Читать книгу В тени двух богов - Олег Красин - Страница 11

Через несколько месяцев после начала консульства Цейония Коммода, когда уже благоухала весна, и дневное солнце согревало италийскую землю еще не горячим, но ощутимым теплом, Рим, после холодной и ветреной зимы, зажил обычной жизнью. Нескончаемой вереницей потекли празднества, посвященные богам, разнообразные игры и фестивали. Огромное население города: знать, вольноотпущенники, рабы, все предались безудержным развлечениям, которыми обильно потчевал вечный Рим.

На открытие сезона конных бегов Марка и его мать, а также их родственницу Фаустину старшую, новый консул Цейоний Коммод пригласил в мае. Случилось это следом за обручением Марка с его дочерью Фабией, и после Латинского фестиваля, во время которого Марка назначили префектом города – пост этот был почетный и не давал никаких особых преимуществ, однако позволил Цейонию отличить нового родственника.

Само обручение проводилось в торжественной обстановке, в присутствии родни с обеих сторон. Марк тогда впервые увидел Фабию, небольшого роста, анемичную, тихую девочку, которая, казалось, не понимает, что происходит. Наверное, ее только оторвали от кукол, ведь она была на несколько лет моложе Марка, которому в феврале исполнилось пятнадцать.

Прадед Марка Катилий Регин, торжественный, в белой тоге, выступил вперед и обратился к Цейонию Коммоду с традиционным вопросом: «Обещаешь ли ты, Цейоний, отдать в жены Марку свою дочь Фабию». Марк заметил, как увлажнились глаза матери – Домиция стояла рядом с прадедом.

«Обещаю!» – ответил Коммод, и Марк надел железное кольцо, простое, без украшений на левую руку девочке, попутно заметив, что ладошка у нее холодная, как лед. Он не знал ни Фабию, ни ее отца, но обычай позволял выждать несколько лет до свадьбы и потому Марк отнесся к происшедшему событию довольно спокойно. Если это воля Адриана, то путь так и будет.

Сидевший в большом Цирке возле матери Марк, видел по сторонам себя огромное людское море. Первые ряды были сплошь белыми, ибо на скачках от знатных людей требовалось бывать только в тогах. Сегодня Марк тоже был в белом, ведь год назад он уже получил тогу мужественности. Над ними, на более высоких ярусах сидели простолюдины в пестрых и красочных нарядах. Это людское море шумело, шелестело, гудело, ожидая начало заездов, а прекрасный солнечный день, обещавший стать жарким, был в самом разгаре. Наверху, по специально натянутым тросам, как трудолюбивые муравьи ползали рабы, разворачивая материю, которая должна создать тень от палящих лучей небесного светила.

В Большом Цирке, где проводились конские бега, помещалось более ста тысяч зрителей. Он находился в долине меж Авентином и Палатином, имел три яруса сидений и был обнесен высокой стеной. За несколько десятков, а то и сотню лет, здание Цирка не раз менялось. Оно отстраивалось Октавианом Августом и восстанавливалось Траяном после пожара. Император Клавдий приказал облицевать мрамором лошадиные стойла. Меты – ограничивающие дистанцию указатели, вокруг которых совершали свой поворот возницы на квадригах44, превратились из каменных в позолоченные.

Конские бега с давних времен вызывали огромный интерес жителей города.

Они видели бешено скачущих лошадей с лоснящимися от пота боками, которыми умело управляли мускулистые, сильные мужчины. Их захватывали сопутствующий бегам азарт и риск, порою смертельный, поскольку хозяева квадриг часто вылетали на поворотах прямо под копыта чужих лошадей. Наконец, сильнейшее впечатление производили и сами возницы, могущие в определенных обстоятельствах стать героями Рима, да они и были ими, когда получали на голову венок победителя и выезжали из Цирка в ворота, похожие на триумфальную арку. Все это приводило зрителей в неистовство.

Мужчины оценивали лошадей: стать, быстроту, породистость. Восхищались умением ездоков ловко управляться с тяжелыми квадригами. А женщины не спускали глаз с возниц, рисковавших всем, чтобы стать победителями и заслужить триумфальный венок. Их кровь, их смерть, их победа были такими возбуждающими и волнующими, что многие из матрон и незамужних женщин не прочь были завести интрижки с этими неустрашимыми, дерзкими людьми.

