Читать книгу Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том пятый - Нелли Шульман - Страница 3

Стальной пол грузового отсека подрагивал под ногами. В полутьме, размеренно, успокаивающе гудела система вентиляции. Белый, яркий луч офицерского фонарика заметался по темно-зеленому крылу гидросамолета, осветил алую, пятиконечную звезду. Обергруппенфюрер фон Рабе, в штатском, кашемировом свитере, в американских джинсах, прислонился к косяку двери:

– Японцы удивительные люди. Вы знаете, Петр Арсеньевич, наша боевая техника, использовала воинственную лексику, а их самолеты и подводные лодки несли имена, взятые из древней поэзии… – Максимилиан, ласковым движением, погладил крыло Айчи:

– Его называли туманной дымкой, в ясный день… – он задумался:

Максимилиан смотрел поверх головы зятя:

– Только не риса, а пшеницы. До войны, возвращаясь из Парижа, на машине, я остановил опель за Франкфуртом, среди полей…

Максимилиан услышал звонкую песню малиновки:

– Едва всходило солнце, колосья были влажными, от ночной росы. Пахло свежей землей, порхали птицы… – лазоревые глаза зятя затуманились, он кивнул:

– Мы еще вернемся в рейх, ваша светлость. Новый фюрер встанет во главе нашей партии, вооруженной оружием возмездия… – Максу не хотелось говорить об оружии возмездия, фюрере и даже 1103. Зять преданно смотрел на него:

– Он не понимает, о чем я. Он бездарный болван, для чего я с ним говорю о таких вещах? Меня понимают только Эмма и Цецилия… – Максу хотелось рассказать кому-то, что тогда, на поле, он сорвал пшеничный колос, и долго возил его в машине:

– Чтобы чувствовать запах родины. Мы с папой ездили в наши края, в горы Гарца. В лесах по утрам лежала дымка… – он помнил аромат лесных трав, дальний стук дятла по стволу сосны, восторженный крик малышки Эммы:

– Макс, земляника! Много земляники… – Эмма и Генрих перепачкались ягодным соком:

– Мы нашли гриб, видели белку и зайца, принесли в гостиницу шишек… – Максимилиан вздохнул:

– Не стоит ему читать стихотворение до конца.

– А вот любовь моя, куда она исчезнет? Никуда, конечно…

Он пообещал себе, непременно, найти Цецилию:

– Она меня любит и ждет. Мне три года до сорока, я успею вырастить своих детей. Успею воспитать Адольфа, и будущего ребенка Эммы… – Максимилиан подозревал, что зять не знает о беременности жены:

– Эмма только один раз навестила врачей, но врачи подчиняются мне… – срок был ранним. Обергруппенфюрера уверили, что сестра будет находиться под неустанным присмотром. Максу не очень хотелось уезжать из Патагонии, с такими новостями, однако он успокаивал себя тем, что сестра не предпримет безрассудных поступков:

– Она презирает Муху, и правильно делает, но Эмма потеряла первого ребенка. Для нее важно это дитя, несмотря на так называемого отца… – втайне, Макс надеялся, что родится девочка:

– И у меня с Цецилией появится девочка. Малышки вырастут вместе… – зять хотел отправиться на последний плацдарм:

– Пожалуйста, я не против, – усмехнулся Макс, – пусть едет, но один. Эмма родит следующим летом, то есть зимой. Незачем тащить младенца в Антарктиду, пока он не окрепнет. За год Мухе устроят несчастный случай. Я обо всем позабочусь… – через своего столичного адвоката, Максимилиан начал подыскивать будущую резиденцию, для сеньора Ланге:

– После успеха нашей программы, «Орлиное гнездо» закроется. То есть мы избавимся от всего подозрительного. У сеньора Ланге появится две гостиницы, но сам он переедет в еще более уединенное место… – кое-какой персонал «Гнезда» оставался на участке, для работы в отеле. Остальные товарищи должны были либо обосноваться в провинциальных городках, на севере, либо присоединиться к силам на последнем плацдарме. Макс хотел поселиться один:

– То есть не один, а с Цецилией и детьми. С Эммой, и ее будущим мужем… – он любил сестру, искренне желая ей счастья:

– Надо составить короткий список подходящих кандидатур, – решил Макс, – Эмма молода, красавица, ее ребенок не станет помехой. Надо найти ей хорошего человека, из братства СС… – Макс не собирался обрекать сестру на долгое вдовство или расставаться с ней:

– Нас всего двое из семьи. Нам надо помогать друг другу, поддерживать детей. Живя рядом, такое легче… – выключив фонарик, он запер дверь:

– Звезды, отличная идея… – покровительственно сказал он семенившему вслед Мухе, – но, мы, все равно, проскользнем под радарами. Нас никто не заметит. Хотя, на всякий случай, пригодятся и советские опознавательные знаки… – Айчи поднимался на три тысячи метров за пять секунд. В случае необходимости, машина могла лететь и очень низко.

