Читать книгу Записки психотерапевта. Многообразие экзистенциального опытаобразие экзистенциального опыта - Наиль Рашидов - Страница 3

Был у меня сиамский кот, которого когда-то привезла Света Клионовская из Литвы. В плетеной корзинке лежал прелестный котенок. Я назвал его Мякки, а полное имя звучало «Мякки Мяккинен Неотразимый». Позднее, когда он подрос, я приучил его к пленэру: сажал в мой знаменитый польский рюкзак, с которым я прошел всю Колыму и Чукотку, размещая его так, чтобы он мог видеть пространства, садился на велосипед, и мы устремлялись в леса, все дальше и дальше по солнечным тропинкам до безлюдной полянки, там я его выпускал. То, что он видел, было большим стрессом для него: рот его был раскрыт, язык на плече, весь в смятении от космизма окружающего его мира, он садился на четвереньки, если можно так обозначить положение доблестного идальго, и начинал ползти, он полз в густую траву и там переводил дух. Адаптировался он удивительно быстро, и через полчаса он уже ловил стрекоз и перевоплощался в Доблестного Охотника. Заметил я новое его качество: он любил принимать героические позы, но для этого ему требовалось возвышение, он находил пень или упавшее дерево и уже оттуда устремлял горделивый взор в дали дальние, далеко за линию горизонта, и так замирал. Что ему чудилось? Кем он себя представлял? «Ты не нарцисс, случайно?», – смеялся я, но он не отвлекался. За эту его любовь к героическому я дал ему еще одно имя: «Зигфрид». Вечерами мы не разлучались. Когда я читал, он сидел под настольной лампой и следил за моим глазами, а когда страница заканчивалась, начинались настоящие чудеса: я поднимал голову, а он переворачивал страницу, и не молча переворачивал, как делают иные холопы, склонные к ресентименту, а обязательно комментировал, а я подражал ему интонационно, как учил Милтон Эриксон: «…сначала подстройка, потом изменения». Особенно он любил комментировать Мартина Хайдеггера и Сёрена Кьеркегора. Его познания в натурфилософии были так глубоки и обширны, что я присвоил ему титул барона, и он стал именоваться не иначе как «Барон фон Мякки, кабинетный философ», в лесах же он продолжал линию героического Зигфрида.

Проходили годы. Тяжелые девяностые принесли книжное пиршество, лавину репринтов, и новых переводов, и новых авторов, и каждую неделю я приносил домой стопку новых книг, и глаза мои горели, как у моего Зигфрида-охотника. Мякки встречал меня с неизменной любовью и всегда спрашивал: «Опять книги?», а я мог и не отвечать, просто кивал в ответ, но тогда Мякки шел дальше: «А какие? А нет ли ничего по теоретическому мышковедению?» Но однажды он неожиданно спрашивает: «А когда ты мне кошечку принесешь?» Это застало меня врасплох – Мякки вырос, и ему нужна подруга жизни. Я не стал медлить и позвонил своему хорошему другу, главному ветеринару Лукойла, Владимиру Михайловичу Федоринову, стоявшему у истоков первых ветеринарных круглосуточных клиник в Москве и самой первой, появившейся на улице Россолимо. Он меня обрадовал – у главврача поликлиники № 6 Минатома скоро должны быть сиамские котята, я немедленно сообщил об этом Мякки, и мы стали ждать. А скоро позвонила и Гусева: «Можно приезжать». И вот я с притихшим котенком за пазухой еду в метро, Тимур, мой сын, открывает дверь. Кошечка настолько маленькая, что ее глазки еще не фокусируют, я опускаю ее перед Мякки, и мы с Тимуром замираем? Не обидит ли, не обойдется ли грубо с принцессой? Так мы и стояли, два божества, а внизу разворачивались события. Мякки обошел ее вокруг, это был известный масонский прием, перенятый у храмовых существ двуногими, хотя Аристотель упрямо отказывал человеку в прямохождении и причислял его к четвероногим, что я считаю большой и неоправданной честью для человека. Тем временем Мякки осторожно взял свою юную подругу за шиворот и, приподняв над полом, тихонько покачал. Девочка закрыла глаза от удовольствия. Во время этого экзерсиса и появилось ее имя: «Брунгильда, подруга Зигфрида». И так они начали жить вместе, их домом была большая перевернутая корзина. Они очень много разговаривали, Мякки рассказывал ей о книгах и путешествиях в леса, а Брунгильда слушала и не отрывала от него глаз. Это был идеальный союз, а вскоре Брунгильда родила четырех котят, став заботливой мамой. Пространство изменилось: внизу кормящая Брунгильда, на возвышении – Мякки с героическим выражением. Котята подросли, и я раздал их юным спартаковцам из «Крыльев Москвы», который вскоре стал БК «Спартак – Москва». И еще одна маленькая, но немаловажная деталь: у Мякки был свой лоток в туалете, туда он привел свою подружку, посадил ее в свой лоток, а сам прыгнул на унитаз, примостился и осуществил важную акцию. Мы с Тимуром только переглянулись, это было опять за пределами инстинкта.

