Читать книгу Инязовки - Наталья Борисова - Страница 14

В тихой домашней обстановке я почувствовала себя, как остановленный на всем скаку конь (вернее было бы сказать «лошадь», но это звучит грубо). Еще вчера я неслась во весь дух, чтобы все успеть. И вдруг оказалась в условиях полной тишины и спокойствия. Потрясающе! Я никому ничего не должна. Чем заняться?

– Отдыхай! – сказал отец.

– Интересно, как? – растерялась я.

Я отоспалась и отправилась совершать «наполеоновские» забеги. Первым делом – подруги, одноклассники, а потом – как карта ляжет. В родном городе все сердцу дорого.

Мама принялась откармливать исхудавшую студентку.

– Из легко передвигающейся девочки я рискую превратиться в сытого, тупого увальня, – стонала я, за обе щеки уминая блюда, приготовленные умелыми руками мамы. – Опять же не покушать нельзя: все так вкусно!

Через неделю пожаловали дорогие гости – Вероника с мужем Сашей. Они оба одинаково светились от счастья, словно открыли для себя неведомую планету, где это счастье едят ложками. Замужество придавало сестре неповторимое очарование. Гостям постелили на диване в детской комнате. На нашем кровном диване Вероника спала не со мной, а со своим мужем! А моя любовь, быть может, ждет меня в двадцать первом веке! На следующий день комната превратилась в музыкальную студию: Саша записывал на магнитофонную кассету модные хиты «Бони М», «АББА», «Назарет», а я прыгала рядом в ритмах танца.

Вышли с сестрой прогуляться. За разговором незаметно дошли до гостиницы «Тайга», где можно было посидеть на лавочках возле незамысловатого фонтана.

– Запомни этот момент, – сказала я. – Если я не буду с Борькой, я останусь холостячкой на всю жизнь.

– Нет, сестренка! – возразила Вероника тоном, не позволяющим сомневаться в ее правоте. – Ты слишком хороший человек, чтобы тебя не заметить. Встретишь ты человека, который полюбит тебя. А Борька …. Да, есть такие люди, которые входят в душу с ногами. В тебе он не понял главного. Не успел. Может, купается сейчас в море успеха. Но будет еще время, когда к душе потянется.

В день, когда уезжали Вероника и Саша, шел проливной дождь. На автостанции мы увидели группу молодых людей в курточках интернационального стройотряда УДН. Все они были из стран Латинской Америки. Сердце защемила забытая грусть о моем несостоявшемся поступлении. Теперь я уже не была той наивной девочкой, ошарашенной московской круговертью. За эти два года, что отделяли меня от крушения мечты, я научилась говорить на испанском языке. Разве можно было упустить неожиданную возможность испытать себя?

Я подошла к ребятам и заговорила. Это было непросто – преодолеть застенчивость и найти слова, чтобы объяснить свой порыв! Я словно шла по шаткому мостику, боясь свалиться в реку. А они, эти ребята, вдруг дружески «подхватили» меня, помогли добраться до берега. Узнав, что я изучаю испанский язык, заклокотали так радостно, что на нас стали оглядываться. Для провинциального города эта картинка казалась из ряда вон выходящей: русская девица, с трудом подбирающая слова на незнакомом языке, в толпе ликующих, возбужденных латиноамериканцев. На прощание вся группа долго махала руками вслед нашему уходящему автобусу.

Всю дорогу до аэропорта я приходила в себя. Среди студентов оказался Хорхе Исминио, мой перуанский друг по переписке. «Настенька…» – звучал в голове его тронутый акцентом бархатистый голос. Расставание с Вероникой и Сашей повернуло мои мысли в другую сторону. Радость нечаянной встречи сменила острая тоска разлуки. Какой переполненный эмоциями день!

Я загорала на балконе, когда отец принес письмо, в котором Хорхе сообщал о своем намерении приехать ко мне в воскресенье. Мы встретились. Пока я жарила картошку, мой латиноамериканский друг стоял рядом, не внимая уговорам присесть на стул: у них не принято сидеть, когда стоит женщина. Неожиданно он притронулся ко мне руками и сказал:

– То, что происходит со мной сейчас, похоже на сон.

