Читать книгу Каба́ - Олег Анатольевич Рудковский - Страница 7

– Сегодня давай без напрягов, Игорь. Пообщаемся. Возьмем отвлеченные темы. Мы друг друга не знаем, давай завязывать знакомство. Просто поговорим.

Игорь сидел в кабинете Петрова и проходил сеанс психотерапии. Или как еще называется сей грустный процесс, Игорь толком и не знал. Он как только вошел сюда, собирался занять свое прошлое место на диване – так сказать, подальше от глаз,– но Петров настоял на кресле; и Игорь сел в него. Оно располагало, это кресло. Ко сну, например. Или почитать что-нибудь, а потом поспать. Или подумать о будущем, глядя в окно на детскую игровую площадку. А потом еще поспать. К отвлеченным темам оно не располагало, на взгляд Игоря: слишком мягкое. Но Петрову виднее. Вообще фраза «отвлеченные темы» заставила Игоря подобраться. На отвлеченные темы и в очереди в поликлинике говорят. Стоило ради этого сюда идти? Докапывальщики, опять же, начинают с отвлеченных тем. Стратегия у них такая, как у пса Шарика. Неужели он ошибся, и этот с желтым галстуком – из общей когорты?

Радовало, что Игорь занимал позицию вполоборота. Это избавляло его от созерцания хозяина кабинета и его канареечной символики.

Перед тем, как приступить к говорильне, Петров попросил Игоря заполнить анкету, передав тому доску-планшет с зажимом. Игорь мельком пробежался по вопросам, открепил лист, перевернул, пробежался по другой стороне. Вздохнул. Взял ручку, сосредоточился на заполнении. Петров улыбался про себя, глядя на Игоря, считывая с него эмоции, как с объявления. Не иначе, вспомнил о школе и о правилах. Стояла тишина. Петров сосредоточился на мониторе, чтобы не смущать парня взглядами. Игорь добросовестно заполнил все пункты. Передал Петрову планшет. Отметил, как психолог взял свой айфон, что-то там нажал и положил тот на край стола, ближе к Игорю. По-любому диктофон включил. Ок, анкету Игорь заполнил. К чему теперь переходим? Будем решать задачки по логике? Или проходить какие-нибудь богомерзкие иностранные тесты?

Однако Петров его удивил. Он сказал:

– Я начну с себя. Я Петров, Виктор Петрович. Я был старшим в семье, моя сестра была младше меня на семь лет. Она умерла, когда ей было 26, а мне 33. В 20 лет я женился, через два года у меня родился ребенок. Он тоже умер. Какая-то детская болезнь, он умер во сне. Толком никто не определил. Так бывает, это называется «детской смертностью». Я начал пить, мы с женой развелись. После развода я стал пить больше. Потом попал в реанимацию и еле выжил. Когда вышел, я осознал, что практически не помню несколько лет своей жизни. При этом я все эти годы продолжал ходить на работу и как-то справляться с обязанностями, и меня даже не поймали с поличным. Но все это делалось подшофе и как в тумане. – Он невесело улыбнулся. Игорь напряженно всматривался в окно.– Так получилось случайно, что друзья пригласили меня с собой в Индию. Я согласился автоматом. Что мне было терять? Несколько месяцев я жил в ашраме, это такая индийская коммуна. А когда вернулся, я точно знал, чем хочу заниматься. Вернее, скажем так, я этого хотел и раньше, всегда хотел. Просто теперь стал готов.

Он сказал:

– Я много думал в Индии, много медитировал. И мне открылась истина. Смерть моего сына можно было предупредить. Любую смерть можно предупредить. Любой несчастный случай – предугадать. Все события в будущем – это результат сегодняшних ритмов. И если быть внимательным, можно прочитать эти ритмы и предугадать будущее. Или изменить его. Но я не был внимательным, и случилась трагедия. Для меня мой сын был обычным младенцем. Как все. Но он не был как все. Что-то подступало к нему изнутри. И нужно было просто приглядеться, просто быть чаще рядом, просто быть внимательнее. Но жизнь вокруг такова, что зачастую это очень трудно сделать.

Он сказал:

– Я стал учиться этому. Помогать другим. Я учился, работал на двух работах. Я учился видеть ритмы, определять их. Предугадывать будущее. Я хорошо знаю свой предмет. Знаешь ли ты свой так же хорошо, Игорь?

Кто у кого на приеме, интересно? Игорь сидел и тихо офигевал. Только видом оставался каменным. Да и синяк не позволял разглядеть его истинные эмоции, хоть он уже и начал выцветать, – но Игорь все равно ходил по улицам в темных очках. Он не ожидал такого старта. Он был готов ко всякому… Хотя нет, прав Петров. Не ко всякому он был готов, а к самому что ни на есть привычному. Он готовил себя к тому, что он мог ошибиться в психологе, и его ждет встреча с очередным докапывальщиком, который будет лечить его «про будущее». Для Игоря мир поделился на два фронта.

– Какой предмет?– спросил Игорь, понимая по крайней мере, что Петров ждет этого вопроса.

– Твой предмет – это ты,– улыбнулся тот.– Вернее, с сегодняшнего дня это наш с тобой общий предмет. И будет таковым оставаться, пока мы не расковыряем твои проблемы.

Это не было привычной тактикой Петрова, чтобы расположить к себе пациентов, – такая вот откровенность с налета. Он не разрешал себе зацикливаться на тактиках. Если увлечься тактиками, можно перестать видеть пациента. Он старался действовать вслепую, и сейчас он понимал, что еще ни разу не рассказывал о себе другим детям столько подробностей за раз. Но и лунатики к нему приходят не каждый день, на его счету это второй случай. Сейчас он остро чувствовал, что следует начать именно с этого.

Игорю стало так любопытно, что он не сдержался.

– А вы не женились потом? Еще раз?

– Нет, Игорь. Не женился. И детей больше нет. И не будет. Я просто не решусь уже. Потому что знаю, как может быть, понимаешь?

Игорь кивнул. Он понимал. Страх. Игорь Мещеряков знал, что такое страх.

– Но перейдем все-таки к тебе,– предложил Петров, и Игорь вновь уставился в окно.– Что любишь, чем живешь? Музыку, фильмы? Как насчет фильмов? Трансформеры? Люди Икс? Хранители? Дедуля Пул?

Игорь ухмыльнулся, но взгляд от окна не оторвал.

– Смотрел.

– Часто смотришь?

– Не особо. Иногда смотрю.

– Один?

– С папой иногда. Когда у него время есть.

