Читать книгу В тени двух богов - Олег Красин - Страница 7

После Диогнета и Андрона обучение Марка отнюдь не заглохло, а наоборот, было продолжено Регином со всем старанием и последовательностью, присущими римлянам, людям практичным и целеустремленным. Однако поразмыслив, прадед Марка решил внести некоторые изменения.

До сего времени внук учился один, что было полезным – преподаватель мог уделять внимание только одному ученику и лишь его обучать и воспитывать. Но с другой, такая искусственная замкнутость вела к изоляции подрастающего юноши от сверстников, а она, в свою очередь, могла повлиять негодным образом на характер будущего сенатора и консула – выше Регин не брал. К тому же Марку следовало с малых лет прививать дух состязательности.

Поэтому, чтобы составить компанию Марку, пригласили еще несколько юношей из известных семейств: по двое от сенаторов и от всадников.

Сегодня они играли в тригон.

Хотя забава эта казалась простой и незамысловатой, в нее сражались многие известные люди, например, философ Сенека, любить искусств Меценат и даже императоры Цезарь и Октавиан Август.

Марк повел приятелей в перистиль24, окруженный портиками, где рабы на свободном месте уже расчертили треугольник. Правила требовали, чтобы три человека встали по углам и быстро кидали мяч друг другу. При этом следовало хватать его одной рукой одинаково хорошо: как правой, так и левой, а затем, перекинув в другую руку, послать сопернику. Тех же, кто не справлялся, кто ронял мячик наземь, называли уничижительно дикарем или деревенщиной.

Марк играл с Гаем Викторином и Сеем Фусцианом. Бебий Лонг подсчитывали упавшие мячи, а четвертого – Калена, с ними не было.

Веселые и беззаботные, они громко смеялись, кричали и спорили. На их лицах, руках, на теле выступил пот, и на белых туниках появились темные пятна. Несмотря на приближающуюся осень, в последнее время установилась жаркая погода, что было неудивительно для Рима, где теплые дни могли продержаться до ноябрьских календ.

Стоявшие неподалеку рабы, давали юношам полотенца, чтобы обтереться, и им приходилось ненадолго останавливать игру. Марк хорошо знал своих противников – Викторина и Фусциана. Оба были из нобилей, чьи предки не раз садились в курульное кресло, становились и консулами, и преторами, и цензорами. Оба жили в Целии, неподалеку от него.

Игра была упорной, затяжной.

Фусциан для Марка не представлял никакой угрозы. Плотного телосложения, неповоротливый, медленный, он бросал мяч в сторону Марка не так быстро, как Викторин, и поймать его не представляло никакого труда. Но, несмотря на свою медлительность, сам Фусциан все-таки успешно справлялся с ловлей мячей, пущенных в его сторону Марком или Гаем Викторином. Оставалось только поражаться, что такой увалень может их ловко перехватывать.

Большую опасность в игре, конечно, представлял Викторин. Тот обладал быстрой реакцией, подвижностью, словно птица резко поворачивал голову из стороны в сторону. Это был опытный противник. Но как бывает даже у таких сильных игроков, Гай обладал слабостью, которую Марк заметил по ходу игры – он был невнимательным, увлекающимся и эта невнимательность его подводила.

«Сейчас бросит!» – подумал Марк, когда Гай повел глазами в его сторону. Викторин не умел в такие напряженные минуты следить за лицом, что было очень важно. Это как игра в орехи, которую Марк однажды наблюдал у рабов: один прятал в кулаке несколько орехов, стараясь сохранить на лице невозмутимый вид, а другие пытались угадать их количество. Показное равнодушие было одним из залогов успеха в той игре. Но не только. Как заметил Марк, хладнокровие нередко помогала одержать верх и в других играх. А если в играх, то почему не в жизни?

Викторин бросил мяч в сторону Марка и тот поймал, но в это время Фусциан кинул ему и Гай не смог быстро среагировать. Мяч упал на землю, покатился к ногам Бебия Лонга.

– Уронил, уронил! – закричал Лонг. – Какой же ты неловкий, Гай! Деревенщина! Столько мячей упустил!

