Читать книгу Город негодяев C.O.V. ID1984 - Никки Яккин - Страница 2

Алекс давно перестал считать, скольких он убил. Господь простит. Вот попадем все к нему: если выживал, если дом свой защищал, если хлеб свой насущный в поте лица добывал, неужто не простит? Неужто защищать свой кров и хлеб – больший грех, чем «Бреге Джи-эм-ти»* носить, а потом прятать и фотошопить, чтобы прихожане не видели и не спрашивали? Господь-то видит, фотошопь не фотошопь. Или вот, к примеру: защищать свой кров разве грешнее, чем понтификам молчать и покрывать мерзости своих кардиналов? Да, кто сильнее – тот и прав, кто шустрее – тот и выживет. Разве хотеть жить – больший грех, чем кататься в роскошном мерседесе с иконой и устраивать пошлейший праздник самолюбования с трансляцией в мир? Разве не величайший грех человеку с Богом данной Властью и Богом снабженным Словом впадать в самовожделение, предпочтя созерцанию божественного самосозерцание, паблик селфрилейшнз? Если им все ЭТО простится – костры инквизиции, гонения староверов – то и нам как-нибудь простится, найдется местечко в Божьем замысле. Если только еще Господь есть, если есть, перед кем отвечать.

Раньше можно было отвечать перед государством. А потом вот эта вся ростовщическо-нефтяная макрель начала жрать друг друга, своих близких и дальних, родню по крови и по духу, перерождаясь в Гидру. Гидра со скользкой чешуей, поглощающая гнилые души, выросшие на чудовищной лжи, чужом горе, казнокрадском распиле, кумовстве, наркотиках, вседозволенности, чванстве, высочайшей гордыне, безграничной неутолимой похоти, зависти самой высшей пробы – зависти белого каления, ненажираемой алчности. В ней деньги, золото, яхты, самолеты, острова, земли, замки перестали играть какое-либо значение, и осталась только «ёздная пыль», пускаемая в глаза таких же скотосуществ, высранных отрицательной эволюцией в период с конца 80-ых и до (Г)НАБ ГИБа в 202* году. Она разрослась до мерзкого чудища невиданных размеров, все наполняла и наполняла свою тушу ничтожной смрадностью элитаризма, единственным идолом и властелином которой являлся Баблос. И кто бы мог подумать, что явится новый Геракл, новый герой в лице крошечного вируса, который играючи сразит тысячи, десятки тысяч голов Гидры? Герой, который превратит в прах всю эту гребаную Астериксию и Обеликсию, явив собой медный таз баблоолигархической цивилизации даже без помощи Иолая. Второе имя Геракла – covid19. Жив ли тот Еврисфей*, который отправил Геракла на подвиги? Жалеет ли он о том, что написал некролог практически всей популяции высших приматов?

Никогда, никогда ни о чем не жалейте —

Ни потерянных дней, ни сгоревшей любви.

Пусть другой гениально играет на флейте,

Но еще гениальнее слушали вы.

Баблоолигархат был стерт, транклюкирован и низложен до размера бозона Хиггса навсегда. Правда, был стерт вместе с семью миллиардами обслуживающих его сожителей.

«Эх, Андрюха, Андрюха. Вот стоило столько мучаться, выживать, чтобы так глупо лечь на колья на дне траншеи? Нахрен ты их притащил за собой? Как там было в песне:

И Андрей доставал из воды пескарей,

А Спаситель – погибших людей.

Видишь, там, на горе, возвышается крест.

Под ним десяток солдат. Повиси-ка на нем.

А когда надоест, возвращайся назад,

гулять по воде, гулять по воде, гулять по воде со мной!

Был Андрей Первозванный, а ты какой? Последнезванный? Крайнезванный? Я больше Андреев не знаю. И долг за тебя больше никто не отдаст. Должок вернуть некому. Май только раз в год цветет».

Он указал Жорику на тело, лежащее за периметром:

– Обыщите с Хачиком и Хитрованом— сам знаешь: толковое все снимай и неси.

Жорик вопросительно посмотрел на лопату.

