Читать книгу Инязовки - Наталья Борисова - Страница 11

Сам собой решился и вопрос жилья. Петрова Ася, она же Петросян, пригласила меня жить у знакомой бабки в частном доме в отдаленном промышленном районе города. В маленькой комнатке, занятой широкой кроватью, передвигаться можно было только бочком. Но мы привыкли. Простора хватало в институтских аудиториях. Бабка оказалась покладистой, без всякого норова. Имела маленькое «хобби» – продавала около магазина капусту, морковку. Что-то на барахолку возила. Спать ложилась рано, но в любой момент могла проснуться и сказать, что пора гасить свет. Сама свет не зажигала до тех пор, пока не переставала видеть кончик своего носа. В дела жиличек не лезла. Иногда приглашала к столу отведать своей «стряпни». Готовила дурно. Для наших «утонченных» желудков эта пища казалась грубой, но мы не показывали вида. Грех было обижать старушку черной неблагодарностью.

Что касалось еды, мы не терпели нужды. У нас имелись домашние припасы: тушенка, яйца, варенье. Ася жила в Черемхово и время от времени наведывалась домой за пополнением. Приходили из института и, пока топилась печка, жарили картошку. На столе было все и, не в пример первому курсу, нас не мучило желание поесть «домашнего».

Выпал снег. С наступлением холодов стало очень трудно добираться до института. Переполненные автобусы проходили мимо, не останавливаясь, и обитатели «периферии» подолгу дрогли на остановке. Но мы не роптали. Жизнь научила нас стойко переносить все невзгоды.

Вставать приучились рано. С четырех часов просыпались и ждали будильника. Когда Петросян ночевала без меня, она просыпалась еще раньше, с трех часов, и все смотрела на будильник, боясь проспать. Иногда мы ехали в Черемхово вдвоем. В семье Петросяна все было по-деревенски незамысловато и просто. Мы мылись в настоящей баньке, спали на больших подушках.

Училась я добросовестно. Занятий не пропускала, понимая, что пропущенная лекция – не отдых для организма, а неудобство, которое впоследствии обернется множеством хлопот.

Конец октября ознаменовался значительным событием. Двое из нашей группы поженились, и для только что образованной ячейки общества под фамилией Бекасовы выделили отдельную комнату.

Когда освободилось одно койко-место в комнате девочек, все «остронуждающиеся» поспешили заявить свои права. Началась настоящая борьба. В ход были пущены все средства. Одна из активисток профкома все силы положила на то, чтобы выбить молодоженам отдельную комнату. Она ни минуты не сомневалась, что готовила место для себя.

Но вопрос, кто будет жить в комнате, решали на другом уровне, обходя стороной и деканат, и профком. Девочки из этой комнаты, предварительно обсудив все кандидатуры, сказали, что возьмут только меня. Женька Клыкова, профорг группы, с деловым видом бегала по институтским коридорам, выбивая мне ордер. Она вела себя так, словно ее слово было последним и обсуждению не подлежало. Ни в деканате, ни в профкоме!

Я была безмерно благодарна девчонкам. Одно смущало: Петросян не хотела оставаться у бабки, и мне было стыдно бросать подругу, думая только о своем благополучии. Я перевезла в общежитие вещи, попрощалась с бабкой. В сравнении с комнатой, где мне предстояло жить, обитель старушки показалась темной дырой. Собрав в узел постель, Петросян подалась вслед за мной и нелегально разместилась в умывальной комнате. Обитала она там недолго, потому что оказалась беременной на большом сроке и вскоре покинула институт, выйдя замуж.

Когда я поселилась в комнате, здесь уже существовал свой особый микроклимат, и первые дни я присматривалась к девчонкам, пытаясь понять, какое место занимала каждая из них в этой студенческой семейке.

Заправляла хозяйством, без сомнения, Женька Клыкова, групповой профорг. Она всегда знала, как поступить, какое решение в данной ситуации будет единственно верным. Все проблемы в комнате решались с ее негласного осуждения или одобрения. Я мысленно приклеила Женьке «ярлычок» – el ama de llaves. В переводе с испанского языка это означало «хозяйка ключей» и очень верно определяло ее сущность держать ситуацию под контролем. Она любила поговорить, для нее это было так же естественно, как и дышать, и комната всегда была заполнена ее воркующим говором. Некоторые жизненные сюжеты мы слушали по второму разу, но несколько в другой интерпретации.

Дух спортивной закалки, которым должна обладать каждая девушка, поддерживала Илюшина Таня из Киргизии. Ее тело было гладким и мускулистым, как у тренированного паренька, настроение – веселым и заводным. Правда, в глазах частенько появлялась тихая грусть, происхождение которой не все знали, поскольку в свои дела она посвящала только Женьку. Но я видела, что иногда Таня плакала за шторой, и это было связано с ее парнем Юркой.

Таня увлеченно знакомила нас с национальным колоритом своей малой родины, расширяла крузозор тех, кто «дальше своего села не выезжал». Она положила начало хорошей традиции – показывать подругам родной город. С Женей они подружились на первом курсе, и летом та ездила к ней в гости в ее родной Пржевальск. От той поездки у Жени остались незабываемые впечатления, которыми она делилась при всяком удобном случае. Как, проезжая мимо мусульманского кладбища и восхищаясь красотой надгробий и ухоженностью могил, услышала от русского водителя такси кощунственные слова: «Этой бы красоты да вокруг Иссык-Куля в три ряда…» До той минуты Женя была убеждена в реальности дружбы народов СССР, о которой писали газеты. Оказалось, не все было так хорошо с той дружбой. Как будучи в гостях у Тани, спала в саду под яблоней, с которой свисали краснобокие яблоки, и утром просыпалась раньше всех от слепящих лучей восходящего солнца.