Действительно, Гай сильно уступал Марку и Сею по количеству пропущенных мячей. Он напоминал Марку ворону: те же черные волосы, те же порывистые птичьи движения. Высокорослый и жилистый, Гай обладал мелкими глазами, расположенными близко к переносице и большим носом, похожим на загнутый клюв. Пожалуй, ему стоило родиться среди семейства Валериев, один из которых носил прозвище Ворон.

– Клянусь Геркулесом, ты неправильно считаешь! – возразил Викторин, с досады кусая нижнюю губу. – Я пропустил меньше Марка.

– Не меньше, а больше! – топнул ногой Бебий Лонг.

– Конечно, больше! – поддержал его Фусциан.

– Я хорошо считаю, – не отступал Викторин. – Могу поклясться всеми богами, что я прав, а вы ошиблись.

– Ты хочешь поклясться? Правда, Гай? – Марк подошел к нему, заглянул в глаза.

– Да, я готов!

– Если уж клясться, то как Муций Сцевола25, а иначе в твою клятву мы не поверим. Эй, Клеонт, – он приказал рабу, – принеси жаровню!

Услышав такое предложение, Викторин побледнел, но молодое упрямство заставляло его стоять на своем.

– Неси! – поддержал он Марка.

Встревоженные этими приготовлениями, Фусциан и Лонг подошли ближе, они хотели успокоить спорщиков.

– Ладно, Марк, – примирительно заметил Лонг, – пусть поклянется Геркулесом. Этого хватит!

Марк отвернулся, отошел в сторону. Его большие выпуклые глаза потемнели, а лицо стало угрюмым.

– Я не люблю лжецов! – запальчиво бросил он. – Каждый должен отвечать за свои слова, как говорил учитель Диогнет.

– Но, Марк, послушай, – попытался вступиться за приятеля Сей Фусциан, – Гай всего лишь хочет поклясться, обратиться к богам. Он ведь не совершал преступления.

Еще с детства отец водил Фусциана в суды, чтобы сын слушал, смотрел, как осуществляется правосудие. Краснобайство судейских защитников, коих в Риме оказалось немало, произвели на мальчика должное впечатление. И теперь он, как заправский адвокат, отодвинул ногу в сторону, приняв устойчивое положение, поднял правую руку и начал ею жестикулировать.

Марк отошел еще дальше, туда, где росли дубы, сосны и мирты, в тень от густой листвы. Он прислонился спиной к дубу, ощущая мощь этого дерева, гудение ствола, словно тот гонял по венам возбужденную кровь. Листва над головой беспокойно шумела, будто желая своим скрыть бушевавшие в душе Марка чувства.

Он не хотел зла Викторину, хотя и понимал, что пылающая жаровня искалечит его руку. Но в глубине души Марка, как внутри жаровни, пылали разрушительные страсти, которые еще предстояло обуздать. Тяжело брать себя в руки, трудно контролировать каждый шаг, когда намерение заставить, унизить и раздавить сводит с ума.

Как научиться владеть собой, если невинное вранье Викторина, его приятеля, неплохого, в общем, парня, вызывает в нем такие жестокие и зверские желания? Не об этом ли предупреждал император Адриан, говоря о том, что цезарь не должен быть рабом пагубных страстей. Он шептал ему на ухо, щекоча бородой: «Отпусти себя! Отпусти себя!»

Но Адриан, парадоксальный человек, подразумевал под этим обратное: отпустить себя нужно, чтобы не погрузиться в страсти, а подняться над ними, подчинить их разуму. Адриан как бы говорил: именно так должен править цезарь, поддерживая стоиков, видевших в неконтролируемых страстях один лишь источник зла.

Тем временем два раба притащили низкую железную жаровню и, опустившись на колени, принялись раздувать огонь.

– Мальчики долго играют, – произнесла Домиция Луцилла.

Она стояла вместе с Регином под навесом небольшого портика и глядела в сад, где белели туники юношей. За спинами Домиции и Регина вдоль мраморных колонн застыли молчаливые и значительные бюсты семи греческих мудрецов, так чтимых римской знатью. Бородатые философы Фалес Милетский, Солон, Питтак и другие внимательно прислушивались, словно хотели вникнуть в суть их разговора и дать верный совет.