– А мама?

– Мама не смотрит.

Тебе бы в суде выступать, иронично подумал Петров. Словоохотливость – неизведанное слово для Игоря Мещерякова. А от значения слова «исповедь» он поседеет. Он казался забитым, закомплексованным, однако забитые дети зачастую пытаются оправдаться заранее, в каждом вопросе видя подвох, и от того мелют лишнего. Этот не таков.

Игорь же со своей стороны, испытав всплеск приязни от петровской импровизации, из группы риска не спешил того выписать. Докапывальщики – они такие. Маскировщики и хитрюги те еще.

– Что насчет компьютерных игр?– продолжал Петров знакомство.

– Играл когда-то. Дум, Халф-Лайф и все такое.

– Бродилки?

– Угу, они.

– А потом? Перестал играть?

– Ну как… Неинтересно стало…– Игорь подумал.– Даже не то что неинтересно… Начинать не хочется. Потому что уже знаешь – неделю или две не оторвешься.

А учитывая жизненную позицию твоей мамы, она этого явно не одобрит, подумал про себя Петров, вспоминая Веронику Мещерякову. А вообще у парня антиигроманский блок. В этом он не уникален. Некоторых детей привлекают компьютерные игры, но длится этот период от силы год, а потом вдруг они резко понимают, что жизнь идет, а они кроме прицела своего героя ничего не видят. И перестают. Игорь из их числа.

– Группы в интернете? Двач, Нульчан?

– Не, там стремно… На ЖЖ-шку периодически захожу. Фишки. Ну, Лурк… Они сейчас на зеркале. Ну, ВК, само собой.

– Твои родители говорили, ты спортом занимаешься?– заметил Петров.

Игорь подобрался. Вдоль позвоночника образовался стержень. Он ужаснулся и одновременно как-то обреченно согласился со своей реакцией. Как он и предполагал, это дзюдо будет его кошмарить еще долгие годы, – столько, сколько слово «спорт» будет у него ассоциироваться с секцией. Игорь напрягся, но едва-едва. Будь тут опека, они бы ничего не заметили. Но Петров – не опека, он умел подмечать. Учился все-таки. Плюс – ему, минус – тем.

– Нет уже,– буркнул Игорь, глядя в окно и видя при этом перед собой мельтешение белых кимоно и лесных орлов.– Бросил.

– Взял да бросил?– удивился Петров.

– Типа того.– Игорь говорил неприязненно.– Мне не особо нравилось. Родители просто заставляли.

– Теперь перестали заставлять?

– Типа того.

Звучит логично, и цепочка прослеживается явственно. Сначала парню пытаются привить спортивные навыки, засылают в секцию, чтобы хлюпиком не вырос и научился давать сдачи. Но секция прививается туго, и, казалось бы, – ну ее. Но тут вдруг возникают проблемы с ночными хождениями, ушибами и синяками. И навязывание спорта переходит на более высокий уровень. Потому что других оправданий под рукой нет, его родители сами в этом признались. А теперь они записали Игоря к врачу. И необходимость в спорте неожиданно отпала. Впрочем, уже сам факт визита их к нему – показатель, что отмазка стала тухлой. Теперь можно «разрешить» ребенку не ходить. Он еще и спасибо скажет.

– А что вообще насчет спорта? Физкультура в школе тебе тоже не нравится?

– Да нет, нормально,– удивился Игорь. И удивился он не вопросу, а тому, что, оказывается, «спорт» может иметь куда как более положительные ассоциации.– Бегаю только плохо, дыхалка слабая.– Он подумал и добавил:– Очень люблю плавать.

– Так тебе надо сказать родителям об этом! Пусть запишут тебя в бассейн.

Игорь угрюмо покосился на него. Не на него – на галстук. Потом молча залип на окно. Похоже, закрыта тема. Что бы там ни было со спортом, дальше Игорь его не пустит. По крайней мере, на первых порах.

А может, все было наоборот, как говорится в известном мультфильме. Не было никаких благородных стремлений со стороны предков. Они отвели Игорю в спортивную секцию исключительно после того, как тот начал заполучать синяки во сне, изначально держа прицел на удобное прикрытие. Если так, это придает его родителям неприглядные антисоциальные оттенки. А еще вызывает вопросы об их вменяемости и психологии. На что они надеялись? Каков был план? И был ли он?

Петров решил не напрягать. Он сам предложил сегодня сосредоточиться на приятном. А от темы спортивных секций здорово попахивает уже при первом прикосновении. Он переключился:

– Как насчет книг?

– Читать люблю,– тут же отозвался Игорь.

– Очень хорошо.– Петров привык к тому, что среди современных цифровых детей процент читающих резко уменьшается. Они смотрят фильмы и интернеты. Изначально он полагал, что Игорь из их числа. Его родители, судя по наружности, ухваткам и развитости речи, осилят детективчик, но «Война и мир» перекосит им мозги и ввергнет в психушку. С другой стороны, Игорь какой-то сампосебешный. И взгляд направлен больше внутрь, чем наружу. Кандидат в наркоманы, скажем прямо. Из группы риска. Но наркомания может быть разной, поскольку творческий тип – это та же наркомания, но с позитивным лицом.– Много читаешь?

Игорь кивнул.

– Есть любимая книга?

– Н-нет…– Игорь удивился. Не вопросу, а тому факту, что до этого момента даже не задавал сам себе этот вопрос. И Петров улыбнулся. Вопрос с подвохом, и ему хотелось увидеть реакцию и понять. Для иных деятелей и страничка беллетристики выглядит энциклопедией. Прочитав однажды в поезде от нечего делать высер масскульта, такие персонажи до конца жизни видят в зеркале интеллектуала. Разумеется, у книгоманов нет любимой книги. Либо это будет развернутый список до соседней звезды. Как можно выбрать что-то одно в ущерб другому?

– А что запомнилось из последнего?

– Крабат,– ответил Игорь.

Ну, понятно. Читает он. Сказки читает. Впрочем, «Крабат» не кажется сказкой для малышей. Сам Петров не читал, только фильм смотрел. Уснул под него. Поэтому с диагнозом рановато спешить.

– Чем понравилась?

Игорь секунду подумал.

– Атмосферой. Очень ярко все представляешь.

Теперь кивнул Петров.

– Понимаю. Тогда такой вопрос. Чем конкретно тебя привлекает литература? Что ты вообще думаешь о литературе, какое она имеет значение в обществе? Ты думал об этом? Что можешь сказать?

