Читать книгу История цыган-кишинёвцев - Николай Бессонов - Страница 7

Разобравшись вкратце с первым, сравнительно безоблачным, этапом цыганской истории, мы переходим ко второму. В начале XV века кочевой народ попадает в полосу несчастий. Византия, их «вторая родина», гибнет под напором завоевателей. Самая мобильная и авантюрная часть цыган откочевала в христианские страны Запада – но попала при этом «из огня да в полымя». Европа находилась в затяжном экономическом кризисе, и пришельцы оказались, как и следовало ожидать, крайними. Несколько столетий подряд их казнили или изгоняли за одну лишь принадлежность к цыганскому племени.

Несколько лучше сложилась судьба у восточной ветви народа. Жизнь под мусульманами оказалась вовсе не такой страшной, как казалось беглецам XV столетия. Турки-османы обложили цыган налогом и позволили жить, как им заблагорассудится. В ту эпоху каждый житель Балкан понимал, что эти бродячие ремесленники – важнейшая часть экономического механизма. Именно таборные умельцы снабжали жителей деревень корзинами, ситами, ложками, корытами, гвоздями, подковами и так далее. Цыган-кузнец был в чести до такой степени, что крестьяне с поклоном приглашали его в свою деревню на полное содержание (при обустройстве кузницы за счёт сельской общины)[3]. А мусульманские власти даже освободили от налогов тех мастеров, которые ковали для армии копья, панцири, стремена, сабли и тому подобное[4].

Но нет правил без исключений. Увы, молдавские предки кишинёвцев стали тем самым печальным исключением. В XIV веке первые из них попали в рабство к молдавским и валашским господам. А какое-то время спустя все без исключения цыгане этого региона стали считаться рабами. Впрочем, мы ничего не поймём, пока не вникнем в географические подробности той эпохи.

* * *

Вот мы говорим: «Молдавия». А что понимать под этим словом? Ту Молдавию со столицей в Кишинёве, которая при советской власти называлась Молдавской ССР? Это абсолютно неприемлемо. Двести лет назад эти земли и часть Румынии составляли единое государство – Молдавское княжество.

Начнём с начала. После крушения Византии под контролем турок-османов оказались многие государства Восточной Европы. Ими были покорены сербы, болгары, венгры, греки. Конечно же, в этом ряду оказались и жители так называемых Дунайских княжеств – Молдавии и Валахии. На протяжении многих столетий их правители платили налоги султанам, но имели значительную автономию. Вот почему, в отличие от прочих частей Османской империи, в Молдавии и Валахии цыгане были закрепощены и подвергались эксплуатации.

В XVIII–XIX веках активизировались русско-турецкие противоречия. Эти столетия ознаменовались полосой войн, во время которых турки теряли одну территорию за другой. Россия завоевала Крым и добилась того, чтобы правители Дунайских княжеств назначались только с её согласия. В 1806 году Турция нарушила последнее условие, сместив политически ненадёжных господарей. В ответ Александр I двинул войска, начав очередную военную кампанию. Боевые действия шли с переменным успехом, пока в 1811 году главнокомандующим не был назначен М. И. Кутузов. Это было трудное для России время. Назревала война с Наполеоном, поэтому половину дунайской группировки пришлось перебросить к западным границам. Но, даже оставшись против 80 000 турок всего с 46 000 солдат, великий полководец разгромил противника и заставил его капитулировать. В мае 1812 года был заключён Бухарестский мирный договор, согласно которому Османская империя теряла часть молдавских земель. Вот это территориальное приобретение России, находящееся восточнее реки Прут, и называлось Бессарабией (а в советское время Молдавской ССР). Главным городом Бессарабии был Кишинёв. С военной точки зрения для русских было немаловажно приобретение крепостей Хотин, Бендеры, Аккерман, Килия и Измаил[5]. Теоретически после такой блестящей победы можно было претендовать и на большее, но Кутузов был силён не только на поле боя, но и в дипломатии. Ни на минуту не забывая о Наполеоне, он спешил высвободить дунайскую армию.

Итак, начиная с 1812 года Молдавское княжество было расколото на две неравные части. Меньшая отошла под власть русских царей, которые, признав поначалу за Бессарабией право управляться «по обычаям земли молдавской», постепенно вели дело к преобразованию в обычную губернию[6]. Большая часть осталась под слабеющей властью турок. Спустя полвека княжества Молдавия и Валахия объединились в государство, названное Румынией.

* * *

Надеюсь, теперь ясно, что, говоря о молдавских предках цыган-кишинёвцев, мы вправе описывать ситуацию в весьма обширном регионе. До Бухарестского договора в Дунайских княжествах обращение с цыганским народом повсеместно было одинаково бессердечным. Да и после присоединения Бессарабии к России принципиально изменилось немногое. Ведь рабы так и остались в подчинении у тех же самых молдавских бояр и монастырей!

Заранее предвижу удивление своих читателей. «Как же можно удержать цыган в рабстве? Нет более вольнолюбивого народа!»