Мы прогуляли вместе целый день. Сходили в кино. Покатались на электричке. Хорхе с пылким чувством отзывался на каждое мое слово, трепетал, как лань. От него исходило тепло, как от натопленной печки.

– Ты мне очень нравишься, Настенька! Волосы, глаза, цвет твоей кожи. Теперь, когда я увидел тебя, я хочу обнимать тебя, чтобы соединилось тепло твоей кожи и моей.

В следующий раз он не стал дожидаться воскресенья и приехал среди недели. Я видела, что влюбленность накрыла парня с головой.

– Я буду с нетерпением ждать воскресенья, чтобы приехать к тебе, – сказал он, прощаясь.

Погода была дрянь. Дул ветер, дождь хлестал. И я была сама не своя. Словно вернулось ко мне ощущение превосходства от того, что латиноамериканец «бегает» за мной, как тот Афанасий. Как зависимо он смотрел на меня, как неловко брал мою руку своей, похолодевшей. И то, что он говорил мне по-испански, меня не трогало.

– Ты – сама свежесть. Мне бы хотелось держать тебя в своих объятиях, чувствовать тепло твоего тела, сказать много слов о любви, которые выражают мое вдохновение и сокровенные чувства.

Я приехала домой совсем без сил, повалилась спать со словами: «Ох, Исминец, ни к чему нам влюбляться друг в друга!» и больше не думала о встрече. Меня уже не интересовала возможность практиковать язык.

Вскоре я получила письмо от Женьки Клыковой. Она звала меня в Иркутск, чтобы вместе поработать в стройотряде проводником, воспользовавшись чужим удостоверением. Как я забегала! Как быстро меня вдохновила на подвиги новая перспектива! Родители с первой же минуты посчитали эту идею сумасбродной. Оставалось самое главное – убедить их в необходимости моей поездки в Иркутск. Было трудно, да почти невозможно сдвинуть с мертвой точки мамину непоколебимость, но я нашла нужные слова. Я купила билет на самолет и стала собирать в дорогу сумку, прикидывая, что может пригодиться в поезде.

И вот я в Иркутске, сижу в сквере на лавочке, умиротворенно слушаю плеск фонтана. Мое пылкое намерение приехать сюда осуществилось. Здесь тепло и люди другие: озабоченные серьезными проблемами, все спешат куда-то по неотложным делам. Приятные мальчики, напоминающие Борю. Но что делать дальше?

Встреча с Алиной была радостной и торопливой: она спешила на работу. Как только за ней захлопнулись двери, из комнаты Варвары Ивановны послышалось знакомое шипение политых водой раскаленных угольков. Оставаться в доме с недружелюбно настроенным человеком я не захотела. Вымыла полы, съела бутерброд с колбасой и поехала в город. Девчонки должны приехать в два часа ночи. Но где я найду Женьку, если в общежитии ремонт? Намотав по иркутским улицам десятки километров, я впала в отчаяние. Я не могла найти ни Женьку, ни Галку Ермошину. Алина взяла отпуск и укатила с Андрейкой в Братск, оставив меня без последнего приюта.

Я приросла к лавочке, не имея сил двигаться. Получила то, чего не хватало дома: измучилась и отчаялась. Ноги гудели. Голова кружилась. Домой возвращаться стыдно. Что скажет мама? Как всегда, она оказалась права – идея приехать в Иркутск была безрассудной, но мне надо было на собственном горьком опыте убедиться в этом.

От усталости я готова была заснуть на любой скамейке. И когда уже окончательно потеряла надежду на встречу с девчонками, я застала Ермошку дома. После поездки она находилась в состоянии глубокого сна, смотрела на меня и не узнавала, но одной секунды хватило, чтобы включилась нужная кнопочка. Галя повела меня на кухню и накормила, как в последний день, а потом повезла к Женьке, которая остановилась у знакомой тетки. Я была немного вялой, но Клыкова зацеловала меня, заобнимала, заносилась по комнате, как ракета, получившая предстартовое ускорение.