Болеть за любимцев народа было легко, стоило только выбрать один из цветов туники ездока, в которых те проносились на квадригах мимо трибун. Поначалу цветов было два: красный и белый. Затем к ним добавились зеленый и синий. Партии болельщиков делил Рим на части, заставляя спорить до хрипоты и нередко приводя к столкновениям. Впрочем, без кровавых жертв.

Императоры тоже не гнушались конских скачек. Говорят, приверженцем зеленых был Нерон, а Октавиану нравились белые.

Уже прошла традиционная церемония, которую возглавил консул Цейоний. Он шествовал в пурпурной тоге, расшитой пальмовыми ветвями, над его головой государственный раб нес дубовый золотой венок. Вокруг шли многочисленные клиенты и родственники, посреди которых Марк заметил будущую жену Фабию и ее младшего брата Луция. Они уже привыкли к подобным церемониям и держались спокойно, а не как испуганные большой толпой дети, боязливо жмущиеся к родителям. Процессия называлась помпой и по сложившемуся обычаю проходила перед каждыми скачками.

Но вот нудная помпа окончилась, Цейоний занял свое место над воротами, выпускающими квадриги. Тем временем по арене проехали специальные повозки, откуда рабы из бочек поливали водой рассыпанный повсюду песок, чтобы глаза и ноздри лошадей не забивались во время скачки. Марк заметил, что вода была не простой, а шафранной. Она услаждала цветочным сладким запахом сидящих на передних местах сенаторов, почти не доходя до верхних рядов. И правда, зачем им? Плебс обойдется!

Все ждали знака Цейония, разрешающего колесницам занять места на старте, однако консул отчего-то медлил, вызывая недовольное роптание толпы.

– Я слышала, в бегах участвует любимец Цейония Гемин, – сказала Фаустина материи Марка Домиции. – Он выступает за зеленых.

Фаустина старшая сегодня оживлена, она с интересом посматривает на ряды, где устроились зрители ее круга – знатные патриции, их жены, люди, занимавшие некогда посты магистратов и бывшие консулярами.45 Иногда она кивает знакомым, иногда, по большей части мужчинам, кокетливо улыбается. Сегодня Фаустина одна. Ее муж Тит Антонин не любит массовые зрелища. Приверженец спокойствия и тишины, он удалился в Ланувий, где у него большое сельскохозяйственное поместье, чтобы предаться там радостям деревенской жизни.

Вскоре выяснилась причина заминки с началом скачек. В императорской ложе появилась Вибия Сабина и весь Цирк встал, чтобы ее приветствовать.

– Не знала, что Сабина будет, – заметила Фаустина. – Говорили, в последнее время ей нездоровится.

– Да, у нее жуткие головные боли, – подтвердила Домиция. – Мы теперь видимся редко, но слава богам, она все также оказывает нам покровительство при дворе.

Марк посмотрел на императорскую ложу и увидел одиноко сидящую жену Адриана. Издалека он не смог разглядеть ее лицо, но от фигуры Сабины, как ему показалось, веяло глубокой печалью. Она была одна, без Адриана, холодная и неподвижная, как небожительница Юнона в храме, для которой не существуют людские дрязги, надежды и переживания. Только облака, только небо, только солнце. А он, Марк, сидел среди людей, живых, шумных, и неугомонных. В этом народном сборище можно легко затеряться, но он не чувствует себя одиноким. Они выступают одним целым – толпа и он, а Сабина отдельно от них.

А ведь он видел ее год назад, когда она купалась голой вместе с Домицией. У нее было еще не старое тело, упругие груди, плоский, подтянутый живот и рядом стояли два раба-нубийца, всегда готовые услужить. Она была еще живая, не из мрамора, как сейчас.

«Неужели власть делает людей такими холодными и одинокими? Нет, это не для меня! Я не хочу быть как она, – думает Марк, – не хочу вот также сидеть в императорской ложе один, когда вокруг столько земных радостей и наслаждений. И вся жизнь впереди».

– Как я слышала, Сабине не очень понравился выбор императора, – продолжила, между тем, Фаустина. – Я говорю о Коммоде. Все мы надеялись, что Адриан остановится на нашем Марке, но он почему-то назначил в сыновья Цейония. Она не сказала тебе о причине?