– Да, прикопайте его, а то опять собак отгонять придется, патронов жалко. Завалите чем-нибудь тяжелым. Ко второму не суйтесь близко: просто посмотрите. Там растяжка на растяжке – сами на хрен взлетите на небеса.

Собак бродячих давно уже не было – Жорик знал, что Алекс преувеличивает.

«Андрюха Ионин-Сибиряк, а вдруг сюда твой брат Кифа* вернется? Но нет у тебя никакого брата. И человеческие понты, и людоедскую систему под названием «глобальная мировая экономика» ты пережил, и сам вместо верблюда в игольное ушко проходил. А конец один. Homo homini lupus est – человек человеку волк. А раз нет у тебя брата, никто за тебя не вернет долг.»

Кэт Территория 97

– Жоржес, ну-ка глянь, что там нам Сибиряк напоследок заготовил?

Жорик огрызнулся: ему не нравилось, как Алекс искажает его имя. В мешке лежало 8 новых 5-ых ПКМок.* Такие бы всей стране раздать с началом ГГ*, так мы бы сейчас самым многочисленным этносом были. Хотя ради чего сохранять тех-то ублюдков – чтобы они продолжали нами помыкать и наживаться? Э, нет, хрен им…

Новые противогазы – значит, залетные торговать и пограбить приехали. Где взяли новье? Успешные коммивояжеры или конвой какой подрезали? Если конвой подрезали, то это плохо. Во-первых, значит, люди лихие и их больше, чем двое. Они-то, кто в поселке ждет, сюда, скорее всего, не сунутся, а вот за ними прийти могут. Такое не прощается, гарнизонные сурово наказывают за такое непотребство: сжигают всех к едрене фене – и весь разговор. Во-вторых, у кого-то в округе появились АКСки, ПК*, а может, даже и «Барсук».* А это очень серьезно меняет расклад сил, смещает установившийся баланс и стратегический паритет ближних территорий, который так долго выстраивал Алекс.

Нужно говорить с «монахами»: так звали группу, которая контролировала соседнюю территорию в Михайловке. «Монахи» не были бандой в прямом смысле – скорее, группой, объединенной интересом выжить.

– Думаешь, нужно говорить с «монахами»? – раздался снизу, со второго яруса, женский голос.

«Блин, надо ее сжечь на костре, точно ведьма – уже настолько привык к ней, что она начала читать мои мысли», – Алекс с улыбкой посмотрел в сторону, откуда донесся голос. Он даже не успел заметить, как она заняла позицию на правом фланге второго этажа со своей «свечкой».* Снайперская винтовка была жемчужиной стрелкового арсенала Алекса, добытой в очень тяжелом «всплытии». «Взломаем лед», – говорил подводник Леха, который отдал Богу душу в тот выход в мир. Тогда ДОМ потерял шестерых лучших людей, и только дьявольское везение Алекса (или Его Отеческая забота) позволили ему не только выжить, но и пересидеть снайпера, выследить его, усыпить бдительность и завалить. Это длилось шесть дней и ночей, и Алекс остался единственным живым из семерых «взломавших лед» в тот злополучный выход.

– Да, сходим ночью к «монахам».

Позиции на втором этаже размещались так, что стрелок мог без труда перемещаться по трем ярусам и вести беглую стрельбу из положения лежа, вкруговую из бойниц, основательно заложенных мешками с песком. Фанерные нары у каждой бойницы позволяли долго лежать и вести скрытое наблюдение за периметром и прилегающими улицами. Кэт бесшумной тенью соскользнула с яруса на лестницу и разрядила патронник, держа оружие на коленях, словно родилась с винтовкой в руках. Алексу нравилось, что Кэт очень бережно относилась к оружию и патронам: она следила за ними, чистила и смазывала даже чаще, чем нужно. При этом складывалось впечатление, что винтовка отвечала ей взаимностью и била без промаха. Он не сразу, где-то через полгода после ее первого боя, заметил, что она своим большим охотничьим ножом делает на одном из торцов нар небольшие зарубки по числу точных выстрелов. А стрелять он ее научил отменно – она била в гильзу с 200 метров. Когда у тебя есть хорошая оптика, опыт и время сосредоточиться, ты можешь стрелять из пристрелянного снайперского оружия в тире и на бОльшие дистанции, но когда вокруг щелкают пули, в твоем направлении выставили Фагот*, и те, кто пришли к тебе – не желторотые пацаны, а матерые душегубы, выжившие в сотне аналогичных налетов, трудно справляться с эмоциями и адреналином в крови. У Кэт с первого раза получилось выключить мозги и пробудить древние инстинкты, когда в порыве все человеческое гаснет, время останавливается и включается «лИсса» Гектора*. Нет тебя, нет мира, есть только враг и те, кто рядом с тобой.

