Читать книгу В тени двух богов - Олег Красин - Страница 12

Летом по Риму пронеслась нежданная весть о том, что императрица Вибия Сабина внезапно скончалась. Никто не знал отчего. Никаких вестей на это счет не было и оставалось только гадать. Домиция Луцилла печально ходила по дому и, глядя на нее, Марк чувствовал, что наступают нелегкие времена.

Он не знал близко императрицу, видел ее всего несколько раз – во дворце на Палатине, в Большом Цирке и она не производила впечатления больной женщины. Ей было около пятидесяти, еще не возраст для встречи с богами. И вдруг скоропостижная смерть! Теперь исчезла его единственная покровительница при дворе, женщина, которая приблизила Марка к Адриану. По крайней мере, так говорила Домиция.

Принесший эти печальные известия Регин, намекал, что Адриан ее отравил. Якобы, она слишком рьяно защищала интересы Марка и семьи Анниев, и цезарю, решившему сделать ставку на Цейониев, это не понравилось. Но, думалось Марку, такой повод для убийства выглядел не слишком убедительным. Что-то должно быть еще, более важное и существенное, ведь так запросто человека не лишают жизни.

– Марк, ты давно уже не был у Цейониев, – заметила мать, после разговора с прадедом. – Сейчас, из-за смерти уважаемой Сабины, нам надо особенно держаться дружбы с ними. К тому же, Луций приглашал к себе еще на бегах.

И Марк, как послушный сын внял просьбе матери.

Взяв с собой большого, медлительного Антиоха, своего постоянного спутника, он отправился к будущим родственникам. На разговор с Фабией он не особо рассчитывал, ибо девочка, скорее всего, находилась на половине матери. Наверное, они занимались чисто женским занятием – ткали шерстяную ткань или пряли пряжу. А может, изучали философию, как теперь это делают знатные римлянки. Но визит к Луцию Цейонию означал выражение почтения со стороны семьи Анниев, и, конкретно, Марка. Ответственность здесь ложилась именно на его плечи, ведь он был самым молодым членом их семьи. И хотя Марк еще и не обладал должным политическим опытом, но чувствовал, что такой поступок будет верным и он, вырастет в глазах императора Адриана.

«Верный поступок, – думает Марк. – Я поступаю правильно! Не зря цезарь прозвал меня Вериссимусом».

Они спустились по узким улочкам вниз, в лощину между холмами, застроенную инсулами так тесно, что казалось здесь невозможно дышать из-за скученности и невообразимой толчеи. Только фонтанчики, бьющие на многих перекрестках, несколько оживляли общий вид и немного освежали воздух. Возле каждого фонтана высилась небольшая статуя покровителя или покровительницы улицы, а может и всего района.

Марк посмотрел вверх. Небесная синева почти не проглядывала сквозь узкие прорези между крышами, но жаркий воздух добирался и сюда, вниз, до самых тротуаров, мощенных тесаными камнями.

На улице стоял общий гомон. Из некоторых инсул раздавались крикливые голоса женщин, торговавшихся с продавцами из-за всякой всячины. Скрипели несмазанные колеса повозок, перевозивших лес для стройки. Толкались локтями рабы и вольноотпущенники, пробиравшиеся по своим делам. Они громко говорили: «Salve!»47, приветствуя идущих навстречу знакомых, и хлопали по плечу друг друга. А завершал эту какофонию лай уличных собак, вертевшихся под ногами.

На одном из поворотов Марк и его раб неожиданно столкнулись с носилками Цейония, которую несли крепкие германцы. Памятуя о случае с Руфом, Цейоний теперь подбирал в носильщики бывших германских воинов-варваров, крепких, жестких и сильных. Несмотря на рабов, Цейония по должности сопровождали еще и шесть ликторов из числа вольноотпущенников, каждый из которых нес на плечах фасции48.