Верно. Но любой народ, даже самый вольнолюбивый, можно закабалить, опираясь на страх и жёсткие смирительные меры. И то и другое в данном случае присутствовало. Для того чтобы отбить охоту к побегам, бояре приговаривали к смерти смельчаков, причём выбирали самые мучительные формы казни. Особенно часто сажали на кол. Такая расправа заставляла призадуматься оставшихся.

* * *

Сразу оговорюсь – в моём распоряжении нет документов, повествующих о судьбе тех цыган, правнуки которых впоследствии стали именоваться кишинёвцами. Но одно могу сказать наверняка. Если даже они не испытали крайностей рабства, им пришлось своими глазами видеть всё, что будет описано ниже. Сейчас практически никто из цыган не представляет себе, какие ужасы творились в Молдавии всего двести лет назад. Так давайте не пожалеем времени на описание забытой трагедии. Возможно, кто-то скажет, что это отвлекает от главной темы. Я так не считаю. Кишинёвцы вышли именно из этих земель. По-моему, только логично ознакомиться с миром, в котором окончательно сформировался их диалект и откуда берут начало многие обычаи.

* * *

Итак, законы Дунайских княжеств гласили, что «все цыгане – рабы с рождения». Ещё Пушкин удивлялся такому парадоксу, ведь молдаване крепостными не являлись. В худшем случае местные крестьяне арендовали помещичью землю, но их зависимость была чисто экономической.

Цыгане были единственными рабами в княжествах.

Многих невольников держали в цепях. Вот как описывает в начале XIX века француз Ж.-А. Вайян свою встречу с цыганами, которых заставляли промывать золотой песок:

«Что за зверей я разглядел вчера сквозь туман? Они возникают и движутся – иногда на четвереньках, подобно крысам, иногда на двух ногах, подобно обезьянам… конечно, это не люди, они животные. Боже мой, это – люди! Цыгане! Их шестеро, а вот и надсмотрщик, который следит за ними. Вы видите? Они голые, как Адам, а их тела вымазаны густым слоем дёгтя. На ногах у них кандалы, на шеях ярмо, и они таскают песок из русла реки. Они носят рогатки – отвратительные ошейники вроде тех, которые одевают свиньям, дабы они не пролезли сквозь плетень – три длинных прута, не дают цыганам приклонить головы для отдыха… Они надрывались здесь с раннего утра, и им не дали ничего, кроме куска испечённого на углях хлеба, который приправлен варёным луком и щепоткой соли. Несмотря на риск, что отберёт охранник, я дал каждому из них монету и продолжил свой путь…»[7]

Если вы думаете, что такое творилось только на берегах рек, вдали от посторонних глаз, то вы ошибаетесь. В городах было то же самое. «Я видел на улицах города Яссы человеческие создания с цепями на руках и ногах, иногда в железных ошейниках, – вспоминал румынский классик Михаил Когэлничану – Их секли, морили голодом, коптили в дыму, бросали голыми на снег или на речной лёд; таково было обращение с цыганами»[8].

Сходные впечатления оставались у гостей из Западной Европы. Мистер Сэмюэль Гарднер занимал должность консула в тех же Яссах. Вернувшись в Британию, он опубликовал «Заметки о положении цыганского населения Молдавии».

«Цыгане, – писал он, – разумная и деятельная раса, и в основном их положение – это рабство (ибо немногие реально свободны)… Дети в возрасте 10-12 лет совершенно голые, но мужчины и женщины – из коих последние часто обладают совершенством форм и женской прелестью – носят грубые одеяния… Они и в самом деле способны к ремёслам и труду, искусны и деятельны, но с ними обращаются жестоко и варварски. В хозяйских домах на них взваливают самую грязную работу, держат их в погребах, непрестанно секут плетьми; по сию пору за малейшую провинность на них – в наказание и унижения ради – надевают железные ошейники с прутьями и нечто вроде железной маски или шлема»[9].

Почти каждая состоятельная семья держала тогда цыганку-стряпуху[10], и с точки зрения хозяев запертый на замок намордник был очень выгоден, поскольку мешал невольнице отправлять еду в рот. Что касается ошейников с торчащими в стороны прутьями, которые были очень распространены в княжествах[11], то они применялись везде, где человек порабощал человека. На Ямайке это орудие наказания именовалось «пот-хук», в крепостнической России – «рогатка». При попытке лечь прутья упирались в землю и ошейник начинал душить… Цыганская прислуга месяцами, а то и годами не знала нормального сна. Даже если забыть о докучном железе на шее, то как заснуть, когда едва прикрытое лохмотьями тело пробирает до костей подвальный холод?

Публицисты передовых взглядов любили сравнивать рабство цыган в Дунайских княжествах с системой рабовладения за океаном. Румынский просветитель Михаил Когэлничану ещё в 1837 году сравнивал строй своей страны с американским.

«Европейцы, – писал он, – организуют филантропические общества для отмены рабства в Америке, в то время как в самом сердце их континента имеется четыреста тысяч цыганских невольников»[12]. В этих словах чувствуется неприкрытая ирония по отношению к двойным стандартам образованной Европы. Возмущаясь заокеанскими зверствами, французы, немцы и англичане предпочитали не замечать их под боком.