Одной из пациенток, исландской переводчице, я рассказал о прекрасной Брунгильде, она рассмеялась и сказала, что это – грубоватая калька, правильно следует произносить: Брюнхельд. И правда, Брюнхельд – как-то человечнее, теплее, и так она стала Брюнхельдой. Вторые роды были драматичными, Мякки в рыцарском порыве съел послед и еле уцелел после такой гормональной бомбы, и несколько дней, прежде чем подняться, он лежал пластом. Эту жертвенность еще предстоит описать. Люди, обладающие косным мышлением, ошибочно приписывают это инстинктивной деятельности, впрочем, синтоизм для них также далек, как и созвездие Плеяд. «Пчела дает мед только после появления Плеяд», – писал Аристотель. Многие ли пчеловоды знают об этом? В России Плеяды известны под именем «Стожары». Но я закрываю эту тему после того, как введу в транс внимательного читателя: наша Вселенная вращается вокруг центральной звезды Плеяд, один оборот она совершает за восемнадцать миллионов лет…

И новые котята подросли, и опять я раздал их спартаковцам, а потом мы с Тимуром задумались и решились на стерилизацию Брунхельд, Тимур отвез ее в клинику на ВДНХ, а через несколько дней уже снимал швы.

Мякки заболел неожиданно и очень тяжело. Острая анурия, мочекаменная болезнь. Он пришел на то место, где лежал пластом когда-то, и издал страшный и протяжный рык, когда я хотел его погладить, и я понял, что он уже садится в лодку к Анубису и видит Лету. От этого рыка я отпрянул, а Брунхельд одним прыжком оказалась на шкафу. Через несколько минут душа Мякки отлетела, ушел Бесстрашный, ушел Доблестный, ушел Герой. Я похоронил его в лесу, недалеко от того места, где он учился жить в мире с Природой.

Брунхельд осталась одна. Она долго искала своего Зигфрида-Мякки, но его образ стал растворяться в эфирных далях, и скоро она прекратила поиски и полностью переключилась на меня, теперь я стал предметом ее внимания и заботы. Где бы она ни спала, стоило мне погасить свет и улечься, как через мгновение она была уже рядом, ложилась пластом у меня на груди, и мы блаженно засыпали под ее мурлыканье.

Однажды Брунхельд спасла и меня и мой дом в деревне Ашково Псковской области. Я, как только приобрел этот дом у рижанина Саши из Юрмалы, который был родом из этих мест, ашковским мальчишкой, а потом стал настоящим барином и дом себе построил барский, а однажды говорит мне на ухо: «Наиль, только тебе хочу продать, я уже старый, у нас бизнес в Юрмале, больше уже не приеду». И всегда мы были вместе, Брунхельд так любила эти места, что, завидев, что я укладываю вещи и собираюсь в Москву, исчезала бесследно, иногда это были часы, а иногда и дни.

В тот год у меня была тяжелая предвыборная кампания в Мосгордуму, она закончилась поздней осенью, и я приехал в Ашково в середине октября. Меня встретил холодный ливень; немного промокнув, я решил согреться на большой веранде, но сначала позаботился о Брунхельд, дал ей любимый корм из пакетика «Феликс» и налил родниковой воды. Приготовил кофе, включил два больших обогревателя и установил их за спиной, а сам включил ноутбук и начал играть блицы, установив верхний предел коэффициента Эло – 1600. Я потихоньку приходил в себя. И тут неожиданно я увидел Брунхельд. Она стала доминировать, прыгнула на колени, поднялась, опираясь лапами на грудь, и так посмотрела мне в глаза, настолько многозначительным был ее взгляд, что я тут же оставил шахматы и поднялся, не зная еще, куда идти. Она уверенно пошла впереди, а я за ней. Мы прошли метра четыре и оказались за диваном, там, где я установил «Пилот» на шесть розеток. Около этого «Пилота» она села и стала тревожно мяукать. Ничего не предвещало беды, я не понимал происходящих событий и спросил у нее: «Брунхельд, что все это значит?» – «Не уходи и жди теперь!» – сказала она. Мы замерли в ожидании, и так я простоял несколько минут, и вдруг из одной розетки появился легкий дымок, я все понял, розетка была горячей, я моментально выдернул ее и выключил «Пилот». Итак, я перегрузил сеть, а Брунхельд предотвратила короткое замыкание и гибель дома. Я почувствовал слабость в ногах и несколько минут провел в парабиозе, переживая картины катастрофы, которую прервала и не дала осуществиться моя маленькая и ласковая Брунхельд. «Я немедленно еду в Идрицу и покупаю тебе самое лучшее мясо!» – сказал я ей. Теперь она успокоилась, и взгляд ее был материнским: «А я и не против, только поезжай по дальней дороге». Да что же это такое? Откуда она знает, что короткую дорогу размыло?

Брунхельд жила со мной восемнадцать лет, стала старенькой, не могла уже прыгать на кровать, и я сделал ей ступеньки, а однажды, забравшись под стул, перестала двигаться. Стул заменил ей лес, как у Ларса фон Триера, звери уходят глубоко в лес умирать, и мы их больше не видим. В Бибирево, на четырнадцатом этаже, стул стал ее последним лесом. Она закрыла глаза и испустила дух, такая худенькая и маленькая, подруга Мякки-Зигфрида, спасшая меня от огня.