– А что нужно сказать?– Игорь, кажется, даже немного испугался.

– Твои друзья много читают?

– У меня их нет…

– Почему-то меня это не удивляет.– Петров улыбнулся, но улыбка была ободрительной.– Ну хорошо, твои сверстники. Одноклассники. Они много читают?

– Не знай…

И он не знал. Дело в том, что Игорь, несмотря на уверенность мамы в обратном, все-таки думал о будущем. В своем, игоревском, ключе. Он следил за собой в том плане, что он не хотел однажды утром (в будущем) проснуться и понять, что он – это не он уже. Его поработили, подчинили, оглупили, сделали массмедийным, и теперь он – докапывальщик. Он – управляем, вплоть до мыслей и чувств. Он отвечает на вопросы, как принято, он чувствует всплеск злости по сигналу, он любит стереотипно. Он – докапывальщик. Теперь он, увидев очередного Игоря, сам же будет мчаться к нему, чтобы толкнуть, чтобы тащиться позади и обзываться, чтобы сломать его размышления, чтобы не дать тому увидеть мир таков, какой он есть, без мозговых иллюзий.

Он не хотел этого, он искренне не хотел, и если ему уготована такая судьба, он будет считать, что его жизнь – полный отстой. Стать Лесным Орлом или другим каким козлом – об этом даже думать тошно. И Игорь перегибал палку. Упреждал, так сказать. Перестраховывался. Он не обращал внимания на людей, старался даже не смотреть на них, потому что взгляды – они тоже разные. Иной раз и взгляд может быть легкой формой докапывания.

Петров ничего не знал о теории докапывальщиков. (Ну, может, узнает еще). Он бы эту теорию отверг. Игорь напридумывал себе, книжки же читает. Истина проще: люди ему неинтересны. А он неинтересен им, людям. Они на разных волнах. Возможно, вообще в разных водоемах.

Да, Игорь понятия не имел, кто там чего читает из его одноклассников, соседских пацанов или партнеров-дзюдоистов. Но что-то он все же знал. Потому что, глядя себе под нос, Игорь, как уже говорилось, контролировал периметры. И по косвенным признакам он все-таки мог делать выводы. Поразмыслив, он добавил:

– Мне кажется – нет. Не много.

– Вот поэтому мне и интересно твое мнение,– подхватил Петров.– В чем ты видишь значимость литературы?

Значимость? Игорь внутренне усмехнулся. Петров – умный. Хорошее слово подобрал. Вот только он даже сам не подозревает, насколько хорошее. Ну и пусть не подозревает. Не время и не место базарить еще и об этом.

– Ну… Книги учат думать,– брякнул Игорь.– Писать правильно. Много историй, можно чему-нибудь научиться.

– Ты говоришь, как Википедия!– рассмеялся Петров. Игорь машинально насупился, а потом вдруг смекнул, что это не издевка, как он подумал. Никто над ним не смеется и не собирается. Никто не намерен чесать ему тут про будущее и советовать, чтобы он опомнился быстрее и взялся за ум. Петров приглашает его разделить смех. И тогда Игорь ухмыльнулся за компанию, продолжая залипать на окно. Как бы то ни было, Петров его раскусил.– Кто так говорит? Учитель по литературе?

– Ну… Он тоже говорит.– Игорь хмыкнул и покачал головой, согласуясь с какими-то своими внутренними мыслями.– Все вообще говорят. Я имею в виду взрослые.

– Хотя потом выясняется, что те, кто это говорит, и книгу в руках не держали,– заметил Петров.– Надеюсь, твой учитель не в счет. Пятерка тебе, Игорь, за примазывание, двойка – за собственное мнение. Я тебя хочу услышать. Не повторение чьих-то слов, а то, что думает Игорь Мещеряков.

Игорь поерзал. Неиспользуемые годами шестерни истошно заскрипели; он не привык к таким вопросам. Вернее сказать, как раз-таки привык, и уже отработал защитную реакцию, довел ее до автоматизма. Он уклонялся или отмалчивался. Он всегда знал, к чему они, эти вопросы. Вопросы служат уловкой, отвлекающим маневром, ловушкой для простаков. Это охота докапывальщиков. Любой вопрос такого рода – это сигнал охотничьего рожка, от которого свободные звери должны ссаться кипятком. Стоит открыть свои мысли, свой разум – и туда польются помои со всех сторон. Стоит открыть сердце – и в него полетят пики и копья. Больше всего докапывальщики ненавидят открытые сердца. До них они не докапываются. Их они раздирают на части.

Игорь на всякий случай, прежде чем открыть рот, стрельнул глазами в сторону Петрова. В обход галстука. Увиденное его немного расслабило. Вроде бы тот настроен слушать, и на лице – действительно интерес. Оставалось надеяться, что тот не прячет за спиной копье. Игорь еще не уничтожил в себе надежду. Он прочистил горло.

– Книги путают. Всех и всегда,– выдал он.

Петров вопросительно вскинул брови, не переставая улыбаться.

– Не совсем понимаю…

– Ну просто в книгах часто неправда. Мне так кажется.

Улыбка Петрова увяла. Ну честно, братцы, он ожидал большего. Хоть какой-то искры разума. Быть инфантилой, да еще и тупым,– реально гиблый случай. И что же он тогда там себе читает? Про трех дровосеков? Ребенок выразился бы ярче и образнее. Девочка четырех лет, он спрашивает ее, как она понимает хлеб, и та отвечает: с помощью хлеба земля нам передает свои силы и любовь. Четыре года, цифровой ребенок! А если по-игорю, то хлеб – это запеченное тесто, его кладут в рот.

Он не знал этого Игоря. Не знал его пока. Не представлял даже, в какие темные глубины души тот иногда осмеливается опускаться. И, что показательно, он возвращается. Он возвращается с почти неповрежденным разумом.

Почти…

А еще Петров не представлял, какую угрозу, далеко не книжную, представляет Игорь для окружения после этих своих нырков.

– Ну это естественно, на этом и строится художественная литература,– без энтузиазма заметил он.– На вымысле. Есть, конечно, такие писатели, которые описывают ситуации из своей жизни. Или из жизни хороших знакомых. Но даже тогда никто не мешает им приукрашивать или что-то добавлять от себя, менять имена героев и место событий, добавлять новых персонажей, вплоть до того, чтобы изменить саму суть и концовку. Если же говорить о фантастике, то там по умолчанию все неправда. И персонажи не всамделишные.

Он обнаружил, что Игорь смотрит на него удивленно, и осекся.