* * *

Поскольку я сейчас работаю над документальной книгой об истории негритянского рабства[13], мне не могло не броситься в глаза поразительное сходство двух бесчеловечных систем. Законы, обычаи и даже орудия наказания часто напоминали близнецов. Только что я описал намордники и ошейники с торчащими прутьями. Разве они не были схожи в Америке и Дунайских княжествах? Одинаковые задачи породили одинаковую практику.

Тем не менее есть одно отличие психологического свойства, на котором почему-то не заостряли внимания исследователи. Я имею в виду открытость чернокожих рабов и замкнутость цыган-невольников. Судите сами. И те и другие были неграмотны (в американских южных штатах даже полагался тюремный срок тем белым, которые вздумают учить цветных читать и писать). И всё же негры оставили огромное количество мемуарной литературы. Библиография невольничьих воспоминаний XIX века содержит сотни книг. Беглые рабы всеми правдами и неправдами обучались грамоте, чтобы поведать миру о страданиях своего народа, или просто находили людей, которые записывали и печатали их рассказы. Одним словом, негры активно взывали к общественному мнению.

Что же мы наблюдаем одновременно с этим в злополучных Дунайских княжествах? Цыгане бежали из неволи поодиночке и целыми таборами. Часть скрывалась в Карпатских горах – этих беглецов называли нетоци. Часть ушла в Венгрию[14]. Часть – на Украину (ныне – сэрвы). Большинство побегов имело своей целью Османскую империю, где вольготно жилось под покровительством исламских законов. Смельчаков разбросало по множеству государств. Им было что рассказать… Но ни один из них не надиктовал книгу! Рассказы рабов подчинялись законам устной, а не письменной традиции. Они западали в память детям, внукам и правнукам с тем, чтобы, спустя столетие, начисто изгладиться из сознания новых цыганских поколений. Кастовая ментальность выходцев из Индии сыграла с ними злую шутку. Трагедия колоссальных масштабов укрыта от потомков (и даже профессиональных историков) из-за того, что жертвам боярского гнёта было безразлично мнение чужаков-гаже. Исследователям приходится довольствоваться беглыми отрывками из книг европейских путешественников, которые не отражают и тысячной доли будничного кошмара, именуемого «цыганским рабством».

Возьмём, к примеру, свадьбу. У любого народа это самая праздничная церемония, о которой помнят всю жизнь. А что вы скажете, если новобрачных приведут в церковь в кандалах?

Законы Дунайских княжеств не позволяли рабам жениться без хозяйского разрешения. Если бы господа ограничивались только запретами, это было бы ещё полбеды. К несчастью, владельцы порой брались диктовать, кому и с кем венчаться, причём возражений со стороны своего двуногого имущества они не терпели. Насильственные браки шокировали гостей из-за границы, они справедливо считали такую практику надругательством над христианской верой. Французский журналист Феликс Кольсон описывает, как под своды храма заволокли отчаянно отбивающуюся цыганскую пару. И жених, и невеста были закованы в цепи, однако православный священник посчитал, что это не противоречит таинству обряда. Невольничье венчание прошло под лязг железа, в тщетных попытках новобрачных вырваться из крепких рук[15].

Хотя в XIX веке законы Молдавии и Валахии не давали хозяевам права убивать своих рабов, в записках Кольсона отмечается как нечто само собой разумеющееся то, что ни одного боярина не наказали за убийство цыгана. Ещё одно описание гласит: «Цыгану гонцу или вестнику часто простреливают голову насквозь, или засекают его до смерти – по поводу и без повода – сие не считается убийством, ибо „это всего лишь цыган“»… Православные бояре взяли в мусульманском образе жизни самое худшее. Насмотревшись на восточные гаремы, они кастрировали цыган-слуг, а «фаланга» – то есть сечение по пяткам – стала в княжествах излюбленным наказанием.

Феликс Кольсон изображает типичный визит иностранца в боярский дом: «Когда наш путешественник прибыл, его ведут к дивану, где возникают шесть молодых женщин. Одни осторожно и заботливо омывают ему руки, в то время как прочие подносят ему закуски. Их кожа слегка золотиста; некоторые из них светловолосы и очаровательны. Симпатичны и мальчишки, которые втроём зажигают ему сигару. Нет, прислуга не измотана до полусмерти, ибо в порядке вещей сотня или даже более слуг в одном доме… так, может быть, такая жизнь для них – рай на земле?»

Гость недолго будет размышлять на эту тему – вскоре всё станет и без расспросов ясно. Вот служанки суетятся, подавая на обеденный стол. «Печаль столь явно разлита по лицам этих рабынь, что едва взгляд упадёт на одну, кусок в горло не лезет». Между тем хозяева покрикивают на невольниц, используя вместо имён обидные клички:

– Поди сюда, шлюха.

– Пошевеливайся, корова.