Вообще Алекс ни с кем не цацкался и никого не тренировал столько, сколько единственную женщину-обитательницу ДОМа. Она пришла в ДОМ волчицей: затравленной, побитой, истерзанной. Изможденной ежедневным выживанием, окружающим хаосом, предательством, жестокостью, насилием, бессмысленностью тысяч смертей и такой же бессмысленностью жизни. Она была сильной, хотя и почти сломленной. Ее взгляд, остро режущий своим хладнокровием бесконечной безысходности, искал не общества людей – он искал стаю. Не потому, что она нуждалась в теплом месте или общении, не потому, что она желала семью: та перестала существовать и нести прежний смысл. Семья больше не была ячейкой, из которой строили соты общества – общества самого больше не было. Самым высоким уровнем организации стали мигрирующие группы, но всегда временные. Иногда группа сбивалась в стада, иногда в стаи. Стадо пыталось наладить такой сбор прокорма, при котором они минимально соприкасались с чужаками. Если появлялась угроза или назревал конфликт – стадо немедленно уходило в поисках новых, незанятых территорий. Стада с неизменной неизбежностью появлялись и через какое-то время погибали, становясь добычей более агрессивных групп, сбивающихся в стаи и пытающихся контролировать определенную территорию. Стаей было легче охотиться и было легче защищаться.

Она искала свою стаю. Анатомия волчицы устроена так, что она способна охотиться даже беременной: она всегда поджарая и стремительная фактически до последних дней, до самых родов благодаря рогаткообразной матке. Волчата в чреве расположены не в брюхе, а почти под ребрами. На ее плече была единственная татуировка – голова волчицы. Когда-то она прочла красивую алтайскую легенду о синей волчице, которая превратилась в женщину и передала своему племени волчью силу и хватку в своем потомстве. В минуты одиночества она представляла себя такой волчицей. Она была бы образцовой волчицей, но искала свою стаю тщетно, нигде не приживаясь и не задерживаясь.

