Читать книгу Странствующая труппа - Николай Лейкин, Николай Александрович Лейкин - Страница 11
Часть первая
X
ОглавлениеВ воскресенье, в шесть часов вечера, упраздненный мыловаренный завод, или, как громко было сказано на афише, загородный театр, блистал тремя десятками бумажных гофрированных фонарей, подаренных нотариусом. Они привешены были на дворе у входа в театр, около которого для порядка стоял городовой, висели на столбах распахнутых настежь ворот и болтались под окнами бокового фасада завода, выходящего на дорогу. Спектакль был назначен в семь часов, но публика уж съезжалась. На дворе стояли дрожки пристава Котятникова, крытая рессорная бричка мирового судьи Георгия Григорьича Шилки, тарантасик нотариуса и две извозчичьи пролетки. Интеллигенция и власти посада Гусятникова были почти все в сборе. Недоставало только головы и начальника железнодорожной станции, но сын головы Вася Мелетьев был уже здесь. Он и сын кабатчика Подседова Миша приехали в театр еще часов с четырех. Все актеры, лесничий с лесничихой, учитель-суфлер и нотариус забрались сюда около полудня на репетицию и так уж из театра больше и не выходили. Продовольствовал всех холодными закусками и чаем буфетчик Варганчик, да лесничиха привезла с собой большой пирог с капустой и рыбой, который после репетиции и был съеден. Кроме извозчиков на дворе толпились ребятишки, подросточки и несколько человек взрослых из обывателей Гусятникова. Билетов в театр они не брали, но пришли из посада посмотреть на иллюминацию, на публику. Они стояли у входа, заглядывали в освещенные, но ничем не завешанные окна театральной залы, залезали даже в прихожую, но тотчас же были изгоняемы из нее Варганчиком, сидевшим у столика за кассой и продававшим билеты. Тут же помещался буфет, то есть длинный стол на козлах, покрытый скатертью, уставленный бутербродами, холодными закусками, бутылками и т. п. Шипел, испуская клубы пара, большой самовар. За буфетом стояли жена Варганчика, старая еврейка Сара Осиповна, с длинными зубами и в шелковом парике, и его дочка, молоденькая, очень хорошенькая жидовочка Ривка, в красной юбке и черном плисовом корсаже. Около вбитых в стену гвоздей с верхним платьем приехавшей в театр публики дежурили сыновья Варганчика, курчавые жиденята-подросточки.
В зрительном зале, освещенном восемью лампами, никого еще не было, и только рассыльный пристава, пожилой ундер, топил печку и подбрасывал в чугунку наколотые щепки. Вся приехавшая в театр интеллигенция толпилась на сцене и в уборных артистов. Из-за колыхающегося зеленого коленкорового занавеса слышались голоса нотариуса и лесничихи, распевающей вполголоса куплет из водевиля, и возглас Суслова, кричащего кому-то:
– Да пошлите вы своего кучера в посад хоть за бутылкой коньяку-то для уборной! Наш жидюга дерет в буфете то же самое и с артистов, что с публики. Ведь этак жить невозможно.
Портал и занавес имели самый убогий вид, хотя посреди занавеса и красовалась налепленная большая лира, вырезанная из золотой бумаги. Портал был выкрашен клеевой краской в белый цвет, и на нем было намалевано какое-то подобие пальмовых листьев для чего-то, впрочем, с крупными красными яблоками – работа Безымянцева. У самой рампы в зале стояло пианино, немного поодаль помещались четыре ряда стульев и затем шли простые некрашеные скамейки без номеров.
Котомцев и Днепровский находились в уборной, то есть в углу за сценой, отгороженном ширмами из обойной бумаги. На столике стояло складное маленькое зеркальце, и по бокам его горели две свечки, вставленные в пивные бутылки. Около зеркальца лежал жестяной ящик с красками для гримировки. Котомцев и Днепровский одевались для спектакля. Перед Котомцевым лебезил на коленях портной Берка и старался надеть ему русские сапоги с голенищами бутылками, но сапоги были не впору и не лезли на ноги.