Во многих молдавских домах было принято называть девушек не иначе, как «ведьмами» или «оборванками». Впрочем, и к слугам мужского пола обращались по кличкам вроде «фараон», «черномазый» или «копуша». Но вернёмся к впечатлениям Феликса Кольсона: «Ближе к вечеру хозяин приступает к выбору из девушек-красавиц – возможно, некоторых из них он предложит гостю (так вот откуда берутся такие светлокожие цыганки с каштановыми волосами!). Следующим утром на рассвете француза будят жалобные крики. Самое расхожее наказание – это сотня плетей за разбитую чашку или плохо завитый локон… отвратительное наказание фалангой сейчас, наконец, поставлено вне закона, а в те времена рабынь ещё подвешивали в воздухе и кромсали им босые ноги кнутом из бычьих жил».

* * *

Очень многих цыган заставляли заниматься земледелием. Иностранцев больше всего поражала пассивность рабов. Восстаний не было, хотя зачастую три или четыре сотни невольников трудились в поместье под надзором всего лишь десятка молдаван… Цыгане, приученные с детства к мысли о своём рабском состоянии, были до такой степени деморализованы, что порой даже вслух бранили беглецов… Нетоци скрывались в горах и лесах – полуголые или совсем голые, загорелые дочерна. Угнетатели злобно обвиняли в людоедстве тех, кого не могли поймать. Рабы в поместьях перешёптывались, что, если бы не дикари-беглецы, хозяева относились бы ко всем цыганам гораздо добрее. Между тем нетоци были настоящими героями. Они жили охотой и, не имея ничего кроме ножей, ухитрялись отбиваться от княжеских войск, которые со зловещей регулярностью отправлялись в горы Трансильвании на их поимку.

Французский «Иллюстрированный журнал» описывал жизнь в поместье в таких выражениях: «Приниженные рабством, обречённые на невежество и побои, они не получают ничего взамен. Они – скот, который боярин подкармливает с наименьшими для себя издержками; он даёт им мамалыгу – нечто вроде густой каши из кукурузы. Летом они одеты в грубое полотно, которое донашивают, пока то не сгниёт. Дождь – их омовение; дети же ходят совсем голые. Зимою они заворачиваются в тряпьё и разные обноски; одеждою им служат старое платье, ветхие покрывала, вытертые пледы. Что касается жилья, им даже не дозволена роскошь мечтать о нём. Они устраиваются, где придётся. Поутру „ватав“[16], хозяйский надсмотрщик, в одежде, отороченной мехом, и с плетью в руке собирает их вместе, чтобы назначить каждому работу на весь день. Неприятное это зрелище – источающие затхлый запах, полуголые люди, вылезающие из конюшен, из кухонь и из-под навесов. Надзиратель – всегда суровый и непреклонный – бьёт их как ради забавы, так и с целью лишний раз показать свою власть»[17].

В русской литературе принято посмеиваться над царским правительством, которое попыталось в первой половине XIX века форсированно перевести на оседлость бессарабских цыган. Авторы рассказывают о том, как были созданы два поселения с характерными названиями Каир и Фараоновка, как кочевникам построили дома и выделили скот с сельскохозяйственным инвентарём. Далее иронично описывается провал эксперимента. Казённые деньги были потрачены даром. Цыгане, распродав имущество, предпочли скитаться, подобно поколениям своих предков[18].

Цыгановеды напрасно иронизируют. Мы уже видели, что оседлость и земледельческий труд отнюдь не были новостью для цыган Дунайских княжеств. Да и в Бессарабии задолго до опыта с Фараоновкой треть цыганского населения относилась к категории «поселенных». Они жили в шатрах или землянках на окраинах селений и из-под палки возделывали землю. Разумеется, у конкретных владельцев пропорции могли быть и другими. Например, у бессарабского помещика Л. Россета из 100 цыганских семейств 76 были приставлены к хлебопашеству[19].

«Простите, а как же кочевье?» – спросите вы.

Что ж. Наряду с домашними рабами и земледельцами существовали и кочевые цыгане. Им позволяли странствовать с одним непременным условием – регулярная выплата оброка. В современной Молдавии живут потомки таких кочевых цыган. Одни из них – урсары – водили медведей, устраивая представления по городам и сёлам. Другие – лингурары – вырезали на продажу ложки, ковши, корыта – словом, изделия из дерева. Были также лэяши – скитающиеся ремесленники. Они кузнечили, делали гребни, корыта и кирпичи. Впрочем, по первому требованию господина кочевые цыгане должны были явиться и выполнять ту работу, которую прикажут. Например, их часто заставляли строить здания[20].

Тяжёлая участь подневольного кочевника отразилась в фольклоре молдавских цыган. Одна из старинных баллад повествует, как боярин силой уводит в свои хоромы молодую красавицу по имени Арманка. Когда муж просит отдать ему жену, господин ставит коварное условие: если Арманка заговорит с мужем по-цыгански – тот может её забрать, если же она произнесёт слова на молдавском наречии, то цыгану отрубят голову. Надо сказать, что уже в ту эпоху значительная часть крепостных утратила родной язык и разговаривала на языке своих угнетателей. К счастью, героиня песни распознала опасность и спасла жизнь мужу, заговорив с ним по-цыгански[21].

Несмотря на благополучный финал, уже само появление такого произведения говорит о полном бесправии. От хорошей жизни подобные песни не складывают.