Однажды на стадо, к которому она прибилась на пару дней, напала банда из пятнадцати малолеток с тесаками и двумя стволами. Она пыталась организовать отпор: банда нападающих хоть и была большой, но подростки в ней были еще слишком зелены и не слаженны, еще не заматерели и не смогли бы ничего противопоставить даже полуграмотной обороне. Но стадо, повинуясь травоядному инстинкту, бросилось врассыпную и обратилось в бегство. Агрессивные подростки пятнадцати-семнадцать лет убивали с той звериной жестокостью – бесцельной, возбуждаемой видом чужой крови, собственным страхом и нерешительностью – которая не оставляла шансов выжить никому, кто попадался под руку. Трое повалили ее на землю, когда она пыталась оттащить долговязого шестнадцатилетнего шакаленка, добивающего булыжником споткнувшуюся в суматохе толстую бабу в синем пуховике. Один сел Кэт на ноги, двое разрывали одежду на груди, держа ее за руки и безуспешно хватая за короткие волосы на голове. Она боролась, изгибаясь, вырываясь и рыча, боролась отчаянно за свои последние минуты. Один из них на секунду потерял контроль над ее правой рукой – этого ей хватило, чтобы мгновенно зубами впиться в сонную артерию на его шее. Вопль подростка заглушил все звуки вокруг, и в следующее мгновение ужасающий по силе удар ботинка в голову лишил ее сознания. Тот, кто сидел на ногах, вытащил охотничий нож. Удар огромным ножом пришелся в бедро, следующий – в бок, третьим он целил в сердце, но промахнулся и попал в ребра и в руку, зацепив бицепс. Пот заливал ему глаза: он смотрел на нее, тяжело дыша и решая, куда бы еще ударить, пока третий не растолкал его и они не бросились помогать тому, что хрипел с прокушенной шеей. С непривычки они втроем зажимали ему рану, из которой густыми толчками сердце выталкивало ярко-алую кровь. Мимо бежал мужичок с какими-то пакетами в руках: он поскользнулся на луже крови, взмахнув руками и выбрасывая ноги вперед, будто на роликах, и с грохотом повалился на спину. Кровь перемешалась с грязью, он не мог встать на этой жиже, но, подгоняемый ужасом, перевернулся на живот, подтянул под себя колени, резко ускоряясь, пополз вперед на четвереньках, собрав снова под себя свои жалкие пакеты. Двое державших рану уже бросили своего соплеменника, повинуясь инстинкту охоты, и, слабо отдавая отчет в своих действиях, рванули за мужиком. Он проворно отполз, наконец сумел подняться на ноги и побежать. Хаос, визг, стоны, крики, разбросанные тела, бьющиеся в конвульсиях, нехитрый скарб стада и малолетние убийцы, вкушающие вкус безнаказанного насилия, рисовали ужасную картину этой бессмысленной резни. Мужика догнали метров через шестьдесят, повалили и забили. В его пакетах оказались две теплые куртки, четыре коробка спичек, плоскогубцы и три пустые консервные банки. Молодые шакалы, потеряв двух своих, отправили к Харону, совсем без монет, сорок три несчастных. Небрежно обыскав мешки своих жертв и практически ничего не забрав, зверята ушли, не похоронив тела своих. Если территорию, на которой это все происходило, можно было условно назвать Родиной, то они погибли на родине.

Она очнулась в жиже собственной и чужой крови, когда уже все стихло. Жгучая боль в левом боку, кровь на ноге и руке, саднит на ребрах слева. Она рывком села. Легкие самопроизвольно набрали воздух. Артерии не задели, суки. Перевязать. Быстрее. Уходить. Туман в голове. Жар. На автомате. Руки дрожат. Ноги еще хуже – дрожат, подкашиваются. Она стянула с ближайшего тела одежду, с омерзением узнала того, чью артерию прокусила. Он уже остыл. Механически, прилежно разорвала тряпье на полосы, туго перевязала все свои раны. У нее не было злости, ей не было не жаль ни себя, ни других: она такое уже видела, и не один раз. Выжить. Уйти отсюда.

Сакура цветет Территория 97

Она не помнила, как шла по заброшенным улицам поселка, иногда опираясь на стены. Голова кружилась, слабость подступала к горлу, сердце бешено колотилось от каждого шага, одышка душила сознание. Сколько шла – не помнит. Она помнит, что увидела ДОМ. Помнит, что видела двигающиеся тени. Помнит, как набрала воздух в легкие и из последних сил крикнула: «Возьмите меня к себе».

Ее прогоняли: баба на корабле – плохая примета. Ее не пустили в периметр и дали ровно минуту, чтобы убраться, но она решила остаться прямо здесь. Хорошо умереть, сидя у камня весной. Весной в мае того года в Подмосковье цвела вишня.

Смотреть на вишню и умереть: японцы, сука, обзавидовались бы – они бы мечтали родиться, чтобы так умереть. Они, гады, любят поэтическую смерть. Любой заплатил бы миллиард йен, даже десять, чтобы оказаться на ее месте перед смертью. Как там из ТОЙ жизни..…

Тишиною ночь опустилась

Не сплю. Луна в окно глядит.

Жду, сакура сегодня зацветет…

Она села на землю и наслаждалась прелестью и тишиной весеннего вечера, печальным очарованием вещей, и глаза путешествовали по розовым облакам, сотканным из соцветий лепестков и аромата вишни. Это все пройдет.