– Так в этом и суть,– сказал тот.

– В чем именно?

– В вымысле. Это как раз и неправильно. Все – вымысел. Но пишут так, словно это на самом деле.

– И что ж тут такого особенного?– Петров нахмурился. Теперь он видел перед собой два варианта. Либо парень туп, как литой чугунный жезл, либо туп он, Виктор Петров. Он искренне не понимал этого мутного типа.

Игорь нервно заерзал. Да, он не привык выражать свои мысли, и этот навык у него атрофированный. Теперь он явно психует, что не может подобрать слов и выразиться понятнее.

– То, что неправильные вещи выдают за правильные. И пишут так, словно это правильно. Но в реальности это не так.

– Очень интересно,– сказал Петров, не будучи уверенным в этом.– Но все слишком размыто. Можешь пример привести?

– Ага, Тим Талер,– выдал тот.

– Это кто?

– Это книга такая, по ней даже фильм в СССР сняли. «Проданный смех» называется. Не смотрели? Может, читали?

– Не смотрел и не читал,– признался Петров.– Но не суть. Что же там неправильного?

– Ну вот, Тим Талер…

Игорь воодушевился. Слегка приоткрыв разум и не заработав ушат привычных помоев в назидание, он вдруг испытал ни с чем не сравнимое наслаждение. Это сидело в нем, комом, перекрученным бельем, нарывом. Это сидело в нем и просилось наружу. Ему нужно было поговорить с кем-то об этом. Не обо всем… Далеко нет. Если он выложит Петрову разом все без утайки, это будет катастрофа для них обоих. Но хотя бы чуть-чуть. Только ради того, чтобы поделиться.

– Ну вот, Тим Талер. Это мальчик из бедной семьи. У него был самый лучший смех, очень заразительный и радостный. Потом пришел колдун и купил у него смех. Очень задорого. Тим Талер стал богатым, но не смог больше смеяться. Даже улыбнуться не мог. Он стал несчастным, понял, что ошибся, и захотел вернуть свой смех. Потом он пытается снова найти колдуна, чтобы забрать смех назад, ему помогают друзья и все такое. В конце они перехитрили колдуна и вернули Тиму Талеру его смех.

Похоже, опять сказка. Однако что-то уже нашептывало Петрову, что Игорь не воспринимает ту как сказку. И в нем зашевелилось что-то. Интуиция. В нем зашевелилась интуиция. Она, интуиция, подсказывала ему уже сейчас, что он хлебнет с этим Игорем. Он понятия не имел – хорошего хлебнет или плохого,– но парень явно возник в его жизни, чтобы не раз поставить его в тупик. Возможно, Игорь Мещеряков – это новая планка в его профессиональной деятельности.

– По-моему, прекрасная книга,– аккуратно высказался Петров, чтобы не мутить воду. Он, разумеется, не думал, что парень из тех неадекватов, которые кидаются с ножом на любого, кто позволил себе неосторожное высказывание. Просто сейчас Петров не мог для себя определить, в какую сторону склоняет их эта беседа.– И интересная, должно быть…

– Угу,– согласился Игорь.– Я за вечер прочитал.

– Но ты ее считаешь неправильной,– повторил Петров.– Почему?

Тот уставился на него. С подозрением. На мгновение он напомнил Петрову тролля. Еще этот желтый синяк его, как раз в тему. Тролль с подбитым глазом. Ночной. Ночью активничает, днем спит. А если точнее, ему показалось, что тролль – внутри Игоря. Как Фантомас, только вместо маски – игоревская личина. Сейчас парень словно просвечивал его, проверяя на предмет гнильцы, и желтый галстук уже не помогал отвлечь и спутать внимание. Его фонарно-подбитый взгляд спрашивал: кто ты, Петров? Кто ты есть на самом деле?

Он боится. Петров понял это отчетливо. Да, он боится реакции в ответ на свою философию, но это на поверхности. Он боится чего-то еще. И он – не инфантила. Он – миноискатель. Он продвигается по жизни, каждую секунду ожидая взрыва.

– Бедные люди не смеются,– осторожно пояснил Игорь. Его вид теперь был олицетворением восклицания «это же очевидно!» – В детстве – смеются. Не понимают еще. Все в детстве смеются. Потом вырастают и перестают. Мало денег, много проблем. Этот Тим Талер, он бы все равно перестал смеяться с возрастом. Пока родители о нем заботились, а потом бы стало некому. Потом бы он женился, дети бы родились, еще больше проблем. Даже если бы он продолжал радоваться жизни, все равно жена бы его доконала. А так ему богатство предложили вовремя.

Повисла пауза. Она была волглая и удушающая. Петров внезапно обнаружил, что вспотел. Он покосился на кондиционер в углу под потолком. Работает. Дело не в кондере, дело в нарастающем пыле дискуссии.

– То есть,– подытожил Петров,– мы приходим к известному выражению «лучше быть богатым и грустным, чем бедным и грустным».

– Типа того,– кивнул Игорь.– И писатель должен это знать. А пишет так, будто не знает. Будто лучше остаться бедным и сохранить смех. Но он потом все равно потеряется. Я не верю, что писатель не знает. Он специально так пишет.

– И для чего он так делает, по-твоему?

– Не знай.

Все ты знаешь, подумал про себя Петров, начиная, наконец, впервые осознавать, что за крендель перед ним тут судачит. Все-то ты знаешь. По меньшей мере, для себя ты определил ответ. Просто делиться не спешишь.

Что-то не то, подумал он тут же следом. Что-то в нем не то, в Игоре. Это помимо его ночных прогулок. Словно какой-то опасностью веет. В фильмах такого ощущения добиваются эффектом тревожной музыки. Актер сидит себе, как пень, или смотрит пронзительно, как пень с глазами, но вот музыка делает из этой деревянной сцены мурашки. Здесь музыки нет. Но Петрову все же тревожно.

Теперь поерзал он. Покосился на монитор. Тот погас уже, черный экран, спящий режим. Ему нестерпимо захотелось поводить мышкой, чтобы зажечь экран. Он сдержал себя. Жесты неуверенности – вовсе не то, что сейчас ему нужно.

– Ох уж эти сказки, ох уж эти сказочники,– невнятно обронил он, собираясь с мыслями.– Ну а что в конце? Тим Талер вернул свой смех, что дальше? Он действительно перестал смеяться? Дай угадаю: сказка закончилась, правильно?

Игорь мотнул головой.

– Закончилась, да, но немного не так. Вернул смех и богатство сохранил. Повезло просто.