Вечерами за скудным общежитским чаепитием девочки вспоминали вкусные киргизские блюда: лагман, фунчозу, ашлянфу… И восхождение в горы – туда, где растут знаменитые тянь-шаньские ели, пирамидальные красавицы. И долгий путь по жаре все время вверх. И ледяную воду из горного ручья. И обширные заросли цветущей конопли, изобилующие сырьем для наркотиков, которые никто не уничтожал.

О ночной поездке на озеро Иссык-Куль девчонки говорили с благоговением: в купании под звездами было столько удовольствия. Раздетые донага, они лежали на абсолютно спокойной, без единой морщинки поверхности озера, вытянувшись во весь рост и рассматривая звезды. Ночи были ясными, и над их головами, точно посередине небосвода, простирался четко видимый Млечный путь.

Спортсменка Таня ввела для нас ежедневный тренинг – упражнение в виде катания на бедре. Процесс вскидывания напарника «на бедро» через ловкую подножку требовал определенной изворотливости и сноровки. Этот «тренинг» сопровождался приступами бурного смеха, легко поднимал упавшее настроение. Таня никогда не поддавалась унынию, и рядом с ней меня не покидала уверенность в том, что «la fe mueve las montanas» (вера сдвигает горы).

В этой же комнате жила староста группы Задорожная Надя. Ее могли называть Эсперансой, что в переводе с испанского значило «надежда». Само имя делало ее причастной к таинству под названием «испанский язык». Путь к освоению испанского языка у Надежды был долгим и целеустремленным. Два года подряд сдавала экзамены в Пятигорский иняз на испанское отделение и оба раза не поступила из-за высокого конкурса – надо было сдать всё на пятёрки. Устраивалась на работу то библиотекарем, то почтальоном, то лаборанткой. Даже водителем электрокара на автомобильном заводе в родном городе Миасс, чтобы получить рабочий стаж. Наде все ее «работы» нравились – везде она работала с душой. Летом, взяв отпуск, поехала поступать в Иркутск, в совершенно незнакомый город. Успешно сдала экзамены, но именно в тот год на испанском отделении проводили эксперимент: в первую очередь принимали тех, кто изучал испанский язык в школе. Это были девочки из Бурятии, с довольно слабыми знаниями, но их-то и взяли. На другой год история повторилась: одну группу набирали с испанским, две другие – с английским. Пройдя жесткие условия конкурсного отбора, Надежда оказалась в числе сильнейших.

Обладая такими качествами, как мечтательность и романтичность, когда дело касалось выполнения обязанностей старосты, девушка проявляла несгибаемую требовательность к посещению занятий и при этом умудрялась не быть «слугой двух господ». Она педантично делала свое дело, невзирая на лица, и даже студенческий бунт против «деспотичности» старосты оказался бессильным изменить ее линию поведения.

Для «своих» Эсперанса стала «элементарной Надькой», фанатично преданной творчеству испанского певца Рафаэля. В день рождения кумира она покупала красную розу и устраивала в комнате настоящее торжество. Мы вкушали ананас, Надин фирменный торт в виде муравейника и прочие лакомства и в обмен на «праздник живота» целый день слушали не только хорошо известные, но и малознакомые «заунывные» песни популярного испанца, которых было значительно больше в ее музыкальной коллекции. Своеобразный характер Эсперансы я определила строчками из песен Рафаэля: «Digan lo que digan» (Пусть говорят) и «Sea lo que sea» (Будь что будет).

Я с радостью окунулась в кипучую жизнь общего жития. Общение с девчонками, неизменное присутствие дружеского локтя не шли ни в какое сравнение с одиноким обитанием в съемных квартирах, где карался осуждением каждый шаг, отсутствовала возможность для творческого развития.

Вечерами мы, четыре умные головки, сидели вокруг большого стола и делали уроки. Возникающие при подготовке домашнего чтения трудности преодолевали общими усилиями. Не всегда хватало слов, чтобы равнозначными понятиями транслировать глубокие мысли испаноязычных авторов. К примеру, «крик души», как эмоциональное состояние человека, нельзя передавать теми же словами, что и «крик осла». Нужно было очень хорошо постараться, чтобы переводимые предложения не напоминали неряшливо одетых людей. Мы и старались.

Стремясь приблизить к себе литературные образы, мы щедро награждали друг друга эпитетами. Ах, какое это было веселье – незримо присутствовать в замысловатых авторских сюжетах! Взрывы дружного смеха сопровождали пытливый поиск языковых эквивалентов.

Подлинная испаноязычная литература познакомила нас с «непереводимым языком постели». Чего значили только эти строчки: «Обнимаясь, ласкаясь, они изощрялись в поцелуях: поцелуях-словах, поцелуях-укусах… незрячие, беспомощные, плачущие потом» в то время, как советская литература избегала всяких намеков на присутствие сексуальных отношений между мужчиной и женщиной, видя в их союзе единственное назначение – создание семьи как ячейки социалистического общества.

Постоянной гостьей комнаты была добродушная «домашняя» девочка Галка Ермошина, Hermosa. Мы видели, как ей хотелось ощущать себя членом дружного студенческого сообщества, как чутко она к нам приглядывалась, пытаясь попасть в общую струю веселья. Находясь в изолированной домашней среде, в чем-то она оставалась другой, не похожей на студенток, живущих под общим кровом. На свой день рождения Галка приглашала всю группу. Они с матерью старались заставить стол обилием вкусных блюд, пропустить которые было невозможно. Мы возвращались к себе отяжелевшие, заморенные едой. Из рекреации третьего этажа, где проходили танцы, доносились зазывные звуки музыки. Однако мы дружно валились спать, изменяя привычке пойти повеселиться.