Регин, человек язвительного склада, с жесткими, властными морщинами на лице, смотрел на сад блеклыми водянистыми глазами. Осень уже вступала в свои права, золотя листья деревьев, пригибая к земле ветки, уставшие от тяжести плодов. Рабы каждый день привозили в город мясо, фрукты, овощи, вызревшие в поместьях патрициев и богатых вольноотпущенников.

Лето заканчивалось, и праздники следовали один за другим. Казалось, еще недавно воспевали богиню плодородия Цереру, а впереди предстояли Плебейские игры. Чтобы задобрить народ, Регин добавил на их устройство к деньгам других устроителей и свои средства.

– На воздухе быть полезно, – заметил он, скрипучим голосом. – Так советовали древние, ибо подвижные занятия развивают тело и ум. Они сражаются в тригон?

– Да, – ответила с едва уловимой усмешкой Домиция. Регину, как старому воину, во всем виделись сполохи войны, и даже здесь он не удержался, чтобы сравнить безобидный тригон со сражением.

– Когда-то я был в нем хорош, теперь не могу. Быстроты не хватает.

– Зато в делах государственных ты успеваешь, – польстила Домиция, старавшаяся лишний раз угодить властному и честолюбивому родственнику.

Регин часто бывал у Домиции Луциллы, благо их виллы располагались вблизи, и можно всегда пройти друг к другу, не прибегая к паланкину26, а тем более к повозке.

– Это так! – благосклонно согласился прадед Марка, растянув в улыбке морщинистые губы. – Ты выполнила мою просьбу?

– Да, я пригасила Фаустину, но не понимаю, зачем? Она тетка Марка и сестра моего покойного мужа, мы с ней и так часто видимся на семейных праздниках.

Катилий Регин хитро прищурился:

– Я хочу побеседовать с сенатором Сервианом у тебя здесь, на вилле. Как мне сообщили верные люди, Сервиан был у императора на приеме. Он просил за отдельных сенаторов, людей из его партии, которые составляют мне оппозицию.

Домиция удивилась.

– Они чем-то недовольны?

– Рим большой город, а я его префект. В моей власти сосредоточены огромные деньги, которые дают возможность влиять на нужных людей, принимать серьезные решения, убеждать нестойких сенаторов. Этого, как выяснилось, им не хватает. Вот они и донимают меня мелочными сенатскими проверками, тормозят мои распоряжения или их полностью игнорируют. Теперь же Сервиан просит за них! Видите ли, им нужен водопровод в римские дома. Ничего, обойдутся!

– А зачем тебе Фаустина? Мне всегда казалось, что она не слишком разбирается в политике. Жена Тита немного легкомысленна, ветрена, и государственным умом не отличалась.

Регин внимательно посмотрел на Домицию.

– Я это знаю. До меня доходили сплетни о не совсем уместных для почтенной матроны увлечениях. Эти бани… Во времена моей молодости в них завязывалось большинство романов, но теперь Адриан запретил совместное мытье.

– Будто это кого-то останавливает! – хмыкнула Домиция.

– Итак, зачем мне нужна Фаустина? В Сенате существует некая часть колеблющихся, вроде болота. Такие люди там были всегда. Они не знают к кому примкнуть и не хотят торопиться с выбором. Муж Фаустины Антонин пользуется среди этой группы определенным влиянием и мне надо, чтобы он принял мою сторону, – все знают, что Антонин любит жену и прислушивается к ней.

Домиция Луцилла с подобранными в высокую прическу волосами выглядела достаточно молодо. Еще утром рабыни провели с ней косметические процедуры: нанесли на лицо отбеливающие мази, подкрасили ресницы, сделали ярко-красными губы. Ее тунику и верхний платок, которым она прикрывала голову, щедро окропили благовониями, и теперь мать Марка стояла перед Регин цветущая, благоухающая, манящая.

У него не раз возникала мысль найти ей супруга из знатной семьи, соединить две патрицианские ветви, чтобы еще более усилить свое влияния. Но Домиция противилась. Она была состоятельной, обеспеченной женщиной и ни в чем не нуждалась. Ее завод приносил хороший доход и Регин, будучи префектом города, доподлинно знал суммы, поступавшие от продажи кирпича с поставленным поверх клеймом «Домиция Луцилла».