– Нет, моя дорогая! – ответил Домиция. – Но это решение Августа. Нам придется пока довольствоваться тем, что Марк стал вхожим в семью Цейония. После обручения тот часто приглашает Марка к себе, хочет познакомиться ближе.

– Ближе? – Фаустина насмешливо фыркнула. – Боюсь, что у этого щеголя и гуляки Марк может нахвататься дурных привычек. У Цейония всегда на ложе валяется Овидий с его «Наукой любви»46 и он часто его цитирует к месту и не к месту.

– Наверное, хочет произвести впечатление. Но ты откуда все знаешь?

Фаустина многозначительно усмехнулась.

– Я бывала у него дома. Но меж нами ничего нет.

– Зная тебя, я бы удивилась, – не удержалась от язвительного замечания Домиция.

– Нет, я была с другим мужчиной. А что такого? Ты же не можешь упрекнуть меня в дурном поведении. С моим Титом одна скука. Только и разговоры об урожае, да ценах на зерно, да о засухе. Но я не такая старая, чтобы запереться с ним в Ланувии.

– Но как же Тит, он ведь узнает когда-то?

– А он и так догадывается. Но прощает. Он так великодушен, мой Антонин, потому я и не развожусь с ним, как некоторые матроны, поменявшие по нескольку мужей. Слышала о Кальпурнии? У нее уже пятый. Но, я тебе еще до конца не рассказала о Цейоние. Так вот, своей жене Авидии на ее упреки в изменах он говорит, что супруга – это символ достоинства, а не предмет для наслаждения.

– Довольно глупое оправдание, – пожала плечами Домиция. – На месте Авидии я бы уж точно развелась.

– Ты слишком строгих правил, поэтому мужчины тебя обходят стороной.

В это время Цейоний со своего места, наконец, бросил белый платок на арену, и начались скачки. Шесть колесниц, взвихривая песок, понеслись по кругу объезжая длинную стену, с расставленными на ней скульптурами. Публика начала неистово кричать, подбадривая смелых ездоков. Фаустина тоже закричала, показывая рукой на возницу в синей тунике. Это была ее квадрига, которой управлял раб Агаклит.

Возглавлял гонку зеленый. Как понял Марк из пояснений Фаустины, это был Гемин, человек, принадлежавший Цейонию. Сам Коммод тоже громко орал со своего места, как и его сидевшие рядом дети – Фабия и Луций. Неистово кричала находившаяся здесь же неудовлетворенная жена Авидия, и крик ее показался Марку похожим на истерику.

Разговор тети и матери, свидетелем которого он невольно стал, заставил его приглядеться к этой женщине. Она была невысокого роста с миловидным лицом. На голову накинут платок, руки увешаны золотыми браслетами, тускло сверкающими на солнце. Она показывала Цейонию на возницу в зеленом и что-то громко говорила.

Какое-то время Гемин возглавлял скачку. Они пронеслись несколько кругов, и уже шесть шаров снял специальный раб, обозначая, что остался финальный седьмой круг. Неожиданно кони Агаклита помчались как бешеные, и он почти настиг лидера. Болельщики, казалось, сошли с ума. Фаустина вскочила с места. Больно вцепившись в плечо Марка, чтобы не упасть, она вопила, топала ногами и грубо ругалась, как какой-нибудь пролетарий из бедных кварталов Рима.

– Вперед, гони Агаклит! – надрывалась она. – Гони! Гони! Ах ты, ленивая скотина!

Посещавший скачки и раньше, Марк не удивлялся поведению тетки, такая уж она была, его родственница: азартной, своенравной и легкомысленной.

Между тем Агаклит сравнялся с Гемином, и они понеслись рядом, скаля зубы, выделявшиеся белыми полосками на их пыльных серых лицах, яростно стегая кнутами по спинам лошадей. Оставался последний поворот перед финишной прямой.

Напряжение достигло невиданного накала, и даже Марк вскочил с места. Как и все, он громко кричал, топал, размахивал руками. Он словно сошел с ума наравне с толпой. Куда подевалось его замечательное спокойствие? Куда подевалась философия киников и стоиков, которую он впитывал от Диогнета и Александра Котиейского?