– Так может, смысл истории в том, что по-настоящему ценить мы можем то, что потеряли?

– Может.– Игорь с легкостью согласился.– Я думал об этом.

– Или могу тебе подкинуть еще один смысл,– продолжал Петров.– То, что теряется со временем – теряется незаметно. Я имею в виду, что люди перестают радоваться жизни не в один день. И даже не в один год. Это процесс многих лет. Сначала человек перестает улыбаться по утрам, встречая новый день. Потом он перестает улыбаться знакомым. Потому что кто-то из знакомых поставил ему подножку, и он теперь переводит это отношение на остальных. Дальше он перестает реагировать на шутки, потому что в этот момент у него голова забита совсем другим. Так лет через десять человек смотрит на себя в зеркало и внезапно не узнает. Этот Тим Талер, он осознал боль потери, потому что это произошло резко. Другие люди – обычные, не сказочные,– даже не могут осознать, что они теряют.

– Так вот об этом и следовало писать!– обрадованно воскликнул Игорь. – Как оно на самом деле бывает.

– Об этом тоже пишут,– возразил Петров.– Я имею в виду, есть книги, и их немало, которые отражают именно эту проблему. Просто здесь история другая.

– Может быть. Но в других книгах – другая неправда.

– То есть примеров у тебя – масса?– улыбнулся Петров.

– Да легко!– Игорь тоже улыбнулся, вдохновленный тем, что его слушают, тем, что его понимают, и самое главное – тем, что его не считают дундуком без будущего. И – на минутку!– паря перестал пялиться в свое долбаное окно. Хоть он и не смотрел на своего визави, а смотрел попеременно то на галстук, то на погасший монитор, то на айфон на краю стола, то на свои руки, сидел он теперь лицом к Петрову.– Из Гриммов. Был один король, которого заколдовали. Ну и он должен был ходить в лохмотьях девять лет, и все над ним прикалывались. Наказание такое. Один раз король этот зашел в трактир погреться. Люди его увидели, стали ругаться, сидит такой в лохмотьях и воняет на весь трактир. Трактирщик его выгнал. Потом этот король опять стал королем. Наказание кончилось, он вернулся в свой дворец. А потом он поехал в тот самый город и стал раздавать милостыню нищим на улице. Какой-то нищий ему помог, когда он в лохмотьях ходил, вот он теперь всех благодарил за это. И он специально прошел мимо того трактирщика и ничего ему не дал. Типа, на тебе, выкуси. И снова пишут так, как будто это правильно.

– А что неправильного? – Петров сам не заметил, как увлекся.– То, что король из-за одного доброго нищего стал благодарить всех? Или что не подобает королю делать различия, он должен был и трактирщику что-то дать? Проявить, так сказать, свою милость?

– Это – да, но не только! Думать, что все нищие одинаковы, – это неправильно, конечно. Но король должен был понимать, что трактирщик – не король. У него нет богатства, дворцов, он обычный человек, которому нужно зарабатывать деньги. Семью кормить. И что было бы, если бы он не выгнал этого в лохмотьях? Ушли бы все другие посетители, он бы ничего не заработал.

– Ты ставишь корыстный интерес впереди сострадания?– уточнил Петров.

– При чем тут корыстный интерес?!– возмутился Игорь от его бестолковости.– Трактирщику просто нужно выжить. А нищий – он что делает? Ничего не делает. Они просто просят милостыню, ни о ком не заботятся. И где здесь сострадание? Один нищий – не в счет. Тот, который ему помог – один, а другие что сделали? Почему они все хорошие, и король их награждает?

Чувак прямо-таки излучение всевозможных сказок. Аж слепит. Сказочный аналитик в вакууме. Интересно, это у них в школе учитель литературы такой педагогический гений, что склоняет детей к недетским размышлениям? Или Игорь сам такой вылупился?

– На мой взгляд, все логично,– сказал Петров.– Каждая история чему-то учит. Здесь мы наблюдаем взаимоотношения персонажей. Кто-то может быть прав, кто-то не прав. На то и даны книги. Показатель хорошей книги – тот факт, что она заставляет думать. Если прочитал книгу и тут же забыл – это дрянная книга, она ничему тебя не научила. Я здесь не вижу проблемы.

– Писатель пишет так, словно король прав,– вновь вежливо пояснил Игорь, как для тупого.– Как будто трактирщик заслуживает того, чтобы быть наказанным.

Петров открыл рот, готовый к следующей схватке, но вдруг захлопнул его вновь и задумался.

Чертяка прав! Автор книги ведет читателя. В какой-то мере навязывает ему свое мнение. Трактирщик в довесок награждается отвратительным характером и мерзкой мордой. А нищий – наоборот, рассказывает слезливую историю о том, какой он хороший чел и как ему в жизни не повезло. Дети ведутся. Дети особенно машинально подстраиваются под точку зрения того, кто пишет. В процессе чтения они начинают видеть глазами писателя, неосознанно, и если писатель всячески демонстрирует, что вот этот господин – хороший, читатель склоняется к такой же оценке.

А что взрослые, чем-то разве отличаются? Возможно, но в частностях. Суть в том, что человек, читающий книгу, зачастую не видит за героями самого писателя. Как выразился сам Петров только что: книги даны для того, чтобы думать и анализировать персонажей. Но при этом не принято видеть за персонажами самого писателя. А Игорь видит.

Состоявшийся, признанный писатель-классик,– это нечто вроде незыблемой глыбы. Если он пишет, то он наверняка несет в массы некую глобальную и мудрую идею, и давайте, дети, все вместе подумаем, что хотел выразить классик своим произведением. Да ничего он не хотел выразить. Ничего толкового. Просто однажды, когда он был нищим непризнанным гением, он забрел в трактир, и хозяин трактира вышвырнул его на улицу за то, что тот не смог заплатить за суп или пиво. И теперь он просто мстит. Ну а поскольку он ни с какой стороны не король, и у него нет казны и возможностей, он мстит единственным способом, до которого дотягиваются его мстительные ручонки: пером и бумагой.

Вот только Игорь не должен ничего этого видеть. Сейчас он должен максимум голых теток на мониторе разглядывать и мечтать о том, как вырастет, напишет песню в стиле гангста-рэп, заработает бабла и купит крутую тачку. Ему 13 лет, его родители – примитивы. Он сам окружен всеми прелестями провинции с его затхлой атмосферой. У него нет друзей, по его собственному признанию, у него нет авторитета, у него нет гуру. Посредственный школьник, никакой спортсмен. Увлечений, помимо книг, нет.