Пользуясь хорошей картой, Максимилиан пристально изучил окрестности поселка Де-Кастри. Он выбрал подходящую бухту, для посадки:

– Ваши бывшие соотечественники затеяли очередную стройку века, – весело сказал он зятю, – в тех краях все кишит вашими бывшими коллегами…

Муха заметно побледнел. Поиграв серебряным карандашиком, Макс поставил точку на карте:

– Бухта словно для нас сделана. Десять километров к югу от Де-Кастри. Обоснуемся в заливе и начнем второй этап миссии… – зять откашлялся:

– В Айчи всего два места, ваша светлость. Мне кажется нецелесообразным… – Макс смерил его долгим взглядом:

– Как старший по званию и руководитель операции целесообразность тех или иных действий определяю я. Айчи поднимет и троих. Одного вас я туда не отпущу, мне хватило и Палестины… – Муха, трясущимися пальцами, щелкнул зажигалкой:

– Но вы не знаете русского языка и такое опасно… – Макс убрал карандашик:

– Еще более опасно поручать вам ответственные задания, Петр Арсеньевич, то есть оставлять вас без надзора. С вами полечу я, вопрос обсуждению не подлежит…

Через товарищей, работающих в Германии, Макс получил два комплекта советской авиационной формы. С каким-то удовольствием отдав Мухе мундир лейтенанта, Максимилиан стал майором:

– Не ваш размер, – коротко сказал он зятю, – плохо пригнанный мундир вызывает подозрения… – им еще требовалось найти пристанище 1103. Макс не сомневался, что физика держат в шарашке, как называл такие места Муха:

– Зимнее обмундирование у нас есть, на месте найдем машину. Оружия у нас хватит на целый отряд СС. Скорцени хвалился направо и налево, тем, что он выкрал дуче Муссолини. У Скорцени была под началом сотня ребят. Попробовал бы он один похитить 1103, из советской глуши…

Макс даже сожалел, что никто не узнает, о будущей операции:

– 1103 я посажу под замок, как товарища барона, на последнем плацдарме. Но я буду ее навещать, разумеется… – он скучал по мягким волосам, цвета осенней листвы, по хрупким, узким плечам. Они с Мухой поднимались наверх, на освещенную, рабочую палубу лодки:

– Она давно одна, а я у нее был первым. Впрочем, я не собираюсь ничего у нее спрашивать. Она принадлежит мне, как мой алмаз, как рисунок Ван Эйка. Она догадалась, что в Антарктиде есть уран, она прочла папку леди Констанцы. Она гений, но она сделает все, что я ей прикажу. Она создаст нам бомбу и удаленное управление, для ракет… – Макс вдохнул ее запах, кофе и табака, горького цитрона. Вчера лодка, незамеченной, миновала границы СССР. Обернувшись, Максимилиан заметил зятю:

– Я вас приветствовал на вашей бывшей родине. До нашей точки остался всего день хода, не больше…

В рубке тоже приятно пахло кофе и кельнской водой офицеров. Приняв от вестового чашку, бросив в рот швейцарский леденец, из жестяной коробочки, Макс подмигнул зятю:

– Скоро мы с вами покурим настоящие сигареты, а не шведскую гнусь… – Максимилиан ненавидел жевательный табак:

– Вообще надо меньше курить, это плохой пример для Адольфа… – капитан позвал:

– Партайгеноссе фон Рабе, мы вошли в Татарский пролив. Однако есть одно обстоятельство… – обстоятельство горело тусклым огоньком, на экране радара:

– Они крадутся впереди нас… – заметил моряк, – русские себя бы так не повели, в собственных территориальных водах… – длинный палец коснулся мигающей, зеленой точки:

– Явились старые знакомцы. Я не сомневался, что британцы постараются оказаться здесь первыми. Пусть они прикроют нас, от русских… – Максимилиан разгрыз леденец:

– Положительно, в Татарском проливе становится тесно. Убавить ход, – велел он, – мы никуда не торопимся.

Под зарешеченным, крохотным окном, на ржавой батарее аккуратно развесили младенческие ползунки и кофточки, серой шерсти, с остатками лиловых штампов. В жестяном тазике, на табуретке, кисли замоченные, холщовые пеленки, тоже отмеченные печатями «МГБ СССР». Под стылым потолком горела одинокая, забранная проволочной сеткой лампочка. Вокруг умывальника, на облупленной стене расцвели темные пятна плесени.

