Читать книгу Каба́ - Олег Анатольевич Рудковский - Страница 3

Он сказал:

– Все, что вокруг нас,– это ритм. Вселенская симфония. Мы дышим, и все вокруг дышит вместе с нами. День и ночь, закат и рассвет, зима и лето, праздники и будни, успехи и неудачи. Также примечательно, что сбой ритма – это тоже своего рода ритм. Нечто, заложенное в структуре, как в организме изначально заложено старение. Так случается, ничего экстраординарного. Предметы ломаются, механизмы выходят из строя, здания ветшают, и ритмы – отклоняются. Иногда по несколько раз на дню. С утра спешим на работу, и в самый последний момент рвутся брюки или заедает молния на сумочке. Или на каждом перекрестке попадается красный. Или же с виду все нормально, все как и всегда, как в любой из дней, но почему-то с утра бесит любая мелочь. В другой раз мы бы и не обратили внимания, а сегодня – бесит. А потом вдруг – в транспорте с кем-то конфликт на ровном месте. На работе комп завис. Что-то не ладится, что-то случилось с механизмом. Мы это видим, да это не просто бросается в глаза, это кричит о себе. Мы видим, но предпочитаем не замечать.

Он сказал:

– А потом, среди дня, тоже на пустом месте – какое-то новое обстоятельство. Что-то резкое и отрезвляющее. Как инъекция. Как пощечина. И после этого день начинает бежать в другом направлении. Так что под вечер мы и не помним, что с утра у нас заедали молнии и компы висли. А если помним, то не до конца верим. Напоминает маятник, не правда ли? Как будто маятник достиг предельной точки, замер на миг, и понесся в другую сторону. Но, как всегда, человек сам все портит. Рвет молнию, если она заела. Пинает системный блок или бьет клавиатуру. А перед светофором, вместо того чтобы притормозить, жмет на газ, чтобы успеть в последний момент. И вот с молнией на сумке это все не так страшно. А со светофором – наоборот. Человек все больше и больше запутывает ритмы вокруг себя, пока не повиснет, как в паутине. Часто такие импульсивные рывки приводят к фатальному концу.

Он сказал:

– Бывают ночи… Уверен, что у каждого… Это обычный вечер накануне, мы идем спать после трудового дня. Все как всегда, и мы устали, наработались. Мы хотим спать. Но не спится, хоть глаз вырви. Считать – не помогает, сигареты – не помогают, капли – не помогают. Но завтра от этого не перестает быть завтра, с утра нам на работу. И мы изо всех сил пытаемся заснуть, чуть ли не гипнотизируем себя. И даже начинает получаться. Мы проваливаемся понемногу, еще минута-другая – и мы окончательно уснем. И именно в этот момент за стеной начинает плакать ребенок. Или соседи врубают музыку. Или сигнализация на чьей-то машине под окнами. Что-то, что вновь сбивает всю дрему. Я думаю – это ритмы. Есть некая точка засыпания, и она предопределена во времени. Может быть, не во все ночи. Может быть, даже далеко не во все. Но в некоторые… Почему-то это очень важно для системы – то, чтобы мы заснули в определенный момент. Или не ранее определенного момента. Потому как преждевременное засыпание именно в эту ночь – оно может что-то испортить. В нас самих. А может, и не только в нас. Может – везде.

Он сказал:

– Согласно «теории струн», мир вокруг – иллюзия. И в какой-то степени это действительно так. Наш мозг нам врет, всем и всегда. Мы видим вокруг цвета, которых не существует. Мозг обрабатывает отраженный от предметов свет и предлагает нам цвета. Мозг у всех людей – разный. Таким образом, каждый человек видит предметы по-своему, иначе. Проникни мы, как в фильмах, в голову ближнего, боюсь, комедии не выйдет. Скорее, триллер, с психушкой в окончании. Предметов, которые мы видим вокруг, не существует тоже. Это лишь колебания, беспорядочное мельтешение атомных и субатомных частиц, которые мы воспринимает на ощупь и визуально. Возможно, вы слышали о так называемом «эффекте Манделы»? Это когда воспоминания большой группы людей противоречит официальной реальности. Когда Нельсон Мандела умер в 2013 году, очень много людей удивилось и заявило, что они точно помнят, что Мандела умер в восьмидесятых в тюрьме. С тех пор таких примеров набралось сотни, если не тысячи, по всему миру. Таким образом, даже события в нашей памяти – ненастоящие, их никогда не было. Как мы вообще можем доверять после этого своим органам чувств, и что есть на самом деле реальность? Что происходит вокруг нас, какие невидимые процессы? Каков этот мир? Мы не знаем. Мы – заложники этой парной составляющей «ритм-мозг». Ритмы изменчивы, и мы изменчивы тоже. Ритм мирного времени не тот, что ритм войны. Кто-то умело приспосабливается и выживает, кто-то – нет. Ритм деревень не тот, что ритм города. Кто-то задыхается в деревне, кто-то, напротив, в городе. А после переезда эти люди вдруг обретают второе дыхание и вторую жизнь. У одного проблемы с молотком и клещами, зато он накоротке с компьютерными программами. Кому-то не дается математика, однако он может без особых напряжений нарисовать картину или сочинить стих.

