Читать книгу В тени двух