Желтая ткань его паланкина была расписана красными розами, что говорило о своеобразном вкусе хозяина – как многие поверхностные люди Цейоний любил пустить пыль в глаза. Он полулежал, приоткрыв занавеску, и лениво взирал на городскую суету. Заметив Марка, Коммод оживился, высунулся из носилок.

– Марк! Куда направляешься?

– К тебе, уважаемый Цейоний. – Марк старался говорить с достоинством, как подобает взрослому мужу. – Моя мать справедливо упрекнула меня, что я не держу обещаний и не был у тебя с тех пор, как мы виделись в Цирке.

– О, боги, не кори себя, мы все такие! Сегодня говорим одно, а завтра забываем сказанное. Залезай лучше ко мне в паланкин, меня как раз несут домой.

Марк забрался в его носилки и прилег рядом с Цейонием. Он чувствовал сильное благоухание исходящее от Коммода, обильно натертого душистыми благовониями. Внутри паланкина пахло розами, ладаном и мускусом. На ногах у консула были надеты не красные сенаторские башмаки, а сандалии, в которых обычно расхаживают дома. Их позолоченные ремешки плотно обматывали тугие икры ног Цейония – тот лежал на боку, и длинная тога его немного задралась.

– Я слышал, – продолжил разговор Цейоний, лениво цедя слова, – что внук Сервиана Фуск показал неподобающее поведение по отношению к тебе, обошелся неучтиво.

– Да, он вел себя вызывающе.

– Жаль, что меня не было рядом, я бы нашел, как ответить грубияну. Нам вообще надо держаться вместе: я говорю о наших семьях. Уж если так угодно богам и великому императору Адриану, то судьба отныне поведет нас одной дорогой.

– Мне хотелось бы оправдать надежды Августа, – пробормотал Марк, чувствуя благоухающий запах от Цейония, жар его тела, поскольку они лежали, почти прижавшись из-за маленького размера паланкина. Он продолжил смущенным тоном: – Но я предпочел бы спокойный образ жизни. Мне больше хотелось бы заниматься философией, чем государственными заботами.

– О, как ты прав, мой дорогой Марк! – рассмеялся Цейоний.

Он повернул лицо к Марку и тот увидел близко от себя карие с желтизной глаза нового фаворита Адриана. В них читалось неприкрытое любопытство, насмешка и еще что-то, чего Марк не смог разглядеть, возможно, вожделение. Не зря ходили слухи, что Цейоний слыл любовником Адриана.

– Мне тоже хотелось бы жить простой жизнью, – продолжил Коммод, разглядывая юного спутника. – Как писал Марциал, которого я люблю: «Пусть не дает мне судьба ни высшей доли, ни низшей, а поведет мою жизнь скромным срединным путем»49. Увы, приходится выполнять свой долг, раз так угодно судьбе. Ведь об этом говорит философия стоиков, которой меня обучает грек Аполлоний. Ты его, кстати, скоро увидишь.

Неожиданно с улицы, отгороженной от собеседников занавесями паланкина, послышался невнятный шум, громкий говор, а затем и крик.

– Что такое? – удивился Цейоний.

Он откинул полог, и Марк увидал толпу возбужденных людей, окружившую их носилки со всех сторон. Люди орали во всю глотку и яростно размахивали руками. По виду туник можно было определить, что большинство из них являлись вольноотпущенниками, но встречались и рабы с ошейниками как у животных, на которых стояла привычная надпись: «Держи меня, пока я не убежал». Сам Марк на своих рабов таких ошейников или табличек не вешал. Вот и Антиох, шедший рядом с носилками, выглядел как городской простолюдин, только шерсть его туники была грубее.

Сейчас, в этой непонятной сумятице, Антиох приблизился к паланкину и закрыл его широкой спиной от напиравшей озверелой толпы.

– Что им нужно? – спросил удивленный Марк у Коммода.

– Не знаю, – ответил консул, опуская ноги вниз и вставая с носилок. – Не беспокойся ни о чем, ты, слава богам, под моей защитой!