– Не проще ли было договориться обо всем с Фаустиной наедине? – нарушила молчание Домиция. – Она родственница, она поймет!

Регин пожевал губами, подумал, ответил:

– Надо продемонстрировать нашу силу Сервиану, этому напыщенному павлину, пробившемуся в консулы благодаря Домициану. Я всегда был о нем невысокого мнения, хотя некоторые твердили о его уме, о неких выдающихся способностях. Пусть заранее знает, что Антонин будет на нашей стороне, тогда, возможно, не придется прибегать к давлению в Сенате, устраивать там войну. Наш Адриан не любит раздоров. Он хочет наслаждаться покоем в Тибуре, устав от путешествий и государственных дел.

Их беседу прервала рабыня, подошедшая из глубины атриума.

– Госпожа, к вам прибыли гости: сенатор Луций Юлий Сервиан и матрона Анния Галерия Фаустина.

– Проводи их в триклиний, и скажи поварам, что пора обедать. – Домиция в нерешительности обратилась к Регину: – Я думаю, мальчиков пригласим позже. Пусть еще поиграют!

– Хорошо! – согласился прадед Марка.

Жаровня уже разогрелась. Пламя, плясавшее внутри, обжигало закопченные стенки, взвивалось жалящими язычками к небу. Марк подошел к источавшему жар железу, чувствуя обволакивающее тепло, запах горящего дерева. Бока жаровни приобрели малиновый оттенок; древесные угли высоко, почти до колен, выбрасывали языки пламени. Гай стоял рядом бледный, молчаливый, но полный решимости.

Ох уж эта гордость!

Удивление пополам с укоризной шевельнулось в душе Марка. Раньше он не придавал значения: хорошо это или плохо быть гордым. Наверное, для империи хорошо, ведь римляне не привыкли проигрывать в споре, а значит, гордость толкала их быть лучше, чем окружающие, становиться сильнее. Лучшими должны быть селения, города, их страна. Планка все время поднималась, заставляя совершенствоваться в этих усилиях. Но чем большее совершенство достигалось, тем больше приносилось жертв.

– Не надо, Гай! – примирительно сказал он. – Не надо мне твоей клятвы на огне. Если считаешь себя правым, значит ты прав.

– Нет! – порывисто повернулся к нему Викторин. – Ты мне не веришь, а я докажу.

Он протянул руку к огню, но до конца не решался сделать последний шаг. Медлил, смотрел как завороженный на высокое пламя. «Вот глупец!» – подумал Марк. Он решительно подошел к приятелю, и с силой схватив за плечи, оттащил от опасного места.

– Прекрати! Ведешь себя как мальчишка. Мы уже взрослые! Наш великий император сказал, что в следующем году я получу тогу гражданина.

Фусциан и Бебий Лонг с видимым облегчением тоже присоединились к Марку. Они обняли Викторина за плечи, и повели дальше, к начертанному треугольнику, возле которого лежали маленькие мячи, набитые волосом.

Игра была еще не закончена.

В триклинии жена сенатора Тита Антонина, которую все звали Фаустиной старшей, чтобы не путать ее с дочерью Фаустиной младшей, опустилась на ложе возле Регина и Луция Сервиана. Ложе Домиции Луциллы было рядом, чуть правее. Вообще-то этикет не дозволял женщинам возлежать рядом с мужчинами – это было не совсем прилично. Обычно они садились на стулья. Но республиканские времена канули в лету, а в наступившую эпоху принцепсов старые общественные традиции были оттеснены в пользу женских свобод.

Фаустине миновало тридцать пять. Ее приятное лицо выделялось гладким матовым цветом кожи. Черные волосы были уложены в высокую башню. Голову, пальцы руки, запястья и шею она украсила разнообразными кольцами, браслетами и цепочками из золота и серебра. Прическу ее венчала алмазная диадема – Фаустина любила дорогие побрякушки.

Она казалась доброй, покладистой матроной, со спокойным нравом. Тем не менее, приятное выражение лица время от времени портило едва уловимое высокомерие, проявлявшееся в излишне поднятой тонкой брови, когда она кого-то слушала, или в резком изгибе губ, похожем на презрительную усмешку. Вообще, тетку Марка все звали Фаустиной старшей. Она родила четверо детей, но выжили только двое – мальчик и девочка, и поскольку дочь назвали в честь матери Фаустиной, то она стала Фаустиной младшей.

