Читать книгу Сказки о правде - Наталья Комлева - Страница 15

Оклемалась Таютка, дочка Ивана Карпова, только на третий день.

Не приходила ли крёстная, спросила у юркой служанки Матрёны. Как же, приходила, навещала разок. Велела сказать, как поправится крестница.

– Давай, Мотря, сами к ней сходим.

– Некогда мне, работы полно, разве к вечеру попозже.

Горело сердце у Таютки, не могла она ждать вечера, одна кое-как побрела, хоть слаба ещё была после болезни.

Бабка Катерина была не одна. Сидела у неё красивая молодая женщина, гладкая да статная. Разговаривали о чём-то.

– Вот и крестница пришла, – сказала Катерина. – Ты, Агаша, иди, травку-то эту попробуй – не пройдёт ли у коровушки хворь-то.

Когда красавица вышла, объяснила:

– Из Федьковки пришла, слышала, будто я травки кой-какие знаю, помочь могу.

Обняла Таютку:

– Ну как ты, моё золотко? Поправилась? Каково поживаешь?

Зарыдала Таютка.

– Ладно, ладно, будет, не плачь, моё дитятко, – гладила её вздрагивающие плечи Катерина. – Теперь уж не улетит от тебя твой Финист- Ясный Сокол, промашки больше не сделаю. Сначала сама схожу поразведаю, где да что, потом…

– Ох, мамушка, какое «потом»! Не знаю, куда со стыда да позору деваться. Как я к нему пойду теперь? С чем? Незнамо кем обкусанная, горем лихим повитая! Как я батюшке родному, маменьке родимой в глаза-то взгляну?

– Как раньше смотрела, так и теперь посмотришь, – твёрдо сказала Катерина. – Перестань слёзы точить. Вот что, дитятко, коли уж так всё обернулось… Так можно сделать, что не ты к нему, он сам к тебе придёт, да ещё и не один раз. Холить, лелеять тебя будет, ветру на тебя венуть не даст, листу берёзовому упасть.

– Как это, мамушка?

– Помнишь ли, Таисьюшка, что ты мне прежде сказывала? Что уйдёшь ты в скит, от людей своё горе скроешь?

– Помню. Я от слова своего и теперь не отказчица. Нет мне жизни, нет свету белого без него.

– Так вот. Скит скитом, а вот ещё что испробовать можно. Я тебе тогда про Медной горы хозяйку сказывала – помнишь? Про ящерок-то её… Ведь этих ящерок Акинфий было для себя завёл. Это после уж он к делу их приспособил, к гостям важным по ночам посылать стал. Так если ты…

– Нет, нет, мамушка, не говори ты мне про это! Не пойду я к Хозяйке в ящерки! Лучше в скиту навеки скроюсь!

– Да ведь ты там для него только будешь, с ним одним – поняла ли?

– А ты откуда всё это про Хозяйку знаешь?

Катерина строго прикрикнула:

– Про то ты меня не спрашивай, сказано тебе! Не хочешь к Хозяйке – никто не неволит. Не хочешь, не можешь с домашними жить – в скит тебя сведу. Только выживешь ли ты там, Таисьюшка? Ведь под землёй всё, питаться травами да кореньями будешь, все то дни, а часто и ночи на молитве будешь стоять, души христианской не увидишь, кроме скитских сестёр, да и тех-то человека два, много три! Молода ты ещё, в скиту-то спасаться. Вот что.

– Нет, мамушка, сведи ты меня в скит подальше. А коль Бог меня там не помилует – тогда уж и к Хозяйке пойду, деваться мне будет некуда.

– Ты вот что, девушка, подумай: ведь в скит по блажи девичьей не уходят. Дело это богоугодное, строгое. Там люди не каются, не горе горькое размыкивают, а душу спасают. Не пустяк ведь это. Вот что.

Таютка на своём стояла.

– Ин ладно, так сделаем: думай, девушка, три дня. Если на четвёртый день придёшь и то же мне скажешь – быть по-твоему. А нет – так и нет, живи, как жила, а грех твой от любви сделан, его Бог простит. Молись усердней.

На четвёртый день поутру пришла к Катерине Таютка и мыслей своих не переменила. Нечего делать. Взяли по кузовку, по грибы будто, да и отправились. Шли долго. В пути Катерина Таютке рассказала, что не перстенёк её дарёный покражей объявили. Зря перепугалась Таютка. Блюдо дорогое из хозяйского дома в ту ночь пропало. А куда и кто исхитил – до сих пор дознаться так и не могут.

По дороге в старой полуразвалившейся Зюзиной избушке передохнули, поели того, что с собой брали. Потом ещё болотце им встретилось, Синюшкиным прозывалось.

– А отчего, мамушка, Синюшкиным то болото зовётся? – спросила Таютка.