Но толпа напирала сильнее. Они яростно кричали, толкали ликторов и носильщиков, теснили их ближе к паланкину. Марк никогда еще не видел столько ненависти на лицах, столько ярости, никогда не видел таких безумных глаз, словно этих людей чем-то опоили или злые колдуны лишили их разума.

– Хлеба, хлеба! – неистово кричала толпа.

– Они требуют хлеба, – удрученно заметил Цейоний. – Но ведь мы уже провели раздачу в прошлом месяце, всем выдали по спискам и никаких жалоб не поступало. Клянусь Юпитером!

Один, наиболее энергичный и свирепый из протестующих, человек невысокого роста, но плотный и сильный, почти приблизился к носилкам. Он, как и все громко кричит, требует хлеба, но Марк обращает внимание на его угрюмое, сосредоточенное лицо, на угрожающие жесты. С такими лицами не просят хлеба, с такими лицами замышляют нечто ужасное.

Марк хочет предупредить Цейония об опасности, окрикнуть, дернуть за тогу, но слова застревают в горле. «Неужели какой-то негодяй, – в смятении думает он, – этот подлый пролетарий угрожает Цейонию? Разве римский плебс настолько обнаглел, что среди белого дня нападает на высшего магистрата Рима? Такое нельзя допустить. Это невозможно!»

От вспыхнувшего внутри него гнева и ярости он теряет над собой контроль и импульсивно выскакивает на дорогу: он покажет этому наглецу, проучит его так, чтобы тот запомнил на всю жизнь! Он, Марк, недавно спасовал в амфитеатре Флавиев перед Фуском и проявил нерешительность, но теперь-то уже нет, сейчас он точно отыграется.

Уже выскочив, Марк услышал предостерегающий крик Антиоха: «Осторожно, господин!», но не успел ничего предпринять, ибо нападавший, выхватив короткий нож, занес руку для удара в грудь стоящему впереди Цейонию. Однако Антиох навалился на него всем телом, подставляясь под режущие взмахи ножа и болезненно вскрикивал, стонал, но не отпускал убийцу из своих объятий.

Все это происходит в одно мгновение, как кажется, Марку. Вот они лежали с Коммодом в паланкине, спокойно и учтиво беседовали и вдруг – нападение, убийца, кровь. «Наш мир стремителен, а время быстротечно», – проносятся в голове у юноши поучения Диогнета.

Неизвестно откуда, но в руках Коммода оказался короткий воинский меч-гладиус и он, оттолкнув умирающего Антиоха в сторону, почти без замаха, резко и быстро отсек руку нападавшего с окровавленным ножом. Мужчина захрипел от боли, повалился на тротуар прямо у ног консула, а большая толпа еще минуту назад беснующаяся вокруг них, горланящая, грозящая нападением, в мгновение ока растворилась на городских улицах. Словно волны яростного океана, вдруг рассеялись после шторма, успокоенные могучим Посейдоном.

И снова вокруг мирная городская суета, будто ничего и не было, словно улицы Рима охватило наваждение, ниспосланное злыми богами, а затем ими же уничтоженное.

Тем временем Цейоний присел у истекающего кровью убийцы. Его смуглая кожа уже побледнела, он с трудом дышал. Рядом с обрубком правой руки набежала большая лужа крови. Марк подошел ближе, стараясь случайно не наступить в нее и не испачкаться.

– Кто тебя послал? – потребовал ответа Цейоний. Теперь он уже не выглядел ленивым увальнем, беззаботным гулякой, эпикурейцем, случайно попавшим в кресло курульного магистра. Это был собранный, властный мужчина, настоящий римлянин, воспитанный в суровых римских традициях. – Говори, кто послал, и тогда я не прикажу кинуть твой труп голодным собакам! Его сожгут на погребальном костре, а пепел развеют над морем.

– Это, – убийца облизывал пересохшие губы, – это Фуск заплатил мне.

– Фуск? – переспросил Цейоний. – Один Фуск. Больше никто?