Что-то не то. Что-то с ним не так, в очередной раз подумал Петров и поежился.

– Ты думаешь, писатель мстит трактирщику?– спросил он Игоря.– Это был какой-то человек из его жизни?

– Хуже,– невозмутимо ответствовал тот.– Он так пишет, чтобы другие тоже так делали. Чтобы все мстили трактирщику. И другие верят и начинают мстить. Как этот король. Никто не думает о самом трактирщике.

– Только о себе думают, так?

– И о себе не думают,– сказал Игорь уверенно, войдя в раж полемики.– Просто делают. На автомате. Как собачки. Прочитали одно, потом другое. И так незаметно делают, как в книгах. Их же много, таких историй. Есть книги про французских королей. Дюма писал. Морис Дрюон.

Петров улыбнулся. Кажется, не только сказки читает. Возможно, он специально со сказок начал. Так сказать, с того, что полегче. С него станется.

– Здесь мы с тобой на одной волне. Я сам в детстве Дюма до дыр зачитывал. Да и многие ребята.

– Там все совсем неправильно,– продолжал Игорь.– Люди сами себе придумывают вещи, и ради этих вещей могут даже жизнь отдать. Или отнять. Хотя легче никому не становится от этого, все только страдают.

– Так в этом и смысл!– вновь зацепился Петров.– Страдание – это часть литературной классики. Любой классики, в особенности русской. Через страдание мы познаем мир, познаем себя. Страдания нас меняют, поднимают на новую ступень. Если, конечно, мы правильно принимаем страдание и совершаем правильные поступки, делаем правильные выводы.

– Зачем тогда выдумывать себе всякую ересь?– Игорь пожал плечами.– Почему всегда нужен повод? Почему нужно всегда называть как-то по-другому, не как оно есть на самом деле? Хотят страдать – пусть страдают себе на здоровье. Но только это не они выдумывают. Не герои книги. Это писатель выдумывает. А чтобы люди лучше ему поверили, он свои выдумки подкрепляет страданиями. Так лучше в мозги пробиться.

– Игорь, сколько книг ты прочитал?– серьезно спросил Петров.

Тот на миг оторопел, потом снова пожал плечами.

– Да незнай… Никогда не считал. Да и как считать? Много же сборников. Это за одну книгу брать или за несколько?

– В электронном варианте читаешь?

– Угу.– Игорь кивнул.– Покупать дорого слишком.

– Все-таки с этой стороны сейчас удивительное время.– Нахлынула легкая меланхолия. И еще он сам не заметил, как начал испытывать лютую приязнь к этому молодому человеку. Который пытается понять жизнь в силу своего возраста и опыта. Который задает жизни вопросы и психует, потому что жизнь никогда не торопится отвечать. Который переворачивает понятия с ног на голову – как это и принято в подростковом возрасте. Который несет в руках флаг революции. За этой приязнью Петров уже не замечал желтеющий фингал у него под глазом.– Я помню, как многие мне в классе завидовали, потому что у меня дома был трехтомник «Виконт де Бражелон». От отца еще остался. И так получилось, что все читали и «Мушкетеров» и «Двадцать лет спустя», а третью часть читал только я. А сам я завидовал одному парню, потому что у него был «Айвенго». А другому завидовал за «Семь подземных королей».

– А попросить почитать?– удивился Игорь.– Не?

– «Не», Игорь. Именно «не». И чтобы понять, нужно было жить тогда. В то время раздобыть хорошую книгу – это как выиграть в лотерею. Доставали из-под полы у спекулянтов и очень задорого. Любая художественная книга дома была на вес золота, и родители категорически запрещали давать их кому-то читать. Не дай бог с книгой что-нибудь случится. Родители мои хоть и не запрещали, но я говорил, что запрещают. Даже представить не мог, что кто-нибудь прольет на книгу суп или оставит на страницах пятна от шоколада. Потому я и говорю, что сейчас удивительное время. Потому что можно двумя кликами скачать себе целую библиографию. Хотя вживую читать книгу не в пример приятнее.– Петров тряхнул головой, отрываясь от далекого прошлого.– Ну, хорошо. Не суть. Какие же неправильные вещи придумывали французские классики, по-твоему?

– Честь, например,– был ответ.

Как он и предполагал, в Игоре сейчас происходит ломка ценностей, ломка стереотипов. Он несколько опередил свой возраст. Обычно это происходит в 16-17 лет. Хотя в нынешнее время трудно прогнозировать, обилие информации рушит все графики.

– Ты считаешь, честь – это плохо?– Несмотря на вспыхнувшее расположение к Игорю, Петров напомнил себе причину его появления в этом кабинете. И он до сих пор не определил для себя, с кем имеет дело. Этот Игорь… Он может оказаться в итоге и святым, и таким забавным типом, который в выходные отрывает лапы живым кошкам. Ну, чтобы проверить, правильно ли пишут в книгах. Им реально больно, кошкам, или так, врут все писатели. Он может оказаться кем угодно. Интеллигентность – не показатель здравости рассудка.

– Я не знаю…– Игорь смешался.

– У тебя разве нет чести?

– А зачем?– Парень окончательно растерялся.

Что-то тут есть еще, что-то помимо ломки стереотипов, подросткового насмехательства над ценностями. Игорь сейчас выглядит так, словно он реально не понимает значение произнесенного им слова. И это не игра. Петров открыл рот, чтобы объяснить, но уже вторично захлопнул и удивился.

Он не мог этого сделать. Не мог объяснить. А как? Как объяснить слепому, что такое синее небо? Как объяснить вкус фанты тому, кто ни разу не пробовал? Как объяснить, что такое море, тому, кто никогда там не был? Можно объяснить то, что подкреплено визуально или осязательно. Палец, к примеру. Что такое палец? Да вот же он, ты им в носу ковыряешь. А честь? На нее нельзя указать, ее нельзя потрогать, попробовать на вкус.

Именно для этого и существуют книги. В них, книгах, наблюдая за героями, сопереживая им, следуя за ними путем приключений, невзгод, радостей, побед и поражений, мы познаем такие вещи, как честь, доблесть, взаимовыручка, милосердие. Объяснить все эти понятия можно лишь на примере. Пример же – это короткий рассказ. Книга – аналог физического образца.

Однако Игорь говорит не об этом. Петров вдруг ощутил, как у него на руках зашевелились волосы. Игорь говорит о том, что все эти примеры используются писателями, чтобы навязать ложные ценности. Он говорит это своими словами, как может.