Он сказал:

– Но, окруженный ритмами, зависимый от ритмов, человек и сам является источником волн. Иногда сидит компания, и беседа свободно льется несколько часов, и всем в этой компании комфортно, никто не думает о времени. А потом вдруг приходит еще один, и беседа как-то сама по себе тухнет. Вроде и не плохой человек, этот подошедший, а как-то не складывается. Это называется «сломать кайф». Обстановка не становится лучше или хуже, она становится другой. Люди вдруг начинают вспоминать, что завтра на работу, что еще хотел к родителям заскочить, что дома надо кран починить. Все разваливается, народ расходится, конец пирушке. Иногда появление в рабочем коллективе новичка меняет всю атмосферу коллектива, вплоть до того, что ломает многолетние традиции. Одна и та же шутка, сказанная разными людьми, воспринимается по-разному. В одном случае мы искренне смеемся, в другом – вежливо улыбаемся. Мы привыкли жить такими понятиями, как «он такой человек», «я к этому не приспособлен», «ну, не судьба значит», «что-то отвело» и так далее. Но на самом деле, это единый процесс. И как любой процесс, он прогнозируем и предсказуем. Мы видим его, он под носом, но предпочитаем не замечать и верить в «судьбу».

Он взглянул на них, помолчав. Мужчина и женщина напротив, на диване в его кабинете. Оба средних лет, мужчина чуть постарше – русоволосый, в футболке и джинсах, в руках тихо позвякивают ключи от машины. Обычная внешность, за исключением крючковатого шрама на лбу. Быть может, последствия детских шалостей или несчастного случая. Женщина – симпатичная, даже яркая, в то же время собранная и хладнокровная. Пока он говорил, она не то что не двинулась, не пошевелила даже бровью. Неподвижный взгляд уперся в сумочку на коленях. Также как взгляд мужчины цепляется на связку ключей. Есть еще третий персонаж с ними – пацан, что сбоку, со стороны матери. Пацан и есть причина этого визита, со всех сторон неудобного. Пацан тоже не глядит ни на кого, а взирает в окно, и, судя по виду, давно высвободил свое сознание из тела и отправил его куда подальше, в какие-нибудь миры Амбера. Очень странно, что не вертит в руках мобильник, это нетипично, стоит сразу взять на заметку.

Правую половину пацанского лица облюбовал синяк. Этакий знатный синячище, из тех, что возникают после поединка с архитектурными конструкциями. Так что пацан навскидку весьма смахивал на гопника, а не на примерного сына. Но он не гопник. Был бы гопником, торчать его предкам сейчас в иных учреждениях. Не гопник, всего лишь проблемы с архитектурными конструкциями. И, судя по всему, с нейронными тоже.

Он сказал:

– Люди восстанавливают сбившиеся ритмы каждый раз интуитивно. Кто-то через спорт. Кто-то через танец. Кто-то через медитацию. Кто-то через алкоголь. Все это – реальные, действенные, проверенные способы. Алкоголь, впрочем, не особо безопасная тропка, учитывая утренние последствия. А также то, что алкоголь, или наркотики, – это, по сути, коммерческий банк. Он все дает исключительно в кредит. Сегодня он дарит тебе расслабление, но заберет с тебя в процентах и по людоедскому курсу. Но, как это ни печально, и алкоголь и наркотики – они выправляют сбившиеся ритмы на первых порах, и в этом их главная опасность. А еще есть люди, которые и не знают ничего такого, они просто расслабляются и относятся к происходящему вокруг философски. И их сбившиеся ненароком ритмы быстро приходят в норму.

Он помолчал. Потом сказал:

– Я полагаю, что сон – из той же оперы. Когда мы засыпаем, мы переподключаемся. Во сне мы перестаем осознавать себя, а значит – нас кто-то правит. Во время гипноза мы тоже не осознаем гипнотизера, но он есть. Напившись, мы перестаем осознавать, что пьяны, но алкоголь руководит нами целиком и полностью. Поэтому очень трудно поверить, что сон – это всего лишь сон. Отдыхаем мы… Я полагаю, во сне наши ритмы синхронизируются согласно общей картине, общему Плану. Чем более человек расслаблен по жизни, тем проще происходит корректировка во сне. Утро для такого счастливчика – радостное, самочувствие – великолепное, а жизнь – удалась. Если же рвать одеяло на себя и пытаться переделать План согласно своему сбитому ритму, хорошего не жди.

Женщина напротив впервые оторвала взгляд от сумочки и взглянула ему в глаза. Ее звали Вероника Мещерякова, и имя ей шло.

– Лекция удалась,– произнесла она ровным, безэмоциональным тоном. Но любой бы заметил, что за этим равнодушием плещется океан язвительности. – А если все же ближе к реальности? Игорь, сядь прямо, не горбись.

Последняя фраза уже относилась к 13-летнему отпрыску, который все блуждал и блуждал себе в иных мирах. Ему, похоже, не нужно засыпать, чтобы перестать осознавать себя, он и наяву может. Объективно, парень сидел достаточно корректно, не сутулился и ноги не задирал. Тем не менее, послушно принял штоковую позицию, что выдавало его внимание, которое он умело прятал за равнодушием. Через три секунды он вновь расслабился. Исполнил все это меланхолично и грустно. От окна не оторвался ни на миг.