Мы долго сидели в креслах, разговаривая. Потом бродили по городу. Обошли все свои любимые места: парк культуры и отдыха, набережную Ангары, остров Юности. Стояли в толпе, никого не видя, хохотали, не сводя друг с друга изучающих, пытливых глаз, и все не могли наговориться. А прошло-то всего две недели, как не виделись.

Наша затея с работой по чужому удостоверению не выгорела. Обратно Женька повезла меня «зайцем». Я уже не понаслышке знала, что «заяц» – ничтожное существо, достойное третьей полки, поэтому чувство тревоги не покидало меня всю ночь. Впрочем, все мои треволнения оказались напрасными: в семь утра Женька разбудила меня на «дежурство», всучила в руки веник и ведро с водой. Как только пассажиры проснулись, я понесла по вагону стаканы с горячим чаем. Я деловито встречала «новеньких», проверяла их билеты, выдавала белье и помогала устраиваться. И всем я была нужна, все были зависимы от меня, как малые дети от матери. Я так сроднилась с новой ролью, что приближение своей станции встретила с досадой. Когда я вышла из поезда, пассажиры высунулись из тамбура и кричали вслед добрые слова.

Через два дня поезд «Иркутск – Усть-Илимск» шел обратным рейсом. Я встречала Женьку на станции с горячим обедом и домашним разносолами. Не поленилась привезти с собой портфель пустых бутылок, зная, что бутылки, оставленные пассажирами, проводники сдают по пути следования. Эта особая статья дохода намного перекрывала их месячный заработок.

Наше семейство переселилось на дачу. Нас окружали море, сопки и разноцветные дачные домики, утопающие в густой зелени. В хорошей компании родственников на даче я чувствовала себя вольготно, как дитя природы, как ветер, свободно гуляющий в поле. Свежий воздух и немного труда открывали хороший аппетит. Мама с утра обильно всех кормила, а потом отсылала на работу.

Мы с Алиной представляли основную рабочую силу и иногда дружно выступали против растущих запросов «работодателя». Андрейка, единственный мужик среди нас, отвечал за дрова и носил воду. Тетя Серафима весь день пряла пряжу с выражением покорной смиренности или, сидя на маленькой скамеечке, недвижно замирала у куста смородины. Собирать ягоды было ее любимым занятием, и как-то она даже сказала, что «умерла бы под кустом» – такая кончина ей не была бы страшна.

Шли дни, похожие друг на друга, как капли воды. У мамы закончился отпуск, и она вышла на работу. Родственники разъехались по домам. На дворе стоял август. Лето, лишенное событийных моментов, подходило к концу. И вдруг о, радость! Ко мне без всякого предупреждения нагрянула дражайшая «пани Клыковская». Вся квартира заполнилась мягким говорком и приглушенным смехом, беспокойными движениями неугомонного человечка, которому до всего было дело. Я очень радовалась приезду подруги: своей неутомимой энергией она внесла в мою жизнь тонус, которого явно недоставало в тихой домашней заводи. Мама заметила, что мы сроднились и стали похожими, как две сестры.

Неудержимая сила потянула нас «на подвиги». Я рассказала Женьке, что получила письмо от Джамили, с которой познакомилась во время поступления в УДН. Та известила меня о своем приезде и ждала с нетерпением в гости. Стройотряд медицинского факультета находился в окрестностях станции Анзеби. Я очень хотела повидать Джамилю, но считала неприличным в одиночестве появиться в лагере, где большинство студентов были иностранцами.

Женьку не пришлось долго уговаривать, она с радостью составила мне компанию. Мы без труда нашли Джамилю и после бурных восторгов, сопровождавших встречу, обнаружили, что попали «с корабля на бал». В большой брезентовой палатке сидела вся бригада, семь человек. Отмечали день рождения Мишеля из Доминиканской республики. Все были слегка навеселе. Ели узбекский плов, приготовленный Джамилей, пели под гитару испанские песни. Вспыхнуло радостное возбуждение. Казалось, здесь только и ждали нашего появления.