Пахло мочой, влажными тряпками, застоявшимся молоком, вареной капустой. В железной двери проделали забранное решеткой окошечко. Саму дверь немного приоткрыли. Из мерзлого коридора по ногам ударял злой, пронзительный ветерок.

Секретная база Тихоокеанского флота не существовала ни на одной карте. Немногие командиры, во Владивостоке и Москве, знали о патрулируемой акватории, где испытывались новые мины и торпеды, о затопленных кораблях, полигонах для водолазов-диверсантов, о сухих доках, где ремонтировали не существующие в списках флота подводные лодки. Гауптвахты на базе не предусмотрели. Генерал-майор МГБ Наум Исаакович Эйтингон распорядился поселить номерную заключенную в заброшенном, недостроенном бараке, предназначавшемся для внутренней тюрьмы. В разговоре с капитаном первого ранга, командующим комплексом, Эйтингон, наставительно, сказал:

– Министерство считает, что тюрьма вам ни к чему. Лиц, представляющих интерес для дальнейшей работы мы отправим отсюда в Москву, а моряков, совершивших дисциплинарные проступки… – Эйтингон не закончил:

– В общем, вы меня поняли…

Для номерной заключенной пришлось настилать крышу, проводить канализацию, и кое-как, но подключать отопление. За борщом и пельменями, Эйтингон заметил:

– В столицу ее везти незачем. Она должна быть всегда под рукой, на случай выхода вверенных вам экипажей на боевое задание…

Капитан первого ранга понятия не имел, откуда доставили уродливую, тихую женщину, с грудным младенцем. Он вообще не вникал в занятия заключенной:

– Начальство велело не выделять отдельную охрану, для барака. Ей разрешили гулять, внутри ограды, выдают паек, по нормам для мамок, как это называют в МГБ. Ее даже посещает врач…

Белокурый, толстенький мальчик, протянув ручку, попытался схватить стетоскоп.

Доктор мягко отвел пальчики:

– Подожди, милый. Сейчас послушаю тебя, и дам шпатель. Поиграешь немного, пока я осмотрю маму…

На застеленной серым одеялом кровати валялись самодельные погремушки, пустые картонные упаковки от лекарств, наполненные горохом и крупой. Лаура слабо улыбнулась:

– Боец с кухни снабжает меня материалами, а доктор приносит коробки…

Она сидела, закутавшись в лагерный, полосатый бушлат. Лето и начало осени выдались теплыми, но в октябре мальчик стал покашливать:

– Если он заболеет, никто о нем не позаботится… – испуганно думала Лаура, – никто не отправит его в местный госпиталь. Им нужна я, а не мой ребенок…

Поселившись в бараке, она тщательно проверила все отдушины. Жучков сюда никаких не всадили, они с доктором могли говорить спокойно. Доставив Лауру в СССР, К-57 встала на текущий ремонт. Врач шутил, что на осмотрах практикует испанский язык. Барак не прослушивали, однако они, все равно, соблюдали осторожность, не переходя на английский.

Лаура смотрела на милое личико сына:

– Он наедается, у меня много молока. В пайке выдают дополнительный сахар и мясо…

Кроме сахара и мяса, каждую неделю, доктор приносил ей пакет от подводников К-57. Лауре передавали московскую, копченую колбасу, сыр и фрукты. Врач прятал в карман шинели флягу с хорошо заваренным кофе и несколько американских сигарет. Спички Лауре не полагались, курила она только на встречах с врачом. Доктор ловко застегнул кофточку на Пьере: «Сами шили». Лаура кивнула:

– Объяснилась с кухонным бойцом на пальцах, он мне сунул ножницы. Кроила на его глазах, сшивала рыбьей костью и нитками из простыни, а пуговицы картонные…

Пьер, заинтересованно, вертел шпатель, улыбаясь четырьмя белыми зубками. Лаура погладила голову мальчика, в шерстяном чепчике:

– Бежать нельзя, да и не убежать отсюда. Русский язык я не знаю, здешняя местность мне незнакома. Надо ждать, пока К-57 опять пошлют на юг…

Она не могла сделать никаких заметок, но в голове Лауры хранилась подробная карта дороги до оазиса и расположения пристанища фон Рабе, в Патагонии. Она повторяла себе, что Мишель жив:

– Фон Рабе его не убьет. Ему требуется человек, разбирающийся в искусстве. Мне надо вернуться в Антарктиду, отомстить предателю, сэру Николасу, найти Мишеля…

На базе, Лаура больше не слышала далекого, затихающего голоса ребенка, не терла друг о друга ладони. Она почти забыла о той ночи, в Нойенгамме:

– Дитя родилось мертвым, я так и сказала Мишелю. Больше ничего не случилось. Я должна увидеть Йошикуни, у него нет никого, кроме меня. Надо сказать Джону, что Эмма жива и ждет его, что их мальчик у индейцев, в безопасности… – накрыв Пьера одеялом, Лаура подождала, пока доктор чиркнет спичкой. Врач отдал ей флягу с кофе:

– Малыш немного простыл, но ничего страшного нет. У него заложен носик, капайте ваше молоко. Мне не разрешают выносить с лодки инструменты, кроме стетоскопа и шпателей, но капать можно из соска, вы наловчитесь… – у входа в барак врача ждал вооруженный конвой. Лаура вздохнула:

– Впереди зима, доктор. И сейчас в камере стыло, а что начнется потом… – он понизил голос:

– Будем надеяться, что до зимы придут хорошие новости. Вы опять ляжете ко мне в лазарет, на К-57. В южном полушарии в это время будет лето. Докуривайте, – распорядился врач, – я и вас послушаю, на всякий случай…

Залепленное метелью стекло в окошечке, казалось, задрожало. Выронив шпатель, мальчик, испуганно, заревел. Низкая сирена неслась над сумрачной территорией. Прижав к себе сына, Лаура услышала грохот сапог, в коридоре. Доктор быстро сунул под матрац флягу и сигареты со спичками:

– Это за мной, конвой бежит…

Заметив, как изменилось испещренное шрамами лицо женщины, врач успокоил ее:

– Не арестовывать. Я, как вы знаете, вообще не значусь в списках флота. Нет, на базе объявили боевую тревогу… – лязгнула дверь, Лаура, мышкой, забилась в угол койки. Конвой в камеру не заглянул. Она проводила взглядом спину врача, в черной флотской шинели,

– Вряд ли война. Скорее всего, общие учения, для базы… – Пьер, всхлипывая, сосал грудь. Наклонившись над сыном, словно желая защитить его своим телом, Лаура велела себе:

– Не торопись. Не вызывай подозрений, это опасно. К-57, рано или поздно, пойдет на юг… – сирена не замолкала. Укрывшись одеялом с головой, свернувшись в клубочек, Лаура шепнула мальчику:

– Мы найдем нашего папу, маленький Пьер. Найдем, и больше никогда не расстанемся.

В тесной каюте Питера, рядом с подробной картой Японского и Охотского морей, выпущенной Адмиралтейством, висел бархатный вымпел, с корабельной эмблемой, огнедышащим драконом. HMS Scorcher не исполнилось и трех лет. Лодку построили в декабре сорок четвертого, воевала она всего полгода. Питер хорошо знал субмарины S-класса. Именно на таких лодках он ходил в рейды к атлантическому побережью Франции. Scorcher оказался последней модификацией в своем классе, более быстрой и лучше вооруженной. Субмарина брала на борт полсотни человек экипажа, но в рейде количество моряков пришлось уменьшить.

Засунув руки в карманы джинсов, пережевывая толику табака, Питер изучал карту:

– Но ненамного. Десантников всего десять человек, включая меня… – ни Мензес, ни Адмиралтейство, ни кабинет министров не возражали против его желания возглавить десант:

– В конце концов, у вас большой боевой опыт, майор… – сказал глава секретной службы, – и там… – он неопределенно махнул рукой в сторону собора Святого Павла, – тоже считают, что вы справитесь…

Питер подозревал, что речь идет о главе англиканской церкви. Его величество ему не звонил, но Питер получил приглашение на чай, на Даунинг-стрит.

Шведский табак отдавал ванилью:

– Словно курить в кондитерской, – усмехнулся он, – впрочем, мы не так долго были в походе. Обратный путь тоже окажется недалеким…

Scorcher вышел с военной базы в Гонконге. Проскользнув мимо Владивостока и Советской Гавани, они сейчас, по расчетам, находились в дне пути от поселка Де-Кастри:

– Дальше пролив резко сужается… – Питер склонил голову, – дальше они начали строить тоннель на Сахалин… – сведения о работах они получили от Журавля. У агента, впрочем, не интересовались режимом охраны лагеря, находящегося в поселке:

– Мы решили, что такое покажется подозрительным… – сухо сказал мистер Мензес, – более того, в Британии о рейде знают только те, кому об этом положено знать по должности. Тренироваться будете в Шотландии, на известной вам базе…

Питер жил со своими десантниками, но навещал Теодора и миссис Анну. За семейными обедами Анна рассказывала о местности, вокруг поселка, и о побеге, с советского корабля. Питер провел рукой по карте.