Он миролюбиво улыбнулся в ответ, как бы показывая, что кролик в шляпе еще только на подходе, и не нужно так язвить. Затем сказал:

– Впервые с подростковыми ритмами я столкнулся, когда сам был подростком. Конец восьмого класса, школа. В актовом зале только что закончилось формальное чаепитие, впереди нас ожидал поход на дискотеку всем классом. Девчонки пошли наверх в класс переодеваться, пацаны тоже поплелись за ними. Не переодеваться, нам-то ни к чему было, а околачиваться рядом, ловить, так сказать, момент… И вот стоим мы в коридоре, болтаем и прикалываемся, все как положено, и тут из класса, где девчонки переодевались, начинает доносится вой. Сначала не особо громкий, но по нарастающей. Мы даже не сразу поняли, что это наша одноклассница воет в три горла. Ее звали Наташа Мельникова. Как потом выяснилось, у нее порвались колготки. Прямо перед походом на дискотеку. А запасных колготок нет. И без колготок пойти – тоже никак. Она ведь покупала их специально, матери весь мозг вынесла с этими колготками, готовилась за месяц… Ну, вы сами знаете, как у подростков бывает. А тут такой облом, и как жить после этого?

Он слабо улыбнулся. Веселость на его лице отсутствовала. Он сказал дальше:

– Большинство девочек переоделись и вышли из класса, внутри остались только Наташа и парочка ее подружек, которые ее утешали. Поскольку обнаженка внутри закончились, некоторые пацаны тоже просочились в класс, чтобы полюбопытствовать, из-за чего сыр-бор. Наташа Мельникова сидела за одной из парт, возле открытого окна, уперев локти в столешницу и закрыв лицо ладонями, и выла в ладони. Тут пришла учительница и, быстро разобравшись, сразу же разрулила все это ЧП. Сейчас они вместе пойдут в ближайший магазин и купят Наташе колготки на ее, учительницы, деньги. И все, закрыли тему, они даже на дискотеку не опоздают, придут вместе со всеми. Учительница на минутку отошла, чтобы забрать свою сумочку. Мы, ухмыляясь понятливо, стали тоже покидать класс. И тут кто-то, – я даже не запомнил, кто именно, – исключительно из лучших побуждений, не иначе, ляпнул что-то юморное. Что-то, что обычно говорят в таком возрасте приятелю или подружке, когда приятель или подружка оконфузились. «Ну ты и лошара», к примеру. Или «Вот ребятам расскажу, поржем с тебя». Я и не услышал, что там было сказано, но это изменило все. Наташа Мельникова отлепила ладони от лица и уставилась в доску перед собой. Она как будто решила, что ну ее, эту дискотеку, поучу лучше уроки. Она сидела так минуту, пялясь на чистую доску, с красным от рыданий лицом и красными ушами-семафорами, с размазанной косметикой. Потом быстро поднялась, взгромоздилась на подоконник и сиганула в окно. С третьего этажа.

Он покачал головой, словно до сих пор, целую прорву лет спустя, не мог поверить, что это произошло. А может, и не происходило ничего – переоделись и пошли на пляски. Он же сам только что задвигал про ложную память. Как бы то ни было, он верил своей памяти. На этом этапе. Поэтому сказал:

– Можно считать, что ей повезло. Она сломала обе ноги, а в остальном осталась целой. Третий этаж школы – это совсем не третий этаж жилого дома, если вы помните, какие в школах высокие потолки. Так что высота была приличная. Вполне реально закончить жизнь именно в этой точке. Наташа Мельникова не закончила, и, можно сказать, легко отделалась, хотя если в этом уравнении с одной стороны – порванные колготки, а с другой – сломанные ноги, то не особо и легко. И как я понимаю, переломами все не ограничилось. Впоследствии, до самого окончания школы, я помню Наташу Мельникову набегами. Она то появлялась на уроках, то надолго исчезала. Я был в таком возрасте, когда не особо озадачиваешься ближним, если это не твой закадычный друг, а всего-навсего девчонка, к тому же с приветом. И только потом я понял, что «с приветом» – это не совсем метафора, применительно к Наташе Мельниковой. Что-то в ней надломилось. Либо в тот вечер, когда она сиганула в окно, либо это случилось раньше. Ее ритм сбился, и очень серьезно. Я не знаю, как сложилась потом судьба Наташи. Но иллюзий не питаю. В те времена, когда мы учились, не было такого понятия: школьный психолог. Вообще никаких психологов вокруг. Только мы, наедине со своими проблемами.

Теперь голову вскинул мужчина, перестав накручивать связку ключей, как спасительные четки. Его звали Сергей Мещеряков, и это имя ему тоже удивительно шло, если такое вообще можно применить к мужику. В отличие от жены, в глаза он не смотрел, а смотрел на галстук собеседника.

– Я не готов парня в психи записывать. В школе у всех проблемы. Меня вообще на второй год хотели оставить, и ничего, прорвался. И не горюю особо. И прямо об этом говорю, хоть Вика и не одобряет. И лучше так, чем мутузить пацана и комплексы плодить. Нормальный пацан, на мой взгляд, в дзюдо ходит. Одна только проблема с этими ночными бзиками…

Он предостерегающе поднял руку. Сказал:

– Никто никого никуда не записывает. Особенно в психи. Я просто пытаюсь вам сказать, что сбой ритмов у взрослого и у подростка – это далеко не одно и то же. Часто у взрослых ситуация нормализуется сама собой, благодаря внешним факторам. Как я уже говорил, это может быть обычный переезд. Причем не такой кардинальный, как переезд из города в глухую деревню или наоборот. Это может быть просто смена территории, смена одного города на другой. Города – как люди. У каждого тоже свой ритм. И ритм этот – мощнее ритма человека. Так случается, что после переезда человек попадает в свою струю, и, как это принято говорить, встает на ноги. У подростков – не так. Само собой это не проходит никогда. Даже если результат не столь вопиющий, как прыжок из окна школы, этот сбой – он все равно сидит в нем, внутри, на протяжении всей жизни. И если вы прислушаетесь к себе, положив руку на сердце, внутри вас – тоже есть эти блоки, эти узлы, которые тянутся из детства, из юности. С подростками нужно держать ухо востро, и самое идеальное в вашей ситуации – начать с индивидуальных занятий. Все имеет причину. И проблемы вашего сына – тоже. Нужно эту причину найти.