Важно отметить ещё одну частность психологического свойства. Кочевые цыгане жили под вечным страхом перевода в состояние домашних рабов. Как это происходило, описывает румынский писатель Василе Александри, который выпустил в первой половине XIX века книгу «История одного червонца». Это выразительная картина нравов, живое свидетельство современника о порядках, царивших в Молдавии. Героиню повести зовут Замфира – почти как пушкинскую Земфиру. Её – родившуюся в кочевье – продают с аукциона на бесконечные муки в боярском доме:

«Однажды (Замфире было тогда не более семи лет) к её отцу явился жандарм и приказал вместе со всеми цыганами следовать за ним в управу. Он погнал их всех в Крайову где их действительно ждало великое несчастье. Хозяин их обеднел и, будучи вынужден уплатить долги, в которые влез, решил продать своих рабов с торгов.

В день торгов площадь управы представляла собой зрелище, достойное времён самого жестокого варварства. Она была забита лежавшими на земле цыганами, цыганками и детьми; все эти люди плакали и убивались, словно воистину приговорённые к смертной казни. Толпа дворян и купцов сновала среди них, топтала их сапогами и тыкала в них пальцами, как при покупке скота. Один говорил: „Этот стоит десять золотых“. Другой отвечал: „Я бы не дал за него и горсти муки“. Третий кричал своё: „Дядя, дядя, не впутывайся ты в торговлю цыганами, на волах наживёшь больше“. Со всех сторон неслись стоны, смешанные со смехом, ударами бича, воплями, руганью и проклятьями…

В это время какой-то боярин в ишлике[22] и красных сапожках подошёл к Замфире и стал вертеть её налево и направо, окидывая с ног до головы пристальным взглядом. Он приказал ей пройтись немного, желая убедиться, не хрома ли, заглянул в зубы, затем быстрым шагом направился к глашатаю и изрёк: „Даю десять золотых за дочь вожака“. Глашатай тут же выкрикнул: „Десять золотых за дочь вожака! Кто больше? Раз, два, три, готово! В добрый час, боярин!“

Боярин уплатил деньги и вернулся к Замфире, чтоб забрать её. Но отец и мать, слышавшие торг, подскочили, словно укушенные змеёй, и бросились в ноги боярину, целуя полы его одежды и осыпая отчаянными мольбами не разлучать их с дочерью.

– Не обездоль нас, ваша светлость, – говорили бедняги. – Не вырывай ты у нас сердце наше. Горе нам, и ещё раз горе! Смилуйся над нами, ваша светлость, потому как ты боярин великий, да ниспошлёт тебе пречистая дева все блага мира… Дай бог здоровья твоей барыне и деточкам, пусть вырастут князьями да царями… Купи ты и нас, не разлучай с Замфирой, и мы будем тебе верными рабами, какую угодно работу сработаем…

И несчастные так рыдали, что и у татарина сердце бы смягчилось… Но боярин пнул их ногой, как собак, и, нанося им сапогом удары по головам, гневно закричал:

– Ступайте к чёрту, вороны проклятые, а то сейчас же прикажу померять вам спины кнутом.

Сказав это, он рванул у них из рук Замфиру, как только бурьян из земли вырывают».

Отец в отчаянии попробовал бунтовать, но жандармы приковали его к столбу и стали стегать плетьми. Боярин же, «схватив девочку за волосы, силой потащил с площади управы, оглашаемой воплями её отца и причитаниями матери»[23].

Это описание из княжества Молдавия, но и по другую сторону границы, в Бессарабии, происходили трагедии такого же плана.

Архивы донесли до нас следующую историю. Помещик Ясского уезда Бузня славился жестоким обращением с крепостными. Молодой цыган Матвей, кормивший ремеслом всю свою семью, узнал, что помещик хочет забрать его для дворовой работы. Постоянно находиться на барских глазах, сносить пинки и зуботычины Матвей не захотел. Он бежал, но был пойман. Вначале цыгана по приказу помещика пытали огнём. Потом привязали к лошади и гоняли, избивая арапником. Его мать не могла снести этого зрелища – она попыталась зарезаться, потому что и дальше видеть расправу была не в силах[24].

* * *

Эта книга посвящена цыганам-кишинёвцам. Вот почему будет уместно именно сейчас перейти от описания цыганского рабства в целом к ситуации в Кишинёве и его окрестностях. Приведу ряд эпизодов, характеризующих атмосферу той мрачной эпохи. Итак, мы на улицах Кишинёва:

«Вот скачет по кривым улицам, разъезжаясь с множеством экипажей, троек, кибиток, телег, водовозами и огромными арбами, верховая лошадь со щеголеватым всадником. За нею во всю прыть бежит босиком полуголый цыган: пока хозяин в гостях, он будет терпеливо выводить запаренного коня или покорно держать его под уздцы… А вот и цыган-возница; его роскошная верхняя одежда и сапоги накрепко прикреплены к козлам: это потому, чтобы – не дай Бог! – крепостной кучер не вздумал ходить и вне своей показной службы в парадном наряде»[25].