Перед каждым из гостей был поставлен небольшой столик с бронзовой столешницей на деревянных резных ножках, на который слуги приносили всякую еду, изготовленную искусным поваром Домиции. В большие кубки подливалось вино, по обыкновению, разбавленное. У выхода в триклиний устроился кифаред, наигрывающий незнакомую мелодию и негромко поющий песни на греческом языке. Под эти меланхолические звуки и протекала беседа.

Начали с тетрафармакона – любимого блюда Адриана. Оно состояло из фазана, окорочка, свиного вымени и хрустящего пирожка – Домиция дала особое указание повару, зная, что Фаустине нравится это кушанье.

– У тебя, дорогая Домиция, прекрасный повар! – похвалила Фаустина. Она брала больше куски пищи и с аппетитом ела, после каждого блюда полоща пальцы в душистой воде, подаваемой рабом в небольшой чашке. Она любила хорошо поесть, что замечалось в появившемся втором подбородке и начавшей полнеть фигуре.

– Я всегда рада угодить гостям, особенно в таком непритязательном деле, как кушанья, – Домиция бросила взгляд на Регина и Сервиана. Те тоже ели, отдавая дань гостеприимству хозяйки, но без особого аппетита. В старости еда не доставляет такого удовольствия как прежде, когда увлекают женщины и пиры. А теперь что им осталось, старикам? Только термы, горячие и прохладные ванны, живительные источники в Байях27, и, конечно, политика.

Они еще не начали того важного разговора, ради которого собрались.

В сущности, вопрос подачи воды в дома отдельных сенаторов, поддерживающих Сервиана, дело вторичное. Главное состояло в другом: установить кто более влиятелен, кто более могуществен, к кому прислушается Адриан.

– Значит, Регин, ты считаешь, что уважаемые патриции не достойны той же милости, тех же удобств, какие есть и у других семейств, – неожиданно начал Сервиан, искоса поглядывая на Фаустину. – Разве они не такие же, как Валерии, Юлии или Марции?

Регин усмехнулся. «Мяч брошен!» – пришло ему вдруг сравнение с тригоном, игрой, которую он только что наблюдал. «Придется вернуть».

– О, боги нет, Луций! – он произносит слова подчеркнуто спокойно, любезно улыбаясь. – Я всегда стоял за справедливость. Но, позволю заметить, не у всех достопочтенных мужей Сената подведена вода к городским домам, и я не понимаю, зачем она? Ведь почти все живут на виллах, где вода есть, как здесь у Домиции и у меня по соседству.

– Эта вода нужна в инсулы28, которые находятся в собственности сенаторов. Например, Валерий Гомулл, – здесь Сервиан делает паузу со значением, – особенно нуждается в таком улучшении, у него ведь три инсулы, в которых сдаются квартиры многим жителям города.

«Опять мяч в мою сторону!» – думает Регин и желчно хмыкает:

– Хм, частное улучшение за счет бюджета Рима? Не знаю, понравится ли такое нашему великому императору.

«Пожалуй, ты, Сервиан, упустил мой мяч!»

Он, растягивая жесткие морщины лица улыбке, изображая рачительного, хорошего хозяина. Префект Рима Регин хочет показать Фаустине, что стоит на страже городских интересов и не позволит разбазаривать средства в пользу каких-то Гомуллов. Ему думается, что Тит Антонин, известный своей скромностью и приверженностью законам, оценит подобные усилия, а Фаустина, несомненно, передаст этот разговор мужу.

Но та реагирует неожиданно.

– Разве нельзя сделать маленькое исключение для кого-нибудь? – спрашивает она, высокомерно и насмешливо приподняв брови, и Регин чувствует себя так, словно в него кинули мяч не с той стороны, с которой он ожидал. Левая рука не успевает среагировать, мяч падает на землю и катится к Сервиану.

– Мне кажется, пора пробовать фрукты, – внезапно вмешивается Домиция на правах хозяйки, припомнившая, что Фаустина как-то делилась с ней впечатлениями о тех людях, которые частенько посещают их дом. Фамилия Гомулла была одной из первых. Недалекому, как считал Регин, Сервиану хватило ума расставить опасную ловушку.

