы, отнеслись с полнейшим равнодушием, уж очень далеко. Я подумал, что, если бы мы сообщили им о том, что мы из Квебека, что недалеко от залива Святого Лаврентия, результат был бы тем же. И все же один из них спросил меня: «Наиль, а вы были в Свердловске? Говорят, там большой город, один асфальт кругом…» Им платили большие надбавки, в том числе и «за дикость», и, вероятно, последняя не была случайной.

Но все это, как и спуск на птичий базар, было позднее, а пока, преодолев пролив Лонга, мы благополучно приземлились на Врангеле, совсем недалеко от почты. Увидев синий ящик для писем, я захлебнулся от ощущения территориального императива СССР. Вокруг нас простиралась тундра, впереди – полярная станция «Ушаковская». Станция представляла собой ряд бараков и небольших невзрачных домиков на фоне уходящих вдаль сопок. Нас разместили в одном из таких домиков, накормили на «камбузе». Здесь я познакомился с эскимосом Омелькотом. Он вбежал на камбуз и прокричал: «Там кашалота прибило к косе, если хотите, можно посмотреть!» – и показал направление. Наши так устали, что это не нашло отклика в их душах, и они завалились спать. Но я не хотел «делать дормир» и, взяв свой «Зенит-М» с прыгающей диафрагмой, побежал в указанном направлении. «Это километров семь по берегу», – сказал Омелькот. Была полярная ночь, солнце было в зените, природа была снисходительна и демонстрировала полный штиль. Ноги несли меня, и сердце билось, я воображал себя Кипчонго Кейно, кенийским стайером, но, добравшись до косы, я обнаружил пустыню: никакого кашалота не было, а тишина давила на уши урбанистического путешественника. Может быть, Омелькот пошутил? Но не успел я подумать о шутнике Омелькоте и своеобразии эскимосского юмора, как неожиданно погода изменилась и я оказался в плотном тумане, настолько густом, что на расстоянии протянутой руки я уже ничего не видел, в поле зрения оставались мои кроссовки и ягель. Я повернул назад и вспомнил слова Ф. Б.: «Если через четыре часа вы не вернетесь, мы начнем поиски». Я, как в сказке, все шел и шел в тумане, время уже истекло, и я понял, что хожу по кругу. В это время надо мной раздался резкий и пронзительный смех: «Ха-ха-ха!». Затем он повторился. «Это всего лишь пересмешник, такая особенная чайка – пересмешник», – подумал я и вспомнил «Ворона» Эдгара По. Становилось тревожно, и я стал искать подходящую ложбинку, где бы я смог передохнуть и переждать туман. Неожиданно справа раздался шквал аплодисментов. Я был ошеломлен. Такое я слышал только по телевизору и только на съездах ЦК КПСС. Как и с пересмешником, оглушительные аплодисменты опять повторились справа. «Рановато для сенсорной депривации», – подумал я и не очень решительно направился навстречу слуховой галлюцинации. Примерно через четверть часа я увидел у ног своих воду, это был берег Северного Ледовитого океана. Вдали, на воде, а над водой туман начинал рассеиваться, я увидел несметное количество гусей.

Аплодисменты повторились, но я уже смеялся, и это был самый счастливый смех! Это гуси, взлетавшие с воды, сородичи которых спасли Рим, помогли и мне. Иллюзии рассеялись, как и туман, он теперь преобразовался в рваные клочья, и я увидел вдалеке первый дом полярной станции, дошел до него с плохо скрываемым волнением, сел на крылечко и закурил красную «Приму» без фильтра, и это была самая вкусная сигарета. Прошло шесть часов; добравшись до нашего домика, я, с радостью обнаружив, что все спали, тоже погрузился в терапевтический сон в стране Сонного Кролика Вабассо.