Мы сразу почувствовали себя «в своей тарелке»: разговор приобрел непринужденную легкость, а смех был наготове, чтобы выплеснуться в ответ на веселую шутку. Широкие улыбки растянулись до ушей, а головы непроизвольно поворачивались в ту сторону, где сидел Хесус, высокий красивый парень из Мексики. На него тянуло смотреть, хотя он не являлся центральной фигурой за столом и разговаривал немного. Но он постоянно улыбался, и его темные глаза, окруженные пушистыми «девичьими» ресницами, излучали теплый внутренний свет.

Только душевная доброта и чуткость могли породить этот трепетный и изумленный взгляд, который будоражил и приводил нас обеих в смятение. Хесус казался прекрасным экзотическим растением, непонятно как оказавшимся в сибирском ландшафте. Этот диковинный цветок хотелось с нежностью оберегать от сурового климата, спрятать на груди и бережно лелеять.

Аристократичность изысканных манер мексиканского мучачо никак не вязалась с грубым свитером домашней вязки, который мешковато висел на его худых плечах, сверкая протертыми на локтях прорехами. Я увидела эти прозаические дырки, когда пришла пора прощаться, и парни поднялись со своих мест, чтобы проводить нас до автобуса. В моих глазах промелькнуло недоумение, и Хесус, перехватив мой взгляд, засмеялся, закрывая руками прорехи. Мы вышли под звездное небо и, наугад ступая в кромешной темноте, двинулись в сторону проезжей дороги. Женька с Мишелем шли впереди, и их веселый разговор доносился журчащим ручейком.

– Когда мы будем практиковать испанский язык? – весело спросил Хесус.

– Ты считаешь, что это возможно? – улыбнулась я.

– О, да, конечно! Ты можешь поехать со мной в Москву!

– Вот так сразу?

И я, и Женька – обе одинаково ошалели. Мы вспоминали подробности приятного вечера, и все разговоры сводились к одному: Хесус! Сколько обаяния! Как легко можно наделать глупостей из-за него! Просто приезжать туда каждый день и смотреть на него из-за кустов, пока они еще здесь. Как жить дальше? Мы обе смертельно заразились желанием видеть Хесуса.

Через день уезжала в свой Ташкент умница-красавица – моя подруга узбечка Джамиля, и у нас был повод появиться в лагере. Мы просидели полдня в вагончике, наблюдая за сборами Джамили. Вместе ходили по магазинам, выбирая из скудного ассортимента товаров подарки для ее родных. Мишель два раза всовывал голову в палатку и радостно улыбался нам. Хесуса нигде не было. А как хотелось увидеть его! Девчонки-повара на кухне накормили нас кашей. Наступил вечер. Мы посадили Джамилю в вагон и долго махали руками вслед уходящему поезду. Как только состав исчез из виду, все вокруг показалось серым и безрадостным.

– Теперь мы не сможем запросто приехать в этот лагерь, – сказала Женька.

– В жизни не осталось ничего значительного, ради чего стоило бы жить, – скорбно вздохнула я.

В ту ночь Женька долго говорила про Хесуса, а я молчала. Зачем впускать в свое сердце живую боль? Как трудно потом заглушать ее. Я это недавно «проходила».

Оставался последний шанс увидеть Хесуса – поехать в Анзеби на танцы. Надежда на то, что он может появиться в разношерстной толпе поселковой молодежи, была слабой, как тонкая ниточка. Танцы не начинались до десяти часов вечера. Однако молодежь не расходилась. Все чего-то выжидали, кучкуясь по сторонам. По отдельным репликам мы узнали, что студенты дают в клубе прощальный концерт.

Мы поспешили в зал и попали на два последних номера. Помещение клуба было забито до отказа: яблоку негде упасть. Вытягивая шеи из-за чужих голов, заслонивших видимость, мы устремили взор на ярко освещенные подмостки и сразу увидели того, кто нас интересовал. Хесус играл на гитаре. Инструмент в его руках, как знаменитая гавайская гитара, в немыслимых аккордах выдавал такой накал страстей, такой пылкий темперамент горячей крови, что замерший от восторга зал в едином порыве всколыхнулся от громких рукоплесканий. Женя с трудом справлялась со своими чувствами.