Они молчали. Мужчина разглядывал ключи от машины, женщина – сумку. Парень – двор за окном. За все время он так и не полез в карман, или в свой рюкзак, который болтается у его ног, чтобы вытянуть телефон и проверить свежие новости в сети. Странный тип. В то время как на лице родителей муки сомнения, на лице сына – межзвездное пространство.

– Расскажите подробнее, как это все происходит? Эти ночные хождения?

Сергей Мещеряков непроизвольно покосился на жену. Та не дрогнула, не повела бровью, и смотрела на сумку еще довольно продолжительное время, а ее муж накручивал свои ключи чуть более лихорадочно, чем прежде, ожидая, видимо, от нее активных действий. Она и сама это понимала, потому как на мужа не косилась, а собиралась с мыслями. Потом подняла голову. Ее фразы продолжали оставаться безэмоциональными, ровными, как выглаженная простыня. И оставалось лишь догадываться, какие чувства внутри этой женщины.

– Началось давно. Игорь ходил в первый класс. Все здорово тогда перепугались. Потому что никто ничего не слышал ночью. Просыпаемся утром – Игорь лежит на полу, в прихожке, голова разбита, кровь на волосах, на полу. Засохла уже. Сколько он так лежал, до сих пор не представляю. И был ли он без сознания, или спал, мы не знаем до сих пор тоже. Суда по последующим случаям – скорее, спал. Но не факт. А тогда не до идей было вообще. Я сначала решила, что кто-то залез к нам в квартиру, Игорь проснулся, и грабитель напал на него. Мне просто ничего больше в голову не приходило, и я уже почти вызвала полицию. Хорошо, что все-таки не вызвала.

Она перевела дух. Никто в кабинете не посмел даже откашляться и нарушить тишину.

– Начали его тормошить, он почти сразу очнулся. Смотрит по сторонам, ничего понять не может, как и мы. Поехали в больницу. Скорую вызывать не стали, такси вызвали, а пока ждали, кровь отмыли. Потом уже в такси начали складывать мозаику. В общем, по всему выходило, что Игорь встал ночью в туалет, споткнулся в темноте, упал, ударился головой и потерял сознание. На этом и остановились. О том, что лежал он никак не по пути в туалет, а скорее по пути к входной двери, думать тогда не хотелось. Ну даже если бы хотелось и подумалось, многого мы бы из этих думок не выжали. В больнице тоже держались этой версии. Никто не задавал вопросов, никто не косился, как можно было предположить. Осмотрели голову, смазали ранку – она была мизерной, даже зашивать не пришлось, больше крови и испуга, чем вреда. На всякий случай сделали рентген. Сотрясения нет, все нормально, обычный ушиб. На этом все. Успокоились и забыли.

Теперь пауза длилась дольше. Впервые на лице Вероники Мещеряковой отразились какие-то маломальские эмоции – она хмурилась, глядя сосредоточенно на свою сумку. Ее муж также сосредоточенно теребил ключи. Игорь Мещеряков витал в нирване. Вероника перевела взгляд на сына, словно его вид (или вид его синяка) стимулировал ее память, и сказала:

– Игорь, не горбись. Сядь прямо.

Тот принял штоковую позу. Мать отвернулась. Игорь вновь расслабился.

– Потом ничего не происходило – несколько месяцев, кажется. А когда второй раз случилось, с первым никто и не связал. Это было по-другому, совсем не так. И потом уже больше не повторялось. В ту ночь я проснулась от голоса, и я опять подумала, что в доме посторонний. Потому что не узнала голос, у нас в семье такого голоса не было. Но только я не успела запаниковать, потому что поняла, что голос читает стихи. Так что явно не грабитель тут резвится. Я пошла на голос, посмотреть, что происходит. Голос шел из комнаты Игоря. Сам Игорь стоял лицом к стене, впритык почти, с закрытыми глазами, и бубнил эти свои стихи. Я хотела его позвать, но испугалась. Я вспомнила о лунатиках, о том, что их нужно будить как-то по-особому, как-то правильно, иначе случится беда. Я вообще об этом ничего не знала. Не знала, что делать, просто стояла и смотрела на него, а он бубнил и бубнил, а потом резко перестал, пошел и лег спать.

Она пожала плечами, что скорее напоминало судорогу.

– Что за стихи были?– спросил он.– Вы узнали их?

– Стихи… Это просто так говорится – стихи. Не было это стихами, я даже не знаю, как описать.– Она чуть подумала и тряхнула головой.– В детстве был такой мульт «Тайна третьей планеты». Знаете?

Он кивнул. Он знал.

– Так вот. Там в одном месте компьютер начинает говорить: «Планета Шелезяка. Воды нет. Растительности нет. Населена роботами».

Он вновь кивнул. Он помнил.