А вот и церковь. Священник читает проповедь. Неожиданно распахиваются двери. В алтарь врываются какие-то люди с верёвками и цепями наготове. Крича: «Беглый цыган!», они набрасываются на священника и, скрутив беднягу, уволакивают его в поместье. Позже выяснится: незваные гости обознались. Поп – действительно поп, а не скрывающийся от хозяина крепостной[26].

Но какова ситуация? И что же это за люди, которым ничего не стоит по одному лишь подозрению заковать человека в кандалы под сводами православного храма?

Ладно, не будем драматизировать. Каждому понятно – помещичьи посыльные были в своём праве. Если бы под видом священника действительно скрывался цыган с хорошо подвешенным языком, их ждала бы за поимку беглеца заслуженная награда.

А вот и барское поместье. Хозяина зовут Стырча. Он как раз наказывает крепостную цыганку – сечёт её розгами по ладоням и по пяткам босых ног. Всё как по ту сторону границы. В своём родовом поместье Бешены помещик – полновластный хозяин. Наступит зима – и он точно так же, как в Яссах, будет выгонять прислугу голую на мороз и обливать холодной водой[27].

Частный случай? Увы, нет. Сохранилось немало документов о так называемом «превышении помещичьей власти». После перехода в российское подданство цыгане получили право жаловаться на притеснения. Некоторые из них этим правом воспользовались. Конечно, до суда или до губернатора дошла ничтожная часть обиженных. Однако картина произвола и будничного зверства проступает из двухвекового отдаления во всей своей неприглядности.

Истязания были введены в обычай в селении Цыплешты. Его хозяйка, грозная госпожа Кассандра Паллади, приказывала «ватавам» бить крепостных. Часто сама не могла удержаться: стегала их плетью, топтала ногами. От наказаний умерли Иван Гайсан, молодой цыганский парень, и мальчишка Яков Лапотуши. У замученного мальчика были двоюродные сёстры. Этих дворовых девушек тоже ежедневно могли засечь до смерти, и они, конечно же, мечтали о побеге. Подозрительная помещица на всякий случай приняла меры: цыганки спали крепко связанные, в запертом чулане. Кончилось это трагически. Однажды вечером двух сестёр, как всегда, прикрутили к столбу. Бедняжки, утомлённые дневной работой, обвисли на верёвках, и их сморил сон… Вдруг среди ночи послышался шум и топот. Невольницы встрепенулись. Потянуло гарью. Пожар! Сквозь щели в досках пробивался дым. Они закричали от ужаса. Напрасно – их не слышат! Барский дом наполнился треском огня и торопливыми возгласами убегающих. В суматохе о юных цыганках забыли; никто не догадался спасти несчастных. Их жалобные вопли были заглушены общей суматохой. Сгорая заживо, узницы извивались и рвались от столба – но не для того «ватавы» затягивали узлы, чтобы можно было освободиться без посторонней помощи…

На помещицу за двух погибших от огня служанок и двоих замученных слуг наложили церковное покаяние. Имение взяли в опеку. Это значило, что она по-прежнему получала с него доход, но потеряла право лично заправлять своим хозяйством[28].

Аморальность бессарабских властей состояла в том, что многие трагедии даже не становились поводами для расследования. Чтобы не быть голословным, приведу одну историю, ставшую известной по чистой случайности. Помещик Василий Россет судился с Добровицким монастырём из-за прав на владение крепостными. В потоке взаимных упрёков всплыли ужасающие факты. Оказалось, что в 1818 году Россет ворвался со своими слугами во владения монастыря, связал цыган и угнал в свою вотчину. Через тринадцать лет 83 цыганские семьи были возвращены обратно, но за это время от побоев помещика умерло 22 души крепостных. Если бы не раздоры между спорящими сторонами, смерть этих двадцати двух цыган так и осталась бы неизвестной чиновникам. Сколько было таких латентных зверств? Сейчас это даже приблизительно оценить невозможно[29].

Лютуя, некоторые хозяева поистине не знали удержу. Помещик Корчевский покалечил своих крепостных цыганок: Марию Григорашеву и её десятилетнюю дочь Санику, а Марию Чеботарёву и вовсе убил. Эти три преступления он совершил в один день – 27 сентября 1831 года. Родственники убитой отправились к губернатору с жалобой[30].

* * *

Здесь я сделаю небольшое отступление в наши дни. Сейчас я живу в подмосковном посёлке Быково, где поселилось немало кишинёвцев. С некоторыми я по-соседски знаком уже достаточно давно. Будучи по основной профессии художником, я ищу для своей цыганской серии наиболее выразительные типажи. Только естественно, что персонажем моей картины «Таборная пляска» стала очаровательная цыганочка из семьи моих друзей (она изображена в левой части полотна). И представьте себе совпадение. Эту девочку зовут Маша Чеботарёва – она полная тёзка упомянутой выше жертвы помещичьего гнева. Как знать, не столкнулся ли я с потомками той самой семьи, которую описывает документ 170-летней давности?