– Она примерно здесь прыгала в море, но тогда южный Сахалин еще принадлежал Японии. Сейчас у нас ничего, ближе Хоккайдо, не осталось, в смысле безопасных убежищ… – Питер, в очередной раз, сказал себе, что все сложится хорошо:

– Они патрулируют район стройки, но туда мы соваться не собираемся… – к северу пролив напоминал, как выразились в Адмиралтействе, горлышко бутылки:

– Даже если русские запрут выход, – заметил один из моряков, – ничего страшного. Разворачивайтесь, идите на юг. Там пролив такой ширины, что вас никто не заметит… – в случае погони, лодке разрешили всплыть в нейтральных территориальных водах. Мензес расхаживал у карты:

– За вами пришлют самолеты из Гонконга, для эвакуации, но, учитывая некоторые, ставшие нам известными, данные… – он покашлял, – с вашим грузом на борту не стоит появляться у берегов Японии… – Питер понимал, о чем идет речь:

– В Японии стоит американский оккупационный корпус. Констанца была в Америке, миссис Анна ее вытащила из Лос-Аламоса. Понятно, что мы осторожны, после известий об американском рейде, в Норвегию. Они тогда, непонятным образом, узнали, где находится Констанца и послали миссию к озеру Мьесен, ничего нам не сообщив. Неясно, чья это была инициатива. Но сейчас нацисты нас не опередят… – Мензес, правда, не хотел ничего слушать о нацистах:

– Полная чушь, – отрубил он, – я так и сказал нашей с вами общей знакомой. Сбежавшие от правосудия нацисты прячутся по крысиным норам, а не посылают десанты в СССР. Близнец полковника Воронова приезжал сюда от русских… – полковник начал оправляться.

Кузена, со всеми предосторожностями, перевезли в закрытый авиационный госпиталь, в сонной деревеньке Ноктон, в глубинах отдаленного Линкольншира. Степан пока не поднимался на ноги, и не говорил. Доктора не знали, слышит он что-то, или нет:

– Однако он избежал паралича. Врачи утверждают, что его состояние улучшается. Надо дать его мозгу восстановиться… – заехав навестить кузена, перед отлетом в Гонконг, Питер обнаружил в палате осенние цветы, от миссис Клары, и самодельные открытки, от детей:

– Он молчит, не улыбается, отворачивается, но все пройдет. Я ему сказал о нашей миссии. По его глазам было видно, что он тоскует…

Питер, в сердцах, выплюнул кусок коричневого, изжеванного табака, в корзину для бумаг:

– У меня тоже, должно быть, все видно. Недаром миссис Анна всегда звала меня к телефону, когда Марта звонила, в Шотландию… – с кузиной он виделся один раз, за обедом в ресторане Скиннера:

– Я тогда напился чая, с премьер-министром, набрался смелости и позвонил на Ганновер-сквер… – не желая стеснять миссис Клару и дядю, Питер провел ночь в офисных апартаментах.

Эттли спрашивал у него об управлении заводами «К и К». Напрямую премьер ничего не говорил, но Питер предполагал, что кабинет озабочен его наследником:

– На случай, если я не вернусь из миссии, – вздохнул он, – однако все будет хорошо. Я его уверил, что мое завещание остается в силе, Виллем унаследует заводы… – Питер, неожиданно смешливо подумал:

– Если такое произойдет, кабинет вынесет постановление найти Виллему английскую жену, чтобы капиталы остались в стране. Хотя тогда у нас появится, действительно, международное производство… – он одернул себя:

– Ничего не случится, не думай о таком…

Позвонив утром в особняк, он застал кузину за завтраком. Питер слышал в трубке звон ложки, высокий голос сказал:

– Доедай, милый. Оденемся и я отвезу тебя к миссис Кларе… – за обедом Марта рассказала, что водит выделенный ей правительственный остин:

Она выжала лимон на устрицы:

– Очень удобно, что у тебя есть подземный гараж, не надо искать место для парковки. Максиму хорошо у Клары, Пауль с ним возится, он играет с Лаурой… – судя по всему, кузина и миссис Клара сошлись:

– Вечером я его забираю, по пути с работы… – о работе Марта не говорила:

– Нетрудно догадаться, чье место она заняла. От него, как и от Меира, вестей нет…

Ворон с семьей возвращался домой перед Рождеством. Из телеграммы Стивена выходило, что его куда-то переводят:

– Но он не пишет, куда, а спрашивать неудобно. Но хорошо, что так. Лиза, наконец, встретится с сестрой, с племянниками… – услышав, что тетя окажется в Лондоне, Марта обрадовалась:

– Очень вовремя, – заметила женщина, – мне надо с ней поговорить… – Питер коснулся крестика, под майкой и форменным, флотским свитером:

– Она не сказала, о чем. Она только пожелала мне удачи, и все. Не думай сейчас о ней, думай о деле…