– Это было примерно то же самое. Чужой голос, как у робота. И эти фразы, которые не имели смысла. Вроде «растительности нет, воды нет, воздуха нет, ничего нет, кругом пустота». И так далее, и все заново по кругу. Я не знаю, что это было. А Игорь, разумеется, не помнит.

Вероника Мещерякова расстегнула молнию на сумочке, заглянула внутрь, вновь застегнула. Совершенно ненужные действия как индикатор нервозности. По ходу рассказа в ней все больше и больше просыпались эмоции, и такой она нравилась куда больше.

– В любом случае, таких поэтических ночей больше никогда не было. Все другие случаи – по аналогии с первым. Следующий произошел уже очень скоро. Проснулись ночью от шума. Я встала, уже понимая, где искать источник и куда бежать. Игорь лежал в своей комнате, на полу. На сей раз без крови. Но приложился сильно, с утра синяк был, примерно как сейчас.– Она посмотрела на сына, словно сравнивая его теперешнего и тогдашнего.– Игорь, не сутулься.

Тот окаменел. Через секунду опять расслабился. Видимо, это у них игра. Ритуал – суррогат воспитания.

– Растормошили, как могли, начали расспрашивать, пока свежо. Говорит: ничего не помню. Сон страшный приснился – помнит. От кого-то убегал во сне – помнит. Больше – ничего, до того момента, как очнулся на полу. Ну что, уложили на диван дальше спать. Не обсуждали этот случай тогда, избегали. Но уже понятно было – беда. Через какое-то время – новый инцидент. Потом еще. И еще. Пытались дежурить ночью – без толку. Пока дежурим – все ок, спит. А каждую ночь не подежуришь, с утра на работу. И постоянно после таких пробуждений жалуется на кошмары. Которых, опять же,– не помнит. Мы предполагаем, что от этих кошмаров он и вскакивает. Но не просыпается, как обычные дети, а продолжает спать. Вскакивает, пытается убежать, тело не слушается, он падает на пол. Иногда ему удается пройти немного, как в тот первый раз – аж до прихожей. Но, как правило, все заканчивается падением в его же комнате. Мы постелили там двойной ковер, чтобы было мягче. Проблему это решило частично. Потому что, как я уже говорила, иногда ему удается сделать сколько-то шагов. И он может с налету врезаться в косяк, или в дверь, или в стену. Он может удариться обо что угодно.

– В школе вопросы возникают?– спросил он.

– Еще как.– Вероника невесело усмехнулась.– Мы говорим, что это от тренировок. Он ходит в дзюдо, уже несколько лет. Все привыкли. Игорь тоже так говорит, мы втроем условились. А в дзюдо в эти дни, наоборот, не ходит, потому что там уже не на что списать. Что еще остается? В поликлинику идти – не вариант. Запишут в психи. Это будет серьезнее порванных колготок, такого счастья мы не хотим ему. И не говорите о врачебной тайне, я на этот бред не поведусь. Узнают в поликлинике – узнают учителя. Узнают учителя – узнают все. Схема слишком отработана, чтобы в нашем случае было иначе. С другой стороны, сидеть ровно и ничего не делать тоже не вариант.

– Насколько я понял, такие случаи со временем стали чаще?

Вероника кивнула.

– Чаще. По нарастающей. Но трагедия даже не в этом. Игорь сам уже не ребенок. Ему не семь лет, когда можно проснуться, помазать зеленкой ушиб и через пять минут забыть. Он уже вполне взрослый, чтобы понимать весь ужас ситуации. И бояться ее. Или себя.

Он снова кивнул. Он понимал и это тоже.

– Не замечали у него подрагивания конечностей? Во время его приступов, либо отдельно? Что-то, что могло бы намекнуть на патологию? К примеру, часто лунатизм идет рука об руку с эпилепсией.

– Это я так только говорю, что врач в поликлинике не вариант. На самом деле, всех врачей мы обошли по два круга. Платно, в обход участковых врачей. Причину не называли. Но сдавали все анализы. И делали МРТ головного мозга. Если бы у него была эпилепсия, мы бы выявили. Но нет, совершенно здоровый ребенок. Причина может быть только психологической.

Он не был в этом столь уверен, как эта дама. При отсутствии самой причины обращения к медикам, анализы могут и не выявить глубокой проблемы, потому как элементарно неизвестно, где искать. Но вообще, их политика кажется здравой. Сначала они отсеяли то, что могло лежать на поверхности – эпилепсию, черепно-мозговые травмы, энурез, шизофрению,– наиболее распространенные причины детского сомнамбулизма. Затем решили попробовать с платным психологом – все-таки, если говорить о врачебной тайне, то в этом здании она самого высокого уровня. В противном случае, к ним перестанут ходить, и веселью конец.

– Он не выказывает агрессии по отношению к вам в такие ночи?

Мужчина удивленно вскинул глаза. На лице женщины не дрогнул ни один мускул. Ее выдержка была столь поразительной, что граничила с ненормальностью.

– Он не успевает выказать вообще ничего,– сказала она.– Он не совершает долгих прогулок по крышам. Это состояние, как я понимаю, длится от силы несколько секунд, потом он падает. Исключение – тот давний случай со стихами. Но таких больше нет. И я иногда думаю, что это было что-то иное.

Он кивнул, показывая, что все понимает и принимает. Потом сказал:

– Из того, что я услышал, могу предложить стандартную процедуру. Встречи три раза в неделю здесь, в кабинете. Пусть приходит, и мы будем беседовать. Цены на ресепшене, также есть на сайте.