– Ничего хорошего из этого знакомства не получится. Давай успокоимся, подруга, – сказала я, испытывая похожее состояние. – Главное, не рисовать радужных картин…

Мы вышли на улицу и сразу увидели Хесуса. Он стоял неподалеку с двумя гитарами, кого-то ожидая. Он тоже увидел нас, и краска смущения залила его лицо. Женька сбивчиво заговорила о несомненном успехе, который вызвала его виртуозная игра на гитаре. Я тихо стояла рядом и помалкивала. Зубы мои стучали – и вовсе не от вечерней прохлады. Что это было? Я испытывала непонятную слабость – присутствие парня подкосило мои ножки. Мое состояние было похоже на легкое опьянение. Хесус, избегая смотреть в мою сторону, разговаривал только с Женькой. Мы опустились на лавочку – и это спасло мои ослабевшие ноги. Хесус сел рядом и заговорил со мной. Потом мы танцевали, и он прикасался своей горячей щекой к моему уху, что-то тихо спрашивал и смеялся.

– Me gusta mucho bailar asi! (Мне очень нравится так танцевать)

Он был рядом, но как далек от меня – не дотянуться! Я наслаждалась им, как чудом, ни на что не претендуя. Так человек, созерцающий в картинной галерее признанные мировые шедевры, не посягает на единоличное владение ими. Заметив, как погрустнела Женька, Хесус растворился в толпе и вскоре вернулся в сопровождении симпатичного парня по имени Хавьер. Это было неожиданно, и Женька обрадовалась новому знакомому. Голос ее снова зажурчал ручейком. Мы вчетвером пошли гулять по дороге. Стало прохладно, и парни накинули на наши плечи свои курточки. За переездом они посадили нас в автобус.

Я не могла сомкнуть глаз до двух часов ночи. Женя тихонько посапывала рядом, а я думала о Хесусе. Что мне делать со своими чувствами? Не нужен мне никакой испанский рядом с ним. Глаза, губы, улыбка… Боже! Кому достанется такое чудо?

Утром с первым автобусом мы поехали на дачу собирать малину. Заросли кустов раскинулись по всему периметру участка и казались непроходимыми дебрями – зайти можно, а выйти – никак.

– Чтобы дело не стопорилось в руках, попробуем «боржоми» muy fuerte (очень крепкий), – я выдвинула тяжелый ящик старого комода и отыскала замаскированную среди белья бутылку с отвлекающей этикеткой «Боржоми». – Дабы не вызвать праведный гнев матушки, недостаток восполним ключевой водицей.

Женька одобрила мою затею радостным смехом.

Медицинский спирт, разведенный в равных пропорциях водой, ударил в голову. Нам стало радостно и привольно – море по колено! Мы без страха шагнули в непролазные малиновые дебри. Ягод было много, и они сами просились в ведра. Без всякого усилия воли «развязались» язычки. Все самое сокровенное потребовало выхода. Слово за слово – и Женька выболтала тайну, которую скрывали от меня полгода.

– Думаешь, ты одна нравилась Борису? Не хотели тебя расстраивать: уж больно он запал тебе в душу. Помнишь тот вечер у него в общежитии? Тогда он признался Таньке, что она ему нравится.

Старая рана, не успев зарубцеваться, отозвалась острой болью. Сколько времени я ждала его! А он прорабатывал очередной вариант с моей почти подругой, живущей рядом. Почему Таня молчала, как партизан? Щадила мои чувства? Но ведь и я не предала гласности «секрет» ее любимчика Юрки. А лучше было бы «отрезать» сразу, чтобы не болело так долго!

– Ты относилась к нему лучше, чем он заслуживал, – заметила Женя. – Мы пытались открыть тебе глаза. Только ты никого не хотела слушать. У него всегда были деньги. Он занимался фарцовкой. Даже нам предлагал кофточки. Значит, постоянно крутился среди «бабья».