В голосе матери Марка сквозит нервозность, ее чувствуют все присутствующие и довольный собой Луций Сервиан, чье мясистое лицо расплылось в улыбке, решает усилить произведенный эффект.

– Что касается принцепса, – называет он Адриана одним из многих титулом, – думаю, затруднений с его одобрением не возникнет. Недавно я был у него на приеме, и он соблаговолил сообщить мне, что почти остановился на кандидатуре наследника. Вы знаете, в последнее время его здоровье оставляет желать лучшего. Однако сейчас цезарь снова отправился в Сирию. Война в Иудее продолжается, и он хочет лично проверить, как идут дела. К сожалению, мы потеряли много воинов из Испанского и Дейотарского легионов. Сейчас там командует один из твоих родственников Секст Юлий Север.

Сервиан берет бокал вина, отхлебывает, удовлетворенно глядит на собеседников. Он доволен, что поразил всех своей осведомленностью, доволен тем, что остальные замирают, ожидая продолжения.

Регин сидит с непроницаемым лицом, уставясь на оппонента водянистыми блеклыми глазами. Фаустина, жадно смотревшая на Сервиана, не замечает, как из уголка рта у нее текут красные капли вина, похожие на кровь. Это выглядит так, словно она прикусила губу с досады. Одна из прислуживающих рабынь-гречанок, которая сопровождала ее из дома, торопливо наклоняется и вытирает госпоже подбородок.

– Не мешай, Галерия! – Фаустина раздраженно отталкивает ее руку. – Так, что же сказал наш император, достопочтенный Луций?

– Август выбрал преемником моего внука Педания Фуска и этот вопрос решенный, – с нотками торжества в голосе произносит Сервиан, победоносно глядя на застывшее лицо Регина. – Мой Фуск будет следующим цезарем!

– Поздравляю! – первой нашлась Домиция. – Поздравляю, сенатор!

Когда Сервиан покидал виллу Анниев, префект Регин тепло с ним расстался. Вопрос о привлечении влиятельного сенатора Антонина на свою сторону теперь отпал сам собой. Какой смысл противостоять будущему родственнику цезаря Сервиану? Только безумец мог позволить себе такое.

– Будь здорова, моя дорогая Фаустина! Рада была тебя видеть! – между тем, прощалась Домиция с тетей Марка. – Я скоро заеду к вам на обед, надеюсь до Сатурналий29.

– Ох, уже Сатурналии! Боги, как же быстро летит время!

– О да! «Время уносит все», – цитирует Вергилия Домиция Луцилла, не преминув блеснуть ученостью.

Это, впрочем, вызвало раздражение Фаустины, которая презрительно подняла уголки рта, изображая улыбку, и подумала: «Боги, как же манерна и кичлива, эта Домиция». Она, Фаустина, конечно, обо всем поведает мужу, посмеется над напыщенностью этих стариков, пройдется по гусыне, по Домиции Луцилле. Еще та, благородная матрона! Подруги сообщали Фаустине, что Домиция в последнее время часто бывала у опальной императрицы Сабины, а та, всем известно, втайне забавляется с чернокожими рабами-нубийцами.

Впрочем, уже пора. И жена Антонина шагает к роскошному паланкину, стоявшему у ворот виллы в окружении рабов-охранников, со смешанными чувствами.

Между тем, потерявший к Фаустине всяческий интерес Регин, обдумывал в стороне свое положение. Оно, конечно, осложнилось. Хотя игра была еще не доиграна, как ему казалось. Еще не окончена.

Все знают, что император непредсказуемый человек и решения его часто странные и неожиданные. К чему Адриану этот Педаний Фуск? Ничем не выдающийся, самолюбивый, вздорный, как докладывали ему, Регину. Какие же политические расчеты у императора? На что он надеется? Чего хочет?

Этого не знает никто.

Одно бесспорно: здоровье цезаря угасает, время торопит с выбором, а торопливость заставляет ошибаться. Он, Регин, просто уверен – выбор Педания Фуска это ошибка, неверный шаг, грозящий обернуться бедой! Но время еще есть для исправления, игра не доиграна, и упавшие мячи будет подсчитывать не Сервиан!