– А Бог его знает, деточка. Вроде жила тут когда-то в скиту, вот куда мы с тобой идём, бабка Синюшка. В синем она ходила: сарафан, платочек там – всё на ней синее было, оттого так и прозвали. Хорошая была бабка, добрая: людям помогала, травками лечила. Много к ней народу-то ходило. Да уж, почитай, годов десять либо больше, как преставилась. А в скиту-то одна она, стало быть, спасалась, товарок не было у ей. Такой вот она себе зарок положила. А может, оттого так болотце зовётся, что цветы тут синие по кочкам растут – синюхи. Вот оно Синюшкино и есть. Да вот они, на кочке-то – видишь?

– Ой, хорошенькие какие!

Девушка потянулась к цветам, переступила с кочки на кочку. Нога ее соскользнула в болотную жижу. Мамушка недовольно заворчала на крестницу. Отошли подальше, сели под кривой берёзой, стали ногу и лапоток травой вытирать.

– Гляди-ка, мамушка, что это? – воскликнула девушка.

Вслед за травяным пучком тихонько подалась земля, и проступили контуры небольшой западёнки.

– А старый скит это, наверно, деточка. У нас ведь часто скиты-то в земле делают: подальше от любопытства людского, от греха. А как помрут скитники, так лаз-то в их жилище подземное травой и зарастает.

– Да не зарос он, присыпан просто. Гляди-ка, открывается ведь западёнка. Да там колодец в земле сделан – досками обшит, и положено что-то!

– Вот что, милая, положи ты назад эту крышку земляную. Не нами положено, не нам и брать! Может, заклятье на сей клад земляной наложено?

– Да всё равно уж потревожили мы западёнку. Посмотрим, что там – да и сделаем, как было. Нету ведь никого. А от заклятья молитвы есть!

– Эка ты поперёшная какая, Бог с тобой совсем! В кого только уродилась? Ни в мать, ни в отца, а в проезжего молодца. Закрой лаз-то, негодница!

– Сейчас, мамушка, посмотрю только.

Девушка опустилась на колени и до плеча просунула руку в западёнку.

– Ой, тяжёлое что-то!

Таютка вытащила присыпанный землёй мешок. Батюшки! В мешке лежало глубокое золотое блюдо, исчерченное неведомыми знаками.

Катерина так и ахнула:

– Да ведь это то самое, должно быть, что из хозяйского дома исхитили! Ну, девка! Коли ты его Хозяину принесёшь, он тебе его полное серебром насыплет, а не то и золотыми червонцами тебя подарит. Сама себе приданое-то добудешь, не надо и Ивану Михайловичу стараться для тебя. Что там ещё в колодце-то?

– Не достать, глубоко, мамушка! А есть что-то, тоже в мешке завёрнуто – видно.

– Ну, Таисьюшка, перекрестись, да и с Богом домой отправимся. Довольно и того, что досталось. Не судьба тебе, видно, в скиту спасаться.

– Нет, мамушка, коли я решила – веди меня дальше, родимая.

– Да ты подумай сама-то, заполошная, с какими я глазами в завод-то вернусь? С Таюткой по грибы пошла, её в лесу незнамо где потеряла, а зато блюдо золотое неведомо откуда принесла? Да меня отец твой первый на правёж поставит! Засекут ведь меня, старуху, замучают за тебя! Калёным железом станут жечь – до всего дознаются. Али ты порядков наших не знаешь? Не иначе вернуться тебе надо, девушка. Вот что. А в скит позже пойдём, никуда он от нас не денется. Вот что.

Поздней ночью уж в завод вернулись. Не спали у Карповых: мужчины искать Таютку отправились, женщины в слезах сидели. Только Катерина с Таюткой в дом зашли, и Таюткины отец с братом вернулись. Так обрадовались у Карповых, что Таютка с крёстной живы да сами из лесу вышли, что ни про какие грибы не спросили.

Про блюдо золотое лесные странницы только Ивану Михайловичу сказали. Так в пути уговорились. Подивился Иван Михайлович чудесной находке. Не иначе, Кушкин это. Весёлые люди так-то краденое прячут, в западёнках лесных. Значит, он и на Шуралке уж объявился. Вот потому и сказки всякие про лешего башкирского народ рассказывает. Какой леший? Кушкин это, некому другому быть! Сколько ни ловили наглеца – уходит, сквозь пальцы будто. Говорят, конь у него больно быстр. Ну, не один Алексашка шалит, понятное дело, целая шайка у него – да тоже никак не выловишь. Вот кто-то из его татей либо сам он и на Синюшкино болото вышли. Ну, надо теперь блюдо к Никите Демидычу снести утром.

Так всё домашним и объявил.

Права была бабка Катерина: наградил Демидыч Таютку щедро. И так она не бедная невеста была, а теперь и вовсе ирбитскому купцу от радости прыгать надо: какое приданое ему будущая жена в дом принесёт.

Только недолго родные на Таютку радовались. Пропала она вскорости. Ровно в воздухе растаяла.