На мой взгляд, это очень вероятно. Кишинёвцы прикочевали в Россию из Бессарабии. Насколько известно, их далёкие предки занимались ремёслами и даже пасли скот у помещиков. Что касается фамилии, то она впрямую указывает на род занятий. Многие цыганские семьи в тех краях делали «чоботы», то есть были сапожниками. У одного только помещика из селения Маракоуцы[31] наряду с музыкантами, котельниками, кузнецами, было 185 крепостных сапожников![32]

* * *

Царское правительство не сочло нужным что-то радикально менять в завоёванной Бессарабии. Цыгане-рабы были переименованы в крепостных, местная феодальная верхушка, то есть бояре, получили права потомственного дворянства[33]. Кочевые цыгане, которых отпускали на оброк, должны были заработать от трёх до пяти рублей. Добыть эти деньги было нелегко, а в случае задержки с выплатой семьи недоимщиков сгоняли в загоны и изнуряли до тех пор, пока не получали назначенную сумму[34]. Власть господина над крепостным скитальцем была очень велика. Например, помещик Янович отобрал у своего цыгана Иордакия шатёр, кибитку и всё имущество. Противиться барской воле тот не мог – судя по рассказам слуг, Янович был скор на расправу[35].

Молдавский исследователь И. В. Дрон полагает, что подсчётом цыганского населения никто не занимался. Это не совсем так. Переписи времён крепостничества позволяют примерно оценить численность этой национальной группы. Если судить по результатам переписи 1847 года, их проживало в Бессарабии 18 тысяч. Цифра эта, конечно же, не может быть точной, поскольку значительная часть кочевого народа всегда выпадает из поля зрения счётчиков. Но принять её к сведению можно. Крепостных цыган насчитывалось, между прочим, 11 681, и этой части статистики можно смело доверять[36].

Внимательный читатель наверняка заметил расхождение между общим числом цыган и числом крепостных. Простая арифметика позволяет сделать вывод, что к 1847 году в Бессарабии было более шести тысяч свободных цыган. Откуда они взялись?

Из-за границы. Это беглые из соседней Молдавии. Царское правительство формально обязалось выдавать беглецов хозяевам, но обставило опознание такой сложной процедурой, что мало кто из заграничных бояр мог получить своё «двуногое имущество» назад[37].

* * *

У нас до сей поры была – каюсь – упрощённая, двухмерная картина цыганского рабства. С одной стороны – смуглые невольники, с другой – их бессердечные хозяева. Но ведь имелся ещё один ключевой персонаж – простой молдаванин. Был народ, среди которого жили несчастные лэяши, лаутары, урсары и прочий подневольный люд. Если бы не поддержка со стороны рядовых молдаван и влахов, цыганская жизнь действительно превратилась бы в беспросветный кошмар. К счастью, обычные крестьяне и жители городов сочувствовали порабощенному племени. Они вкладывали хлеб в протянутую руку голодной кочевницы, они оделяли ветхой одеждой того, кто износил последнюю рубаху, они от души смеялись учёному медведю и отдавали за выступление отнюдь не лишние в хозяйстве деньги. «Цыгане, – писал современник, – необходимы молдаванину на каждом шагу. Сделать ли ему плуг, борону, подковать ли лошадь, захочет ли веселиться молдаванин с музыкой, послушать преданий старины – все обращаются к цыганам, потому что они, цыгане, единственные музыканты и рапсодисты в Бессарабии»[38].

Шанс выжить имелся у кочевников лишь благодаря коренному народу. Кто слушал зажигательную музыку лаутаров? Кто покупал сита, гвозди, веретёна и ложки? Всё те же небогатые крестьяне. Именно они ценили труд и талант цыганского народа.

* * *

Пятивековое рабство в молдавском регионе – одна из самых трагических страниц в истории выходцев из Индии. Но ничто не может длиться вечно. Однажды настала пора перевернуть эту страницу. Общество не могло более терпеть варварский анахронизм, и, как ни цеплялись бояре за своё позорное право владеть другими людьми, им пришлось смириться с неизбежностью.

Румынские цыгане получили свободу между 1856 и 1864 годами[39]. Примерно тогда же были освобождены и бессарабские цыгане – это произошло во время общей отмены крепостного права в Российской империи (реформа 1861 года). И. В. Дрон справедливо полагает, что именно тогда и усилились миграции цыган в центральные губернии. По его мнению, сыграло свою роль то, что раскрепощённые цыгане не получили ни земли, ни земледельческих орудий. Это стало окончательно ясно, когда вступило в силу Положение от 14 июля 1868 года о поземельном устройстве поселян Бессарабской области[40].

Король Попп де Сатмари. Цыгане перед глинобитным домом в Пасэреа, Румыния, 1866 год. Из архива Н. В. Бессонова

Собственно, с 60-х годов XIX столетия и начинается отдельная история кишинёвцев. С той поры, как они перенесли своё кочевье вначале на Украину, а потом и в центральную Россию, они выделились в самостоятельную этническую группу. Естественно, поначалу они не осознавали важность произошедшей перемены, считая себя частью молдавских цыган. Но годы шли. Отличия от породившей их этногруппы постепенно накапливались. И уже к началу XX века появилось самоназвание, закрепившее кишинёвскую «особость». Этноним «кишинёвцы» несёт в себе важную информацию о происхождении этой – выражаясь их языком – «нации».