Питер вздрогнул. Мигнула лампочка, он уловил звук корабельной сирены. Быстро распахнув дверь, он едва не наткнулся на капитана Сандерса. Субмариной командовал его старый знакомец. С Сандерсом Джон и Питер, в сорок втором году, ходили в Балтийское море, на несостоявшееся рандеву с Констанцей:

– Тогда Марта и покойный Генрих помогли ей бежать из Пенемюнде. И сейчас Марта ей помогает… – Питер пожалел, что рядом с ним нет кузины:

– С ума сошел, – одернул он себя, – она женщина, у нее дети. Она смеялась, что превратилась в офисного клерка…

Бронзовые волосы блеснули в осеннем солнце, игравшем искорками в бокале белого бордо. На десерт Скиннер принес яблочный пудинг, с лимонами.

Рядом с Мартой тоже лежали полосатые ренеты, в веревочной авоське. Чулок кузина не носила, твидовая юбка приподнялась, обнажая загорелое колено:

– Отвезу яблоки детям, – объяснила она, – наш персонал в обеденный перерыв бегает к лоткам. У собора торгуют хорошие зеленщики… – Марта усмехнулась:

– У меня очень скучная работа, кузен Питер. Бумаги, расчеты, графики, таблицы. Но мне нравится… – зеленые глаза блеснули, – а вскоре я отправлюсь на континент… – о том, куда она поедет, Марта тоже не распространялась. В знакомом, металлическом запахе лодки Питеру почудилось веяние жасмина:

– Словно она здесь, со мной. Но так и есть, она всегда со мной… – серые глаза Сандерса были спокойны: «Русские лодки, майор Кроу, – сказал капитан, – милях в десяти от нас, прямо по курсу».

Дверь торпедного отсека, казалось, заклинило наглухо. Низкий коридор заволокло дымом, на металлическом полу виднелись свежие пятна крови. За дальней переборкой слышалось клокотание воды. Питер матерился сквозь зубы, по-русски:

– Давай же, давай… – крутящаяся ручка все не двигалась с места. Перевалившись через низкий порог коридора, он успел захлопнуть за собой дверь, ведущую на развороченный русскими выстрелами нос лодки, в больше не существующую командную рубку.

В залитой ледяной водой каюте Питера остались тщательно подобранные советские документы, с его подлинными фотографиями, военный билет, и удостоверение командировочного, товарища Пайде, механика на таллиннском судостроительном заводе. Акцент Питера и Джона, смахивал на прибалтийский. Кусая губы, чувствуя вкус крови, он боролся с ручкой,

– Но я лучше говорю, преподаватели меня хвалили за бойкость. Зачем я сейчас об этом думаю… – несмотря на промокшую одежду, руки словно горели огнем. Ладони покрывали свежие ссадины:

– Одежда у меня, как и у всего десанта, приготовлена штатская. Я в военно-морском свитере, в джинсах. Надо все снять с себя, вплоть до белья. Начало ноября на дворе, я и десяти минут не протяну в воде… – Питер приказал себе:

– Протянешь, и даже больше. На тренировках тебя готовили к такому. Ты должен делать свое дело…

В отсеке, куда он не мог пока попасть, хранились подготовленные для десанта пять управляемых торпед класса «Колесница» и две малые подводные лодки. Каждая брала на борт пять человек. «Колесницы» несли по паре водолазов-диверсантов. Такую технику коммандо использовали для атак на немецкие порты, в оккупированной Франции и на тихоокеанском театре сражений:

– В тропиках, мне было бы легче. В теплой воде можно дольше продержаться…

Питер почти не чувствовал ног, по лбу тек пот. Он хорошо разбирался в устройстве субмарин:

– Поврежденный отсек герметизируется, в нетронутые части лодки вода не поступит, но, кажется, и не осталось нетронутых частей…

Советские торпеды разворотили не только рубку, но и машинное отделение. Субмарина не успела ответить на атаку. Питер помнил мигающие, зеленые огоньки на экране радара, невозмутимый голос капитана Сандерса:

– Три впереди и одна идет за нами. Мы попали в ловушку. Забирайте десантников, майор Кроу, и немедленно отправляйтесь в торпедный отсек…

Питер не спорил. Согласно полученным распоряжениям, задача десанта была важнее сохранения подводной лодки и экипажа. Он все еще боролся с заклинившей ручкой:

– Я бы не смог так. Я не смог бы жить, зная, что из-за меня погибли родители Инге, и сейчас гибнет полсотни человек, в лодке. То есть не из-за Констанцы, а из-за того, что она может сделать. Но я уверен, что она не стала работать на русских. Констанцу никому, никогда не сломать…

Питер увидел беленые домики шотландской деревни, аккуратные розы, в палисадниках, чаек, над серым морем:

– Пусть они со Степаном уезжают в глушь. Правительство сменит им имена, поставит поселок под негласную охрану. Степан продолжить летать, она будет работать над вычислениями. Я должен вывезти ее отсюда, только для того, чтобы они, наконец-то, были счастливы…

Питер почти успел выполнить приказ капитана Сандерса. В ушах зазвучал озабоченный голос моряка:

– Лодка сзади странно себя ведет, разворачи…

Заскрежетало железо обшивки, раздался оглушающий грохот, в рубку хлынула темная, смертная вода. Времени искать десантников не оставалось. Питера вынесла в коридор непроницаемая, яростная волна. Тело болело, однако он сумел, удержавшись на плаву, добраться до двери, ведущей к торпедному отсеку. Вода следовала за ним по пятам. Ручка, наконец, заскрежетала:

– Мне надо раздеться, надо открыть люк, ведущий наружу. Они поймут, что я с лодки, откуда здесь взяться кому-то другому? Они не должны догадаться, кто я такой. Почему Сандерс нахмурился, когда говорил о субмарине южнее нас…

В сердцах рванув на себя дверь, Питер оказался в полутемном, низком помещении. Чернели силуэты «Колесниц», в особых пеналах стояли малые подводные лодки:

– Технику я брать не могу. Если меня найдут вооруженным, меня расстреляют, после пыток. Я знаю, на что способна Лубянка. Нет, надо навести тень на плетень, сделать вид, что я не имею отношения к рейду… – он быстро сорвал промокшую одежду. Коснувшись крестика, Питер замер:

– Словно в Праге. Только у меня сейчас нет оружия. Я сказал Марте, чтобы она оставила себе пистолет…

Он орудовал рычагами люка для выпуска торпед:

– Максимилиан тогда пришел в крипту, отыскал мой Энфилд. За нами могла следовать лодка нацистов…

Ему надо было протиснуться по узкому, отдающему машинным маслом, ходу. Снаружи ревело ноябрьское море, Питер услышал отдаленные выстрелы из пулеметов:

– Русские всплыли на поверхность, добивают раненых. Как мы в коммандо говорили? Не сдаваться, пока мы вооружены. И вообще не сдаваться… – он почувствовал сильный толчок в плечо, ему почудилось, что в темноте мерцают бронзовые волосы:

– Как тогда, в Праге. Давай, Питер Кроу, выполняй свой долг. Я вернусь домой, я верю. Вернусь, и все скажу Марте, как обещал… – закрыв глаза, задержав дыхание, он нырнул в обжигающий холод пролива.

На выложенной белым кафелем стене изолятора, в деревянной рамке, висела вырезанная из «Огонька» репродукция. Ленин, стоя рядом со Сталиным, под алыми знаменами, простирал руку вперед. Революционные солдаты и матросы толпились вокруг, женщина в красной косынке зачарованно смотрела на Владимира Ильича.

Зашелестела фольга шоколадной плитки. В маленькой комнатке запахло хорошо заваренным кофе. Покачивая носком начищенного, штатского ботинка, куратор К-57 изучал последнюю страницу старого, летнего «Огонька». На обложке улыбающаяся работница, в белом халате, протягивала раскрытую коробку конфет:

– Кондитерская фабрика «Красный Октябрь» выпускает большой ассортимент сладостей… – надорвав фольгу, он бросил в рот еще кусок. Кроссворд, на предыдущей странице, был почти разгадан:

– Восемьдесят семь, по горизонтали. Город в Италии, из пяти букв, последняя «н» … – пробормотал куратор себе под нос, взглянув на спину врача, в белом халате. Доктор склонился над койкой. В лазарете жарко натопили. К вечеру разыгралась метель, подул резкий, пронизывающий, северный ветер. Куратор поежился:

– Не хотел бы я сейчас в море оказаться, даже на подводной лодке…

Через закрытые, железные ставни медицинского блока, до него доносился рев прибоя. Серые волны бросались на каменные молы, отгораживающие акваторию базы от пролива. Все три лодки благополучно вернулись к причалу, не понеся никаких потерь:

– Но мы не знаем, кого мы атаковали, – хмыкнул куратор, – в такую погоду никаких обломков от вражеской субмарины не отыскать, не говоря о выживших людях. Да и не выжил никто, кроме… – приподнявшись, он повторил:

– Город в Италии, из пяти букв, последняя… – врач бросил через плечо «Милан». Куратор навострил карандашик:

– Нет, не подходит». Вторая буква «у» … – разогнувшись, врач стянул резиновые перчатки: «Тогда Турин». Аккуратно вписав буквы, куратор полюбовался законченным кроссвордом.