– А что значит – беседовать?– поинтересовался Сергей Мещеряков, отец, муж и автовладелец.– О чем? И какой смысл?

Он был готов к этому вопросу. Этот вопрос звучал в девяти случаях из десяти.

– Начнем с того, что вы уже сами для себя определили: проблема сама не решится. При этом уповать на какие-то кардинальные меры, вроде электрошока, явно преждевременно.– Он демонстративно улыбнулся, показывая, что пошутил. Шутку не восприняли. Что в общем-то понятно.– Я ничего не имею против лекарств и медикаментозной составляющей. Но прежде, чем переходить к лекарствам, нужно все-таки понять причину сбоя в вашем сыне. Именно эту причину я планирую найти. И если причина эта имеет психологическую основу, то я ее найду, могу вас заверить. А после этого мы можем вновь встретиться и обсудить дальнейшие шаги. Если они потребуются. Иногда с виду гигантские проблемы громоздятся на пустяковом фундаменте. Два-три сеанса – и они разлетаются, как дым.

Он видел, как неуверенность продолжает занимать большую часть их мыслей. Он видел синхронность их внутренних сомнений – тот же ритм, но совместный, и он был уверен, что уже давно у этих двух не совпадали внутренние ритмы. Их достаток колебался в пределах средних показателей. Он – скорей всего ИП-шник, занимается монтажом – окон, дверей, каких-нибудь фонарей, гардин, тех же потолков. Или отделочник, специализируется на ремонтах. Кипучую деятельность главы семейства выдает его неусидчивая манера накручивать ключи. Она – может быть кем угодно, секретарь, бухгалтер, оператор. Только не продавец, слишком высокая самооценка. Принадлежит большинству женщин номинальных специальностей. Карьера, без сомнения, высвечивалась на первых порах – пока училась. Но потом рождение ребенка, три года декрета, как всегда, обезличили академические достижения. И нужно было начинать все заново, а не больно-то хочется, так что довольствуется средней должностью.

Ребенок, скорей всего, причина брака. И возраст соответствующий. Но самое главное – слишком контрастная пара. Этот явный контраст не очевиден в более юном возрасте, – возрасте шор и иллюзий, рассаднике самых тупых жизненных ошибок. А чем старше, тем явственней, но уже не свернуть. Чайлдфри из нее бы вышла замечательная, а яжемать – никудышная. Кроме как «сядь прямо», «вымой руки», «учись хорошо» в загашнике ничего и не наберется. «Выпей рыбий жир», возможно. Не потому, что тупая, а просто апатия. Слишком очевиден гнет ошибки. Он – простой, как свои ключи и брелок, она – с большими претензиями и нулевыми возможностями. Не будь у него квартиры по наследству от бабки или какой-нибудь двоюродной тетки, ряды абортесс пополнились бы. А у нее за душой не шиша, с предками ютится в однушке. И еще один мощный показатель: не подцепили вирус «материнского капитала». Хотя с закрытыми глазами очевидно: он был за второго ребенка, она – категорически против.

Ну, как-то притерлись, какие заусенцы могли – сточили, какие не могли – сточились заботами. Ребенок – всегда связующее звено, даже если его футболить туда-сюда от отца к матери. Он немного встал на ноги, взял тачку в кредит – с гордостью, и ключами бряцает, когда не лень, она же – как должное, с такой же хладнокровной миной. Научились со временем не думать «а как было бы». Она научилась, его-то как раз все устраивает. Узнай он о текущем раскладе, психолог потребуется уже ему. Быть может, периодически она оказывается в чьей-то постели вдали от супружеской. Не из-за скрытой мести, а исключительно от непонимания своего места в жизни, отсутствия четкой позиции. Такие адюльтеры носят сиюминутный характер, длительные шашни не для нее. Назавтра она не помнит имени своего случайного любовника, а если вдруг сталкивается, то на ее лице не дрогнет ни одна черта. И следует холодное «Добрый день» и ничего, что бы выдало ее вчерашний всплеск страсти. Он, вероятно, не думает о других женщинах. Из прозаических соображений: ему просто некогда.

И вот теперь проблема, которую не вычесть и не сточить. Хотя попытки были титанические. Сколько они задвигали ее, шесть лет? И задвигали опять же не потому, что тупые и ни черта не смыслят. Если и сохранилась в их ритмах синхронность, то называется она – «вписываемость». Такие люди, как эта пара, вне зависимости, простодыры они или с амбициями, привыкли делать так, как говорят по телеку. Или как делают соседи снизу (сверху, как правило, либо алкоголики, либо дрелевые фанаты). Или коллеги по работе. Разговоры с друзьями и знакомыми – кто что купил, и что еще прикупить осталось в этой жизни, что хочется, но пока не можется, что можется, но пока откладывается. Все разговоры – это список покупок, прошлых и предстоящих. На этом все, сходству крышка. У нее – свои телепередачи, у него – свои. У нее – одни образцы для подражания, у него – другие. Закрывание глаз на собственные желания – норма современного общества, и они ничуть не тянут на самобытную пару. Они и не смогут иначе. Потому как пропасть между «есть» и «как могло бы быть» становится все шире и все страшнее. И когда гремит гром, инстинктивное желание – «не обсуждать этот случай тогда». А лучше – никогда. Пусть само рассосется. Иначе придется копать и видеть.

