Читать книгу Странствующая труппа - Николай Лейкин, Николай Александрович Лейкин - Страница 5

– Позвольте… Но что же вы думаете ставить для первого спектакля? – спросил Котомцева нотариус.

– Ох, уж и сам не знаю, что!

Котомцев запустил руку в волосы со лба, провел ее до затылка и стал чесать затылок.

– А какие у вас больше пьесы любят: ковровые или полушубные? – задал вопрос резонер Днепровский нотариусу.

– То есть как это ковровые? – недоумевал нотариус.

– Ах да… Ведь вы наших театральных терминов-то не знаете. Ковровыми пьесами называются пьесы с великосветскими действующими лицами, ну а полушубными – пьесы из мужицкого и купеческого быта, – пояснил Днепровский. – Так вот, которые больше любят?

– Как у нас могут что-нибудь любить, ежели в год бывает один-два любительских спектакля, а два года тому назад и никаких спектаклей не было. Спектакли у нас только лесничиха ввела, когда приехала к нам с мужем.

– Тогда для такой публики ковровые пьесы, пожалуй, лучше, – проговорил Днепровский.

– Лучше… Ты знаешь, что ковровые пьесы нам ставить нельзя, – отвечал Котомцев.

– Отчего? – спросил Днепровский.

– Отчего, отчего… Странный вопрос! Послушайте, вы в душе артист, стало быть, и друг актеров… Могу я говорить откровенно при вас? – отнесся Котомцев к нотариусу.

– Говори, говори… Евлампий Петрович – человек-рубаха, – дал за него ответ Днепровский и хлопнул его по плечу.

– Оттого, что наши дамы все перезаложились еще в Петербурге и приехали без костюмов. Ведь в будничных шерстяных и ситцевых платьях ковровые пьесы играть нельзя. Чудак! Еще спрашивает!

– Моя жена два великолепных шелковых платья привезла… – похвастался Безымянцев.

– Это твоя. Да и то врешь! А моя жена и моя свояченица сюда приехали ни с чем. Ты знаешь, мы все лето без ангажемента просидели. Ведь нужно было пить-есть, – сказал Котомцев. – Нет, уж придется на полушубных пьесах выезжать, да так, на водевильчиках.

– Да полушубные пьесы для нашей публики и лучше, – проговорил нотариус. – У нас какая публика? Простой серый купец: дровяник, лесопромышленник, лавочник, хлебник. Кто овсом торгует, кто телят скупает, кто кабаки и трактиры держит. А что насчет вашей откровенности, – прибавил он, – то можете быть смело уверены, что я никогда не злоупотреблю вашей откровенностью. Смотрите на меня как на друга, на истинного друга, готового всем вам помочь и словом и делом.

– Ну, спасибо.

Котомцев протянул нотариусу руку. Нотариус сделал елейное лицо, прищурился, наклонил голову набок, взял руку Котомцева в правую руку и потряс ее, прикрыв левой.

– Поставьте тогда для первого спектакля что-нибудь из Островского, – сказал он Котомцеву.

– Непременно надо из Островского. «Грех да беда на кого не живет» хорошо бы поставить, но у нас любовника нет. Был и сговорился ехать с нами любовничек один безместный, но накануне отъезда получил телеграмму с ангажементом куда-то на Волгу и сбежал. Бабаева и некому играть.

– Позволь! Да вот тебе любовник! Вот тебе Бабаев! – воскликнул Днепровский и указал на нотариуса. – Сыграешь Бабаева?

Нотариус покраснел.

– Ежели это, господа, роль маленькая, ничтожная… – начал он.

– Неужели вы пьесы Островского «Грех да беда» не знаете! – удивился Котомцев.

– То есть, как вам сказать… Я знаю, я, кажется, читал, но…

– Какой же вы, батюшка, артист в душе после этого, ежели Островского не знаете!

Котомцев всплеснул руками.

– Знал, но забыл… – совсем уже сконфузился нотариус. – Нельзя же все помнить.

– Сыграет, сыграет! – махал руками Днепровский. – Роль не ахти какая! Стоит ему только одеться получше, надеть на голову парик, чтоб лысину прикрыть, я его набелю и нарумяню, и отличный Бабаев выйдет. Это молодой человек… То есть он может быть и не совсем молодым человеком, а просто красивый человек, который вызывает на свидание жену купца и заводит с ней интрижку, – пояснял он. – Любезничал ведь когда-нибудь с какой-нибудь барынькой? Целовался? Ну, вот и тут надо. Прости только, друг любезный, что я тебе говорю «ты». Не могу я в актерских делах разговаривать на «вы»… Претит… – хлопнул Днепровский по плечу нотариуса. – Ну, наливай! Выпьем на «ты».

– С удовольствием…

Нотариус начал наливать рюмки.

– Я не стану больше пить… – прикрыл свою рюмку рукой Котомцев.

– Нельзя. Видишь, человек поступает в нашу труппу и делается товарищем, – настаивал Днепровский. – И чтобы всем нам быть с ним на «ты».

Выпили. Выпил и Котомцев.

– Так сыграете? – спросил он нотариуса. – То бишь… Так сыграешь Бабаева-то?

– Ежели Алексей Павлыч говорит, что сыграю, то отчего же… – кивнул нотариус на Днепровского. – Извольте. Повторяю, я для артистов на все готов.

– Да вы… да ты играл ли когда-нибудь?

– Все три раза у Ольги Сергеевны играл. У лесничихи то есть. Лесничиха только три спектакля здесь и ставила. В первый раз я играл в водевиле «Мотя», а потом…

– Да что тут расспрашивать! Сыграет… – перебил Днепровский. – Покажем, поучим… «Грех да беда» – самая удобная пьеса… Я – Архип… Котомцев – Краснов… Безымянцев – Афоня. Не отменять же оттого, что нет у нас любовника. Любовник во всякой пьесе нужен, – говорил он и спросил Котомцева: – Ну, так первый спектакль, стало быть, в воскресенье?

– Да… Но ведь вот надо досок на кой-какие приспособления в театре… На скамейки, на портал… Нельзя ли, Евлампий Петрович, как-нибудь добыть штук двадцать – тридцать досок в долг до первого представления? – сказал Котомцев.

– Досок? – встрепенулся нотариус. – А вот мы сейчас… Досками торгует наш голова. У него лесной двор. Эй! Василий! – крикнул он полового. – Кажется, в биллиардной сын нашего головы. Позови его сюда.

Половой хлопнул себя по бедру салфеткой, побежал в биллиардную и тотчас же вернулся.

– Сейчас идут-с…

В буфетную вошел совсем еще юноша в серенькой пиджачной парочке и синем галстуке, розовый, полненький, с только еще пробивающимся пушком на подбородке.

– Василий Никитич Мелетьев, – отрекомендовал его нотариус. – Вот, Вася, позволь тебя познакомить с приезжими артистами.

Актеры назвали свои фамилии и протянули юноше руку. Тот так и зарделся как маков цвет.

– Господам артистам нужны доски для театра, так пришли-ка с вашего двора на мыловаренный завод завтра поутру, – продолжал нотариус. – А деньги потом…

– Штук пятнадцать дюймовых на портал да штук пятнадцать потолще на скамейки, – сказал Котомцев.

Юноша вспыхнул еще больше.

– Я не знаю, как папенька, – проговорил он.

– Да ты отца-то и не спрашивайся. А пришли, да и делу конец!.. – проговорил нотариус.

– Послушайте, да ведь мы заплатим, из первого сбора заплатим, – вставил Котомцев.

– А хоть бы и не заплатили, – подхватил нотариус. – Да чего ты, Васька, срамишься? Ты отцу и говорить ничего не должен, а рано утром, до его прихода на двор, навали на воз досок и посылай. Дурак! Ты должен за честь считать, что к тебе артисты обращаются. В первый раз к нам в Гусятниково артисты приехали, а ты свинью из себя разыгрываешь!

Нотариус уже кричал на юношу. Тот опешил.

– Да я готов-с… Я все чувствую… Хорошо-с… Пришлю… А только уж вы, Евлампий Петрович, бога ради, не проговоритесь папаше.

– Ну, вот! Что я? Дурак, что ли? Доски будут, – кивнул нотариус актерам, а юноше сказал: – Ну, садись… Выпей рюмку для первого знакомства с артистами.

Юноша робко приткнулся к столу.