В запертом на ключ медицинском шкафчике красовались стройные ряды флаконов и баночек, с эмблемами западных фармацевтических компаний. На пенициллине простирал крылья черный ворон:

– Производство компании К и К, Ньюкасл… – единственному подобранному в море человеку тоже ввели пенициллин. Вынимая шприц из немецкого, трофейного стерилизатора, врач, сухо, заметил:

– У него жар, температура подбирается к сорока градусам. Я больше чем уверен, что все закончится воспалением легких. Он полчаса проболтался в море, без одежды… – кроме золотого крестика с зелеными камнями, как упоминалось в рапорте куратора, при неизвестном больше ничего не отыскали. Они понятия не имели, чья субмарина забрела в Татарский пролив:

– Скорее всего, американская, – решил куратор, – они отираются рядом, в Японии. Наверное, они наблюдали за базой или хотели высадить шпионов… – от лодки, разнесенной вдребезги советскими торпедами, ничего не осталось.

Еще с борта К-57 куратор позвонил в предпраздничную Москву. В пятницу отмечали тридцатую годовщину великой революции. За седьмым ноября шли два выходных дня. Многие работники отбыли в Сочи или Абхазию, где заканчивался бархатный сезон. Охотники и рыболовы разъехались по закрытым дачам МГБ, вокруг Москвы. Начиналась пора подледного лова, шла охота на лосей, оленей и кабана:

– Я бы сейчас мог отправиться за тигром, на юг… – с сожалением подумал куратор, – здесь охота не чета московской… – зная, что К-57 в ближайшее время не получит заданий, он задумался об отпуске:

– То есть это я раньше о нем думал, – вздохнул куратор, – но придется отложить, в связи с инцидентом…

По заверениям операторов радарных установок, на базе, западная лодка в проливе была одиночкой. Тем не менее, начальник комплекса распорядился послать на юг разведывательное судно:

– Они могли готовить диверсию, на строительстве тоннеля, – наставительно сказал моряку работник МГБ, – надо тщательно проверить все углы и закоулки, под водой. Вдруг на север шел целый конвой…

Куратор хотел поговорить с генерал-майором Эйтингоном. Дежурный по министерству сообщил, что Наум Исаакович пребывает на специальной операции. Связь с ним была невозможной. Просить соединить его с министром куратор не решился:

– В пятницу демонстрация трудящихся, Иосиф Виссарионович поднимется на мавзолей. Министерство занято обеспечением его безопасности. Не след отвлекать товарища Берию мелочами… – куратор успокоил себя тем, что его рапорт ушел в Москву:

– После праздничной недели сюда кто-нибудь прилетит. К тому времени и шпион оправится… – куратор не сомневался, что человек имеет отношение к подводной лодке:

– Кто еще будет болтаться в ноябре, в Татарском проливе, без одежды. По его шрамам видно, что он воевал… – шрамов у мужчины насчитали много:

– Ему лет сорок, – подумал чекист, – он маленького роста, но крепкий. Седина на висках, хорошие мышцы. По словам доктора, зубы ему лечили западные дантисты… – в лазоревых глазах незнакомца, подернутых сильным жаром, ничего осмысленного было не разглядеть:

– Пульс у него не сбоит, сердце справляется… – врач вытер руки, – но я все равно ввел камфару… – считая пульс, доктор попытался, незаметно, написать на ладони незнакомца: «Кто вы?», на английском языке:

– Однако он мне ничего не ответил. Может быть, потом, когда он начнет оправляться… – доктор бросил взгляд на смуглые, немного впалые щеки, с лихорадочным румянцем:

– У него с десяток ранений, есть и тяжелые… – косой шрам уходил от мускулистого живота вверх, на ребра, – скорее всего он бывший военный, разведчик…

Куратор кивнул:

– Хорошо. Не забывайте вести отчетность потраченных лекарств. С ним останется фельдшер… – врача нельзя было показывать местному персоналу, – напишите указания, по необходимым… – неизвестный слабо застонал, куратор прервал себя:

– Послышалось? Нет, нет, я разобрал его просьбу. Он русский, это точно… – мужчина облизывал сухие, обметанные жаром губы:

– Пить, пожалуйста, пить, – доктор сделал движение к столу, куратор приказал:

– Немедленно вернитесь на место… – звякнула пробка графина, доктор наполнил стакан:

– Больной просит пить, вы сами слышали… – от человека несло теплом, словно от печки:

– Его вымыли, но, все равно, он солью пахнет… – принюхался куратор. Наклонившись над разгоряченным лицом, он громко, раздельно, сказал:

– Ты у меня еще попляшешь, власовская тварь, перебежчик…

На одно, мимолетное мгновение, ему показалось, что человек улыбается. Выпив воды, облегченно выдохнув, Питер позволил себе погрузиться в забытье.