И тут Петров понял. Он понял, что же с ним не так, с Игорем. Понял, что же его сверлило изнутри, словно какая-то опасность рядом, хотя опасности никакой не наблюдается,– только Игорь сидит, какой он враг?

Все эти детские рассуждения о книгах и сказочках – это все следствие. Нечто, плавающее на поверхности, как ряска. Где-то там, в глубине омута, Игорь думает о глобально-устойчивых ценностях. О том, о чем общество издревле имеет укорененное представление. О взаимовыручке. О милосердии. Взаимовыручка – хорошо. Выгнал нищего на улицу – из ряда вон плохо, негоже так поступать реальному пацану. Кто с этим поспорит? Неадекват какой-нибудь. Любить – хорошо. Ненавидеть – плохо. Перевести бабушку через дорогу – хорошо. Бросаться тухлыми яйцами с балкона в прохожих – плохо, достоин ремня. Тонны книг несут в себе все эти представления. И это – правильно. Потому что объяснить то, что нельзя потрогать или увидеть, можно только через книги. Книги – залог успешного и здорового общества. И в этом плане не важно, какая это книга – классика или ширпотреб. И в тех, и в других глобально-устойчивые ценности одинаковы.

Вот только сюжет в романе можно уподобить «замкнутой системе». Той самой, которая из физики, которая помогает с доказательством теорем или выводам формул, но которая при взаимодействии с внешними факторами меняет свои показатели. Так и по жизни. Мы меняем свои показатели, меняем их постоянно. Мы меняем рост, вес, прическу, макияж. Мы меняем поведение, походку, жесты. Мы меняем отношение к людям и событиям. Мы меняем отношение к самим себе. Потому что с возрастом становится понятно, что добро – добром, однако в реальности преобладающее значение имеют контекст, обстоятельства и мотивы. И зачастую мотивы мерзкого трактирщика самые благородные. А нищий, который тебе помог и рассказал слезливую историю, на самом деле сегодня в приподнятом настроении, а завтра своего случайного знакомого он зарежет и съест.

Вдруг за всеми этими невинными наблюдениями Петров начал различать тотальный перекос всей системы ценностей. Он увидел перед собой пацана, уже достаточно взрослого, почти юношу, который до сих пор не определил для себя, что такое «хорошо» и что такое «плохо». Из таких вот мальчиков впоследствии вырастают чудовища. Такие вот мальчики приходят в общественные места, увешанные взрывчаткой, и запускают детонатор.

Но ведь этого просто не может быть! Да ладно! Здесь, в их маленьком городе? Этот мальчик? Какое он вообще может иметь отношение к сектам или террористам? Его родители? Ну какой Сергей Мещеряков сектант или террорист? Мама? Мама лучше себе новую сумку купит, чем будет читать какого-нибудь Ошо или Оруэлла. Представить их, втихаря шепчущих своему богу, просто смешно. Да и не приводят в таком случае детей к психологу, чтобы те выдали всю подпольную сеть. Нет, странности Игоря – это результат иных веяний.

Каких? Петров не знал. Понятия не имел. Это его нетипичное, подавленное состояние… Он оживился только теперь, в пылу беседы, говоря о том, что действительно лежит у него на сердце. Все же остальное время он ходит, как мешком напуганный. Его приступы лунатизма. Опять же, со слов родителей. Его ночные кошмары. Периодически возникающие синяки на теле. И главное – перекос в мозгах. Как Маугли какой-то, который жил с волками. Или как ребенок, которого обрабатывали в стиле Маугли.

Петров обнаружил, что Игорь косится на него. Проверяет, чего там происходит за врачебным столом, а то психолог скис совсем. Пауза явно затянулась. Петров пытался ухватить какую-либо здравую мысль, чтобы сохранить диалог в продуктивном ключе. Но в голове вертелся вопрос: «Ты считаешь, все книги написаны инопланетянами? Или людьми, но под диктовку тех же рептилоидов? Чтобы привить нам некие ценности, которые нам не свойственны? Чтобы мы окончательно не поубивали друг друга? Именно поэтому человеческая раса еще жива – ее скрепляют и оставляют на Земле навязанные положительные ценности?»

Он не мог задать этот вопрос. Тогда они окончательно скатятся к уровню «Рен-ТВ», а это сейчас совершенно лишнее. И без того они зашли в невиданные дебри, которые требуют психологического осмысления.

Поскольку Петрову так и не удалось нащупать подобающее продолжение беседе, продолжил Игорь:

– Я просто не понимаю, что такого ценного в этом. Был один человек, ему нагрубили. Он сказал: это дело чести. Вызвал того на дуэль и убил. Потом был один картежник. Проиграл в карты и говорит: дело чести отыграться. И пошел отыгрываться, но снова проиграл. Разозлился и того убил. Потом один путешественник. Говорит: дело чести подняться на гору первым. А потом увидел, что у него есть соперник, испугался, что не получится первым подняться, подкараулил того и убил. Еще один жил в каком-то племени, они враждовали с другим племенем. Человек вырос, сказал, что это дело чести, пошел в соседнюю деревню и многих там убил.– Игорь посмотрел на Петрова.– Если люди хотят убивать друг друга, зачем они придумывают себе честь? Для оправдания? Но писатели, которые это пишут, они ведь понимают, что все это отмазки. Но пишут так, словно действительно она есть, эта честь.

Петров все еще безуспешно пытался гнаться за ускользающими мыслями, как за бабочками.

– У каждого свое понятие чести,– сморозил он, чтобы выиграть время.

– Ну вот! – обрадованно кивнул Игорь, словно нашел соратника по убеждениям.– Все читают, верят, и начинается потом подмена понятий. Чтобы убить, нужно обязательно придумать честь. Или спасение нации, как Гитлер делал. Чтобы разрушить нормальную семью, нужно придумать толерантность. И все такое. Самое интересное, что эта подмена понятий не только для того, чтобы оправдать плохое. Хорошее тоже. Говорят: спасибо, что подвез. А он отвечает: мне все равно в ту сторону нужно было. Хотя в ту сторону ему было совсем не нужно. Или говорят: спасибо, что выручил. А он говорит: да ладно, я это делал из корысти, так что не стоит. Но делал не из корысти на самом деле, а потому что нравится человек.

– Если я правильно понимаю, ты уверен, что честь – это вывеска? Ее не существует?– уточнил Петров еще раз. Для себя самого.