Боже, на что я потратила столько души! Ослепла, оглохла, никого не слушала, ничего не видела. Теперь, когда боль улеглась, мне противно думать о нем. Не очень-то она улеглась, эта боль, если честно. Она вспыхнула с новой силой, ударила по голове и оглушила. Но, слава Богу, это прошло, как прошло воздействие крепких градусов «боржоми». Перевязав платочками ведра с ягодами, мы тронулись в обратный путь.

До вечера мы успели убрать в комнатах и принять ванну, сбегать в магазин и почистить картошку. Ровно в десять робко звякнул звонок. На пороге стояли Хесус и Хавьер, красивые, жгучие мучачос, облаченные в рабочие телогрейки советского пошива.

Пока наши гости сидели на диване и с любопытством разглядывали комнату, книги, мы с Женькой жарили картошку, поочередно исчезая на кухне. В двенадцать часов мы вышли из дому и пешком через весь город направились к автостанции. Женька и Хавьер вырвались вперед, а Хесус приотстал, удерживая меня рядом. Он вытянул из меня все – и про друга, о котором я даже вспоминать не хотела, и про переписку с парнем из Перу.

– Будет похоже на предательство, если я перестану ему писать потому, что встретила тебя. Но я не могу писать вам обоим. Это будет нечестно.

Между нами образовалась мучительная тишина.

– Какой грустный вечер! – выдохнула я.

– Почему? – удивился Хесус.

– Молчим.

– Почему ты молчишь? – он уставился на меня с веселой улыбкой, и я засмеялась. Разговор принял прежнюю непринужденность, и мы уже не возвращались к неприятной теме. На автостанции стояли такси – напоминание о том, что пора расставаться.

– Я не хочу, чтобы ты уезжал! – сказала я.

Мы стояли и смотрели друг другу в глаза, вырабатывая «электричество», которое горячим теплом разливалось по всему телу. Подошли Женька и Хавьер.

– А мы идем гулять! – радостно сообщил Хесус, но Женька тут же умерила его пыл:

– Уже поздно. Вам пора возвращаться в лагерь.

Хесус взял меня под руку, и я снова окунулась в тихий омут его чарующих глаз.

– Que miras? (Что ты смотришь?) – Он впитал мой взгляд, и в ответ у него трепетно задрожали ресницы. – Tus ojos muy bonitos. (Твои глаза очень красивые).

Подъехал таксист и за пять рублей согласился увезти их в Анзеби. Следующей нашей встрече суждено было стать последней. Закончив работу, стройотряд УДН покидал место дислокации, и мы боялись, что прощальный вечер с выпивкой и весельем неминуемо поглотит наших друзей. Время тянулось убийственно медленно. Женька лежала на диване и с удивительным спокойствием читала книгу. Я же не находила себе места. Когда раздался долгожданный звонок, и парни появились на пороге, мы словно поменялись ролями. Теперь Женька радостно прыгала, а я от смущения стала молчаливой и неуклюжей, будто по рукам меня связали. Выключили свет и стали танцевать. Хесус быстро переключался из одного состояния в другое. То он был нежным и грустным от музыки, то приходил в веселье от моих слов.

– О, Настенька, мы с тобой – destino!

– Назначение?

– Судьба! Ты – моя судьба! – он ласкал меня губами, гладил по голове, приговаривая: – Eres muy, muy bonita. Ты сможешь ждать? Надо только ждать. Если двое любят…

В полумраке комнаты, под негромкую музыку, я впитывала в себя чудесные слова, произносимые на любимом испанском языке, которые были адресованы не какой-то литературной героине, а мне, простой девчонке из сибирского города, даже не мечтавшей о таком счастье.

– Te quiro. Chiquita mia. Nineta. Люблю тебя. Маленькая моя. Девчоночка, – шептал прекрасный мексиканец, купаясь губами в моих волосах. – Подари мне фотографию, и ты будешь всегда со мной. Te quiero mucho! Quiero estar contigo toda la vida. Очень люблю тебя! Хочу быть с тобой всю жизнь. Обещай, что будешь писать мне. Учись хорошо и думай о своей поездке в Москву.

Окончательно придя в себя, весь долгий путь до автостанции я много говорила – впервые с ним.