Он чувствует в себе нечто первобытное, темное, затмевающее ум, словно им завладел дух хищника, требующий догнать и растерзать врага, насладиться его кровью. И он невольно переносится мыслями на арену, представляя себя в синей тунике. Это он, Марк, несется в пыли вдоль Цирка, он с силой бьет лошадей кнутом, он скалит белые зубы, готовый перегрызть глотку сопернику.

Тем временем на повороте квадрига зеленого возницы задела колесом повозку Агаклита и тот вылетел из нее, точно камень из пращи, кубарем покатился в сторону. Все было кончено. Нет, синим сегодня не придется праздновать триумф.

После скачек Фаустина, Домиция и Марк отправились в лошадиные стойла, чтобы узнать о здоровье Агаклита – такой раб, искусный наездник, стоил дорого. Туда уже спустился довольный победой своего возницы Цейоний. О его приходе оповестили два скорохода-глашатая, которым он приделал на спине золотистые крылья. Это было модным новшеством для Рима.

«Консул Цейоний Коммод!» – возвестили они трубными голосами, предупреждая появление магистрата. Такое неприкрытое самолюбование Цейония у многих вызывало усмешку.

– Фаустина, Домиция! – непринужденно поприветствовал Коммод обеих матрон, лениво растягивая слова. – Рад видеть вас на бегах, которые провожу я, как консул. Надеюсь, вам понравилось, несмотря на досадный проигрыш твоего, Фаустина, возницы.

– Вполне! – недовольным голосом произнесла Фаустина. – Впрочем, я уже давно хотела подарить Агаклита моему племяннику. – Она повернулась к Марку. – Ты примешь мой подарок?

– Конечно, тетя! – Марк учтиво, как подобает вежливому юноше, поклонился.

– Что ж, теперь мы будем соперничать с Марком, – расхохотался Цейоний. – Это забавно!

Немного в стороне от господ стояли их возницы Гемин и Агаклит; последний с мрачным видом тер ушибленные при падении места. Марк заметил, как он поглядывал на его мать Домицию, на Фаустину старшую и в его взгляде читалась затаенная дерзость, с какой обычно мужчины смотрят на женщин.

– Агаклит, подойди! – позвал его Цейоний.

Молодой, невысокого роста скуластый грек подошел и легко склонился, изображая почтение.

– Я здесь, господин.

Цейоний приблизился к нему вплотную, с видом знатока ощупал его плечи и руки.

– Послушай, Марк, – спросил он, – раз уж Фаустина дарит Агаклита, не уступишь ли ты мне его? Я заплачу хорошую цену. Тебе ведь возницы не нужны, а я держу конюшни.

– Не наседай, Цейоний. Я еще не оформила дарственную, – не дала ответить Марку Фаустина.

– Что же, как вам угодно, мне не особо он и нужен. Мой Гемин все равно лучший!

Цейоний улыбнулся, но Марк заметил в глазах его злые огоньки. Хотя об избраннике Адриана и шла слава как о тщеславном субъекте, пустом, безобидном и глуповатом, который никому никогда не переходил дорогу, разве что Сервиану и Фуску, но злиться он умел. И это сейчас стало ясно.

Тем временем к консулу подошел его сын Луций. Мальчику было лет пять, но он уже сильно походил на отца – крупный, низколобый, с прямыми бровями, напоминающими вытянутую нитку, которая отделяет маленький лоб от остального лица.

– Луций, сын мой, поздоровайся с Марком и его родственниками, – произнес Цейоний умело погасивший в себе недовольство и опять ставший любезным.

Мальчик в ответ что-то буркнул, застеснявшись.

– Ох, он такой нелюдимый. Его надо учить воспитанию, – посетовал отец. – Может, поможешь нам, Марк? Приходи чаще. Кстати, недавно в Рим приехал модный философ из школы стоиков Аполлоний Халкедонский, и я пригласил его для изучения стоицизма.

– Несомненно, он будет приходить, Цейоний, – ответила Домиция. В течение всего разговора она молчала, испытывая смущение за Фаустину, за ее очевидную грубость, и сейчас своей вежливостью постаралась сгладить повисшую в воздухе неловкость.

– Я буду тебе рад! – еще раз улыбнулся Цейоний и покинул лошадиные стойла в сопровождении ликторов и клиентов, стоявших с почтительным видом в стороне все это время.