– Да незнай…– Игорь пожал плечами. – Странно просто все, я сам пока не знаю. Мы как-то с папой ехали в машине, нас один тип подрезал. Папа засигналил, тип обиделся, перекрыл нам дорогу, чтобы мы остановились. Тоже дело чести, наверное, было. Потом он вылез из машины, подошел к нам и что-то там руками размахивал. Я не знаю, отец даже стекло не опустил. Дождался, когда тот выдохнется, и дальше поехали. Самое смешное, что папа – бывший боксер. Он бы мог этого водилу на месте размазать. Но он не стал связываться, даже из машины не вышел. И что теперь получается, у него нет чести? Кто-то из бывших спортсменов мог бы ему сказать, что у него нет чести, он же столько лет занимался, а тут не постоял за себя. Но я думаю по-другому.

– Папа читает книги?

– Не, не читает. Так что ему проще.

Петров провел мышкой по столу и зажег экран, чтобы посмотреть на время. До конца их сеанса оставалось 10 минут. Самое то, чтобы закончить. Потому что если они не закончат, они могут углубиться в такую чащу, что не закончат и к концу следующего сеанса. Однако он не хотел обрывать их встречу на полуслове в самом разгаре и выбрал отвлекающий маневр.

– А что у тебя в школе по литературе, Игорь?

Тот зыркнул на него удивленно, словно моментально раскусил его тактику. Потом отвернулся к окну. Даже немного обиделся. Видимо, и правда раскусил.

– Тройка,– буркнул он.

– И почему тройка, как думаешь? Если ты так любишь книги.

– Я не говорил, что люблю книги,– отрезал Игорь, еще больше насупившись.– Я говорил, что люблю читать.

И, видимо, это должно было все объяснить. Вот только ничего это не объясняло, ни часть, ни краюшку. Сейчас Петров ощущал себя так, словно он стоит в сумерках перед полосой прибоя и не может различить, где кончается суша и начинается вода.

– Я предлагаю на сегодня закончить.– Он вдруг испытал облегчение. Несмотря на то, что Игорь Мещеряков был интереснейшим собеседником – не только среди юных пациентов, но и вообще в жизни Петрова,– он его утомил. Сильно. Игорь умудрился за полчаса вывалить на его голову столько, что потребуется не один час, чтобы разгрести этот ворох. Петров взял в руки телефон и отключил запись разговора. – Главное мы сегодня сделали. Мы познакомились и немного открыли себя друг другу. Я полагаю, это хорошее начало. Но время почти вышло, так что продолжим в другой раз.

Игорь подхватил свой серый рюкзачок с пола, выбрался из кресла, закинул рюкзак на плечо и двинулся к двери. Молча. Ни тебе «спасибо», ни «до свидания», ни «в следующий раз по графику?» или что-то в этом роде.

Перед дверью обернулся. В точности как в прошлый раз, когда выходил отсюда с родителями и с синяком. Он и сейчас с синяком, но не столь мракобесным. Видимо, это у него вроде прощания, такое вот молчаливое оглядывание. Видок уже не производит такого двойственного впечатления, как в прошлый раз. Но мистер Хайд никуда не делся. Там он, внутри. Сидит и наблюдает.

Игорь вынул из нагрудного кармана солнцезащитные очки, нацепил их на нос, отвернулся и ушел.

Какое-то время после его ухода Петров продолжал сидеть в прострации, крутя в руках телефон. Его нестерпимо подмывало воспроизвести запись в самых ключевых местах, чтобы прослушать еще раз рассуждения Игоря. Но он не позволил себе. Ему самому необходимо определиться в главных точках. Потом его взгляд упал на планшет с листом бумаги, лежащий на краю стола. Анкета, заполненная Игорем. Петров и тут пересилил свое любопытство, не стал читать написанное парнем. До следующего сеанса оставалось не так много времени, и сейчас, пока впечатления наиболее яркие, ему нужно подумать.

Последние несколько фраз Игоря окончательно убедили Петрова, что он не имеет дело с прямым или косвенным влиянием религиозной или политической группировки. Игорь – это просто Игорь. И самое главное – это сомневающийся Игорь. Сектант не сомневается. Однажды он поделил мир на два цвета (точнее, в него поместили это деление насильственно), и это накладывает отпечаток на все, что он делает или говорит. Игорь же делится наблюдениями, выводами, но при этом признает, что сам не знает, прав он или нет.

Второе: он ни разу не затронул книжный высер какого-нибудь фрика. Махровые сектанты делают это намеренно: о своей поп-эзотерике они на первых порах помалкивают, изучая жертву. Игорь же слишком молод, чтобы быть вербовщиком, да и кого тут вербовать, – его, Петрова? Все литературные авторы, упомянутые им в разговоре, были художественными классиками. Никакой бесовщины, типа «Сатанинской Библии», Луизы Хей или Блаватской. Если бы он увлекался чем-то подобным, он бы обязательно ввернул какое-нибудь «Откровение Коснослова». Но нет, он даже вполне беззлобную и местами рекомендуемую к прочтению Крипипасту не упомянул.

Но самое главное, в голове Игоря нет каши. И это же самое странное. Потому как в его возрасте каша – это нормально. Ну не то чтобы прям норма, но достаточно распространенное явление. Удовлетворительно по пятибалльной шкале. У Игоря же зашкаливает под шестерку. Ничего удивительного, что он троечник, с таким подходом. Можно сколько угодно кудахтать о тупой системе образования, о шаблонности в воспитании, об усреднении и пестовании рабов. Но Петров знает: Игорь Мещеряков имеет в школе плохую успеваемость добровольно. Он сам установил в мозгах эти блоки. Он словно просит прощения у существования за то, что задает несвойственные ему вопросы. И как откуп швыряет на алтарь свою успеваемость.

И, стало быть, в одном Петров прав с самого начала. Игорь боится. Кого или чего – это предстоит выяснить.

Интересно только, почему вдруг здесь парень раскрылся? В первый же сеанс, незнакомому человеку? Эффект случайного попутчика? Или что-то иное? Видно без лупы, что Игорь ни при каких условиях не привык делиться. Более того: привык прятаться. А тут вдруг… И это продолжало беспокоить. Несмотря на то, что Петров вывел Игоря из списка террористов-смертников, такая вдруг спонтанная откровенность продолжала беспокоить. Откровенничал как по нотам. Такого не бывает.

Петров понятия не имел, что откровенностью сегодня в его кабинете не пахло. Игорь Мещеряков не подпустил его и близко к своим проблемам, к своим мыслям, к своим страхам.

Ни чуточки.