* * *

Надеюсь, читатель простит меня за небольшое отступление по поводу терминологии.

Когда я употребляю сочетание «этническая группа», от текста сразу веет официальностью – а ведь научный язык и непосредственные цыгане находятся на разных полюсах. Но что же делать, если сами они так и не выработали универсального термина, принятого всем цыганским миром? И чем можно заменить «этногруппу»?

Как её иначе назвать? Род? Племя? Нация? Каста?

«Род» – это более мелкое деление.

«Племя» – это было бы точно, но ассоциации с американскими индейцами просто непереносимы.

«Нация» – слово, употребляемое частью цыган («он не нашей нации»), но русских оно запутает окончательно.

«Каста» – это из арсенала индологов.

Вот и выходит, что «этническая группа» – это единственно возможный выход. Вы уж извините меня – ничего лучше я в русском языке не нашёл.

* * *

Прежде чем перейти к российскому периоду в истории кишинёвцев, остаётся обсудить одну интересную проблему. Поскольку цыгане современной Молдавии неоднородны, возникает резонный вопрос: «Какая из ныне существующих групп является кишинёвцам родственной?» Можно поставить вопрос иначе: «От какой этнической группы откололись предки кишинёвцев, откочевав восточнее?»

За давностью лет никто не может удовлетворить наше любопытство; тем более не приходится рассчитывать на документы. Вот почему нам придётся рассуждать, используя проверенные методики – сравнивать язык и структуру занятий.

Этническая картина Молдавии весьма разнообразна. К цыганам «румынского происхождения» можно отнести: урсаров, кэлдэраров, влахов, лингураров, лэяшей, ватрашей, а также группы чурари, чокэнари и так называемых «молдован».

Я думаю, логично было бы для начала сузить круг методом исключения. Первыми можно смело отбросить ватрашей. Из истории известно, что они были домашними рабами, которые утратили цыганский язык ещё в начале XIX века и были предельно ассимилированы[41]. Из их числа выходило немало профессиональных музыкантов. Словом, здесь мы не видим ничего общего с кочевыми кишинёвцами, которые прекрасно сохранили свой диалект языка и не зарабатывали музыкой.

Далее мы можем исключить из списка урсаров, лингураров и кэлдэраров. Хотя все они были кочевниками, их род занятий не похож на старинные занятия кишинёвцев. Урсары выступали с дрессированными медведями, кэлдэрары делали и лудили котлы, лингурары вырезали ложки и корыта. Налицо отличие в профессиональной специализации.

Плащуны и влахи уже ближе к кишинёвцам по занятиям и образу жизни, но здесь слишком велики различия в диалектах цыганского языка. Добавлю, что таборы плащунов насчитывали по сорок семей (у кишинёвцев гораздо меньше), а их традиционная одежда – плащи на голое тело – была невиданна у прочих цыган Бессарабии, костюм которых напоминал молдавский[42].

Я могу ошибаться, но мне кажется, что наиболее близка к кишинёвцам группа лэяши. Начну с того, что это были кочевники. Их таборы колесили по Валахии, Молдавии и Бессарабии в поисках заработка. Даже само их название происходит от молдавского laie – что означает «скиталец», «бродяга». Они зарабатывали кузнечным ремеслом: делали гвозди, лемеха плугов, тяпки, обручи для бочек, серпы и тому подобные вещи. Эти грубо изготовленные изделия пользовались большим спросом в крестьянских хозяйствах. Для более взыскательных покупателей кочующие кузнецы выполняли тонкую работу: наконечники копий, сабли и даже пистолеты. Помимо этого ремесла, лэяши знали множество других: к примеру, они делали деревянные гребни, плели корзины и так далее. Женщины этой этнической группы ворожили, знахарствовали и просили подаяние. Принуждённые ежегодно выплачивать хозяевам по 30 грошей, лэяши, в свою очередь, наложили своеобразный оброк на угнетающее их сословие. Заходя под предлогом гадания или сбора милостыни в боярские дома, цыганки с беспримерной дерзостью тащили всё, что под руку попадётся. За это разгневанные бояре звали их «саранчой», «казнью египетской» и тому подобными кличками. Впрочем, редко кого из кочевых цыганок удавалось схватить с поличным[43].

В этом месте мои читатели-кишинёвцы, очевидно, уже почувствовали нечто родственное. По семейным преданиям им известно, что далёкие предки были сапожниками, шорниками, корзинщиками, кузнецами – словом, набор профессий практически совпадает. Ещё важнее свидетельство современников о криминальных заработках, причём речь идёт не о карманных кражах, а о домах богатых людей. Эти похождения в стиле Робин Гуда резко выделяют кишинёвцев из числа прочих цыган балканского происхождения.

Наконец, по мнению авторитетного лингвиста Льва Николаевича Черенкова, диалекты лэяшей и кишинёвцев наиболее близки[44]. Иными словами, по языковому признаку можно сделать вывод о том, что одна общность выделилась из другой.