Восхитительно грациозные мириады цветков отцветут и опадут, как тысячи ее мыслей, надежд, переживаний и эмоций. Она всегда мечтала умереть красиво и спокойно – просто не знала, как. Лучшее место и покой оглушали. Из ДОМа стреляли в ее сторону, пытаясь прогнать, но она не слышала их и не видела ничего. Через несколько минут подъемный мост со скрипом рухнул на внешнюю границу периметра, и на нее спустили собак. Сверкая глазами и лязгая клыками, рыча и устремляясь в бой, собаки бросились в ее сторону. Готовые растерзать врага, они были сбиты с толку: самка человека даже не повернула головы в их сторону. Их мощные мускулы налились неведомой тяжестью, и как ощущение от встречи с сильной волчицей заставляет каменеть самых отважных псов, так и ее огненная жизненная сила, которую чувствовал только зверь от зверя, остановила овчарку и ротвейлера в двух метрах от нее. Затем они и вовсе перестали рычать и спокойно улеглись на передние лапы. Эта ситуация всполошила ДОМ: собак отозвали, ее обзывали ведьмой, и она этому улыбалась, хотя не верила ни в мистику, ни в ведьм. Затем мост убрали, ворота затворили, но больше в ее сторону не стреляли и не пытались прогнать до утра.

С восходом она продрогла до костей, температура из-за ран поднялась. Уже не важно. Уходить не собиралась – может, просто замерзла? В мае в Подмосковье все еще прохладно по ночам. Все болело, ее трясло. Кэт хотела перестать дышать: двадцать пять лет – прекрасный возраст, когда можно больше не дышать. В голове мужской голос запел старую песню, которую она не любила:

И мы знаем, что так было всегда,

Что Судьбою больше любим,

Кто живет по законам другим

И кому умирать молодым…

Ни одного исполнителя она не помнила с таким голосом и слов песни никогда толком не знала. Кожей почувствовала взгляд слева, покосилась прищуренным глазом в его сторону – сил повернуть голову уже не было. На камне в метре от нее сидел человек лет тридцативосьми-сорока, бурча под нос слова песни и бесцеремонно разглядывая ее. Он словно вырос из-под земли. «Прикольно, глюки пошли. Наверно, это мой ангел-хранитель – надо поздороваться, что ли». Футболка и штаны цвета хаки облегали мускулистое тело. «Что уставился? Не видишь, меня колбасит? Какой, на хрен, ангел цвета хаки?». И она снова потеряла сознание.

[1] Часы марки Breguet GMT [2] Еврисфе́й, Эврисфей (др.-греч. Εὐρυσθεύς) – в древнегреческой мифологии[1] внук Персея, сын Сфенела и Никиппы, двоюродный дядя Геракла, царь в Арголиде. Геракл служил Еврисфею. [3] Апостол Пётр – Имя Пётр (Petrus, от греч. πέτρος – камень) возникло от прозвища Кифа (арам. כאפא – камень), которое ему дал Иисус. [4] Противогаз ПМК предназначен для защиты органов дыхания, лица, глаз от отравляющих веществ, радиоактивной пыли и биологических аэрозолей. Оснащен наголовником и системой для приема жидкости, мембранами для переговорного устройства [5] Здесь и далее (Г)Наб Гиб [6] 7,62-мм пулемёт Калашникова (ПК) [7] АЕК-999 «Барсук» – российский пулемёт, созданный на Ковровском механическом заводе на базе ПКМ под патрон 7,62×54 мм R. [8] СВЧ Полуавтоматическая снайперская винтовка Чукавина – производство концерна Калашникова. [9] Противотанковый ракетный комплекс – система с управляемыми ракетами, предназначенная для поражения танков и других бронированных целей. [10] Лисса Гектора (Боевой транс) – термин, обозначающий изменённое состояние сознания людей, участвующих в боевых действиях. В этом состоянии боец не чувствует страха («афобия») и боли («анальгезия»). Кроме этого, в состоянии боевого транса все члены группы теряют свою индивидуальность и действуют как единое целое.