– Господи боже мой! Что же это такое! Как же я играть буду простого лавочника без русских сапог! – раздраженно говорил Котомцев. – Тебе сказано ведь было, мерзавцу, что у меня большая нога! – крикнул он портному.
Тут же стояли полицейский пристав и лесничий, дымивший папироской.
– Сказано, сказано, – подтвердил лесничий. – Я прямо сказал: сапоги с самой большой ноги.
– Да они влезут, надо их только размочить, – отвечал портной.
– Как они могут влезть, ежели они и на нос мне не годятся! Стаскивай их с меня, стаскивай! Ну, что ты со мной, мерзавец, делаешь!
– Чтоб были сапоги! – топнул на портного лесничий. – Бери на дворе мою бричку, поезжай в посад и откуда хочешь привези сапоги, а то и денег за костюмы не получишь.
– Не поспеет вернуться. Седьмой час. Публика уж собирается. Я сейчас глядел сквозь занавес и видел, как две какие-то купчихи пришли, и за ними молодец свои стулья притащил, – заметил Днепровский.
– Ну, что ж мне теперь делать! – всплескивал руками Котомцев. – Вместо длиннополого купеческого сюртука притащили какой-то дворницкий кафтан, жилетки русской нет и сапог нет! Париков в городе нет. Играю без парика, в своих волосах… Какой же тип выйдет!
– Послушайте… Да возьмите русские сапоги с моего рассыльного, – предложил пристав. – Он здесь в театре печки топит. У него ножищи преогромадные.
– Батенька! Вы меня спасаете! – воскликнул Котомцев.
– Зови сюда моего рассыльного Антипова! Пусть придет сюда и снимет сапоги! – отдал портному приказ пристав.
Портной побежал.
– Стой! Стой! – остановил его Днепровский. – А сюртук или сибирку можно снять с того молодца, который пришел сюда давеча с купчихами и принес стулья. На нем именно такой костюм, какой для роли Льва Краснова требуется.
– Да неужели?! – радостно вскинул на Днепровского глаза Котомцев.
– Две капли воды.
– Так слышишь! Рассыльного моего сюда и позвать этого самого молодца! – прибавил портному пристав.
Через минуту явился рассыльный. Рассыльный вытянулся в струнку.
– Антипов! Сними свои сапоги и дай барину на вечер, – сказал пристав. – А сам можешь в его сапоги переобуться.
Рассыльный разулся. Сапоги пришлись Котомцеву впору.
Разыскали и купеческого молодца.
– Две капли воды – то, что мне нужно! – радостно воскликнул Котомцев при виде его сюртука. – Послушай, любезный, мне вот надо играть простого русского лавочника, а сюртука подходящего у меня нет…
– Ему сказано-с… Он согласен, – перебил Котомцева еврей.
Молодец тряхнул волосами, снял с себя сюртук и стал надевать пиджак Котомцева.
– Эх, жилетка-то у тебя хороша! Может быть, и жилетку дашь надеть? – спросил Котомцев.
– Сделайте одолжение…
– Ну, вот и отлично. А сам ты можешь в мою одежду одеться, сесть в театре на скамейку и смотреть, как мы будем играть.
– Благодарим покорно.
– Чей ты? – спросил молодца пристав в виде приветствия.
– Из лабаза Мавры Тарасьевны Порфирьевой.
– То-то рожа-то знакомая! Ну, ступай.
– Голубчик, Вадим Семеныч, добудьте ему в кассе билетик на место да, кстати, узнайте, как сбор, – обратился Котомцев к лесничему.
– Давеча всего было двадцать семь рублей, перед тем как лампы начали зажигать в театре. Я справлялся, – ответил Днепровский, ероша себе белой краской брови и делая их седыми.
– Плохи наши дела, плохи! – вздохнул Котомцев, надевая на себя длиннополый сюртук. – Уж ежели в первый спектакль не будет хорошего сбора, то что же в последующие-то спектакли станет очищаться товариществу?
– Ну, с рук порядочно билетов продали, я думаю, – сказал пристав.
– И с рук на пятьдесят рублей не продали. Театр далеко от города. Чуть не у черта на куличках. Чтобы дойти до него, нужно полторы версты грязь месить. Эх, жизнь актерская!
И Котомцев снова тяжело вздохнул.