– Он один, – пробормотал наемник, теряющий сознание.

Сомнений быть не могло, честолюбивый внук сенатора Сервиана, так хорошо изучивший гороскоп императора Адриана, устранял препятствия на своем пути, в данном случае Коммода. По Риму уже давно ползли слухи о необъяснимой благосклонности Адриана к Цейонию, поговаривали, что именно его цезарь сделает своим наследником, отодвинув от власти Сервиана и его внука Фуска.

Они отошли в сторону.

– Бросьте этого негодяя с Тарпейской скалы! – распорядился Цейоний, лицо которого разгладилось и опять приняло безмятежный вид. – Продолжим наш путь, дорогой Марк. О Фуске и о его делах я подумаю на досуге, а пока мы с тобой поговорим о Марциале.

В доме Цейония их встретила прохладная тишина, журчание фонтана в перистиле, неразговорчивые, вышколенные рабы. Цейоний упомянул, что это заслуга его жены Авидии. Именно она держала в своих руках весь дом, за что он, Цейоний, был ей очень благодарен.

Как и предполагал Марк, он не встретил свою невесту Фабию. Зато консул и будущий родственник познакомил его с философом-стоиком Апполонием из Халкедона. Человек этот, будучи щуплым и низкорослым, на первый взгляд совершенно невзрачным, на самом деле, обладал непомерными амбициями и огромным самомнением. Правда, у Марка сложилось впечатление, что эти черты можно было найти у всех мало-мальски известных философов.

Они расположились в таблинуме50.

Как и все греки, Аполлоний носил бороду, длинную и неухоженную. Еще на нем была грязная туника из обветшавшей материи. От нее скверно пахло, но философ не менял одежду. Заметив, что Марк старается к нему не приближаться, Аполлоний саркастически улыбнулся и обратил внимание молодого патриция на то, что внешние свойства вещей не всегда составляют их суть. Например, запах – явление временное, он улетучивается, если тунику вовремя стирать.

– Однако, – возразил Марк, – Сенека писал, что философия требует умеренности, но умеренность не должна быть неопрятной.

– Правильно! – согласился Аполлоний. У него оказался тонкий, визгливый голос. – И Сенека же говорил, что человек, пользующийся глиняной утварью как серебряной, также велик, как и тот, кто серебряной пользуется как глиняной. В моем случае, тот, кто носит грязную тунику, также достоин уважения, как и тот, кто носит чистую. Но я хотел тебе рассказать совсем о другом на примере моей туники, я хотел сказать, что любую вещь надо рассматривать не в целом, а лишь те части, на которые она распадается.

Марк с любопытством смотрел своими выпуклыми живыми глазами на стоика. Таких людей он еще не встречал. Диогнет? Да, в чем-то они казались похожими, эти греческие философы. Они оба одинаково раздражали: Диогнет чрезмерной ухоженностью, а Аполлоний нарочитой неопрятностью и этим вызывали к себе жгучий интерес.

Наверное, они показывают мне один из философских приемов, решил Марк: если хочешь завладеть чужим вниманием, надо быть непохожим, выделяться из толпы чем угодно. Пусть даже это будет гнусный запах.

– Существует постоянное упражнение стоиков, – продолжал Аполлоний, – оно состоит в том, чтобы разлагать вещи на части и тогда станет ясна суть. Взять, к примеру, кусок свинины. Тебе кажется, что это прекрасная еда, но ведь это всего лишь труп животного. Или тога, которая сейчас на твоем теле. Если ты посмотришь, из чего она сделана, то увидишь, что это, на самом деле, волосы овцы, из которых получилась пряжа. Доброе вино, услаждающее наш вкус, произошло из виноградной жижи. Или то, к чему стремятся многие мужчины – я говорю об обладании женщиной. Это, всего лишь, трение внутренностей с выделением слизи. И оно сопровождается судорогами, причина которых нам неясна. Итак, можно сделать вывод, что за внешним блеском всегда скрывается невзрачность, неприглядная нагота.