До поры так и было. Не рассосалось, но задвигалось умело. Однако неудобные вопросы присутствовали все это время, и они копились, как ил. И однажды заполнили реку, превратив ее в топь. Кто-то начал подозревать, и вопросы стали совсем неудобные. Ювеналка не дремлет, особенно в последние годы правительственной распущенности и шизофрении. Если теперь выплывет, что сынок, мягко говоря, с приветом, статусу «вписываемости», мягко говоря, каюк. Истина про лунатизм разрушит все 13 лет самообмана – влегкую, одним движением. Потому что это карточный самообман, у него нет фундамента. Как всегда, как и во все времена, проблемы ребенка – это проблемы родителей. Предки – умственные сомнамбулы, дети – уже физические. Только им этого не скажешь. Не потому даже, что хлопнут дверью, а он потеряет клиентов (хотя это тоже причина, ибо в клинике строгие финансовые планы). Они просто не поймут, о чем он тут мелет. Мозг уже как консервная банка с постоянно-герметичным содержимым. Чтобы проникнуть внутрь, слов не достаточно, нужен нож и усилие.

Он разбирался в психологии людей. Детей – в особенности, это было его ремесло на протяжении уже прорвы лет. Он имел практику в единственном в их маленьком городке психотерапевтическом центре, куда проник, конечно же, сквозь смазанную блатом лазейку, но со временем себя оправдал. Через год работы он уже достиг того статуса, чтобы менять обстановку кабинета по своему усмотрению (выбив бабло с руководства). Он все продумал лично, без привлечения дизайнеров. Он сидел спиной к стене за столом, стоящим боком к окну. У противоположной стены – диван для групповых занятий. Или ознакомительных, как сейчас, и поэтому между ними – все пространство кабинета, чтобы народ чувствовал себя комфортно. Сбоку – кресло для индивидуальных занятий. За креслом, у боковой стены – стеллаж с игрушками, учитывающих разный возраст посетителей. Хотя, как правило, возраст его посетителей уже отстоял от игрушечного периода. На столе стоял комп Lenovo, на самом краю стола, со стороны посетителей, лежал Айфон. Айфон он использовал в качестве диктофона, перекидывая после сеансов аудиозаписи на комп и складируя их в отдельные файлы. По уставу клиники персонал был обязан носить белые халаты, и он носил. Но добавил от себя деталь – надевал халат поверх черной рубашки с ярко-желтым галстуком. Ну, он любил желтый цвет. Но не это главное. Яркое желтое пятно – магнит для взглядов. Подавляющее большинство посетителей пялилось на его галстук в обход глаз, и это позволяло ему спокойно наблюдать за пациентами.

Но были и исключения. Вероника Мещерякова, кажется, даже не замечала его галстука. А ее муж – напротив, только на галстук и косился.

Он разбирался в психологии. Но он не знал двух вещей. Его оценка этих людей справедлива максимум на 10% – впервые за всю практику он выдал такую большую погрешность. Второе: он только что подвел сам себя к порогу двери. Несуществующей двери, образной. И за этой дверью явно не метафорический персонаж в черном балахоне позвякивал явно не метафорической косой.

Он сказал:

– Главный вопрос в том, как ко всему этому относится сам Игорь.

Он разглядывал пацана. Тот разглядывал окно с видом гопника. Точнее, картину за окном. Окно первого этажа выходило во внутренний двор, там располагалась детская площадка, сейчас почти пустующая. Отрешенность завсегдатая иных миров не сходила с лица, хотя фингал здорово портил безмятежность. Ну и рожа у тебя, Игорек. Если он шандарахнулся плашмя с высоты своего роста – то, как и Наташа Мельникова, легко отделался. Мог бы сломать нос. Или выбить зубы. Вполне соизмеримая награда для такого падения. В любом случае все это – до поры, до времени. Пока у парня явно удача, но удача – это не брачный партнер, уйдет – и не оглянется. Двойной ковер они ему постелили… Настанет день, и он ринется в ванну – прямо лбом о зеркало. Или же прямым ходом – в окно. По статистике, подобный исход в случае с детским лунатизмом составляет 25%.

– Игорь!– дернула того мать, чтобы не расслаблялся.– Соберись. Тебе вопрос задали. И не сутулься.

Парень мигнул и оторвался от окна. Штоковую позицию не принял, видимо, хватало энергии только на одну команду. Как и предполагалось, взгляд Игоря сосредоточился на желтом галстуке. Он вообще не похож на тех подростков, которые смотрят прямо и общаются со взрослыми на равных. Правый глаз выглядел зловещим. Натурально доктор Джекил и мистер Хайд в одном флаконе.

– Как насчет встреч, скажем, вторник-четверг-суббота?

– Норм!– вклинился отец, хотя того не звали, и вообще он тут лишний. Мог бы в машине посидеть.– У него среда-пятница тренировки, а так свободен, каникулы же.

– Я все-таки хотел бы Игоря услышать.

Сергей Мещеряков насупился и вцепился в ключи. Возможно, он с ними спит. И с женой, и с ключами. Но ключи кладет поближе. Игорь опустил взгляд и глухо буркнул:

– Можно.

Его апатичность – скорей всего, она просто временная. Сомнительно, что он всегда такой – в школу ходит, в спортивную секцию ходит. Такие не выживают. Он ведь тоже «вписывается», есть с кого брать пример. Самим собой этот парень был лет до шести, пока ходил в детский сад. Или и того меньше. В данный момент у него реакция на очередной инцидент, в котором он – главный фигурант, а также угроза для родителей. Ему ведь все известно о статусе «вписываемости», хотя бы на уровне интуиции. Так что теперь превалирует чувство вины и беспомощности, как следствие – апатия.

Он не знал, что своим коротким, неброским словом Игорь открыл для него дверь, за которым его поджидало основное подведение итогов. И он, не думая, переступил порог.

– Отлично. Вы на каком этаже живете?

Секундная заминка. Все-таки ему удалось озадачить Веронику Мещерякову, выглядящую и держащую себя пуленепробиваемо.

– Седьмом…

– Кондиционеры имеются?

– Да… Три. В каждой комнате. У нас две комнаты, плюс кухня.

– Окна пластиковые?

Вновь секундная заминка.

– Пластиковые.

– Балкон тоже застеклен?

– Тоже застеклен. Это что-то значит? Думаете, микробы от кондеров?

– Этот вариант тоже нельзя исключать. Но в данном случае я сильно сомневаюсь, что это микробы от кондеров. Речь не об этом. Самое первое, что вам нужно сделать: окна закрыть. Все без исключения. Купите ручки с замком, либо детскую блокировку, либо просто открутите ручки, они легко вынимаются и вставляются. Ключи от ручек, или сами ручки – спрятать. Игорю не говорить – где. Проветривайте квартиру только в своем присутствии, и ключи от ручек доставайте так, чтобы он не увидел, где вы их храните. Второе: если нет дверного замка, который изнутри закрывается на ключ,– врежьте.

– Он есть, но мы не пользуемся,– сказал Сергей.

– Теперь пользуйтесь. На ночь закрывайте на ключ, ключ прячьте. Третье. Сделайте какой-нибудь сигнал. Вроде колокольчика на веревочке. Так у вас появится шанс успеть к Игорю до падения. Хоть вы и говорите, что такое состояние длится всего несколько секунд,– тем не менее. Ведь до прихожей он однажды дошел, стало быть, не всегда несколько секунд. Перед сном запрещены триллеры, компьютерные игры, вообще все то, что возбуждает. Книги, легкая музыка. Либо старые советские фильмы, не современные. Американская классика тоже сгодится.

Они пялились на него. Теперь оба на него, не на галстук. Все сомнения вдруг вытеснились испугом. Вдруг стало доходить, что шутки кончились. Да и не шутил никто, давно уже, несколько лет как кончились, и чего ждали,– непонятно. Сейчас они начинают осознавать, насколько все серьезно.

Ну, а чтобы не забыли это чувство, выйдя из кабинета, он решил поднажать.

– И еще одно. Я не хочу вас пугать, но это не мои домыслы, это все-таки статистика. Я бы советовал вам не входить в комнату Игоря в такие ночи поодиночке. Входите вместе. На всякий случай.

– Чет, по-моему, перегиб,– заметил Сергей Мещеряков, нахмурившись.

– Совсем нет. Были случаи, когда лунатики проявляли агрессию к близким людям. Были случаи, когда доходило до преступлений. Редко, но были. Исключать ничего нельзя. По крайней мере на первых порах.

– Ничего такого не было,– продолжал гнуть Сергей. Он посмотрел на жену, ища ее поддержки. Та молча смотрела на свою сумочку.

– Вы не понимаете.– Он дружелюбно улыбнулся.– Сейчас все изменилось.

– С чего вдруг?– кипятился Сергей Мещеряков.– Что такого изменилось?

– Мы начали говорить об этом,– спокойно произнесла его жена, не поднимая глаз.– Открыто.

Он вновь улыбнулся.

– Я рад, что вы понимаете. Мои рекомендации – это всего лишь рекомендации. Я пока не знаю ни вас, ни вашего сына, и не хочу никого задеть. Я говорю с точки зрения опыта. – Он протянул руку, взял телефон и отключил аудиозапись.– Итак, начнем завтра. Время приема уточните, пожалуйста, на ресепшене. На этом пока все. Всего доброго.

Родители поднялись синхронно, парень – с небольшой задержкой, словно ждал команды. Несмотря на джекилхайдовский вид и все ужастики, которые прозвучали тут в кабинете, с виду он обычный парень. Налицо все признаки социализации. Ходит в школу, в спортивную секцию. Не зная, для чего, просто так сказали, вот и ходит. Друзей особо нет. Родители – тоже далеко не друзья. Есть аккаунты в соцсетях. Не самостоятелен. Не умеет принимать решения, разве что под прессом. Но это не взвешенное решение, а то, что легче всего. Один пункт идет вразрез: не теребит смартфон, как отец свои автоключи. Возможно, ниточка. Или же просто депрессия с утра, как реакция на все произошедшее. Сюда ведь он тоже не по своей воле пришел. Сказали – он и пошел. Такие дети.

Перед тем, как закрылась дверь, парень, похожий на гопника, но не являющийся оным, обернулся и коротко стрельнул в его сторону недружелюбным подбитым глазом. А вот другая половина лица казалась все такой же безмятежной. Он словно продолжал сидеть на диване, таращиться в окно и витать в мирах Амбера. Ладно, кто бы ты ни был, Джекил, или Хайд, или чертилка какая. Если твои предки не исчезнут сейчас с концами, посчитав, что все это – чересчур для их психики, постараемся вытащить твоих демонов на поверхность.

Потом дверь за ними закрылась. Одновременно дверь в комнату, где Петрова ждала смерть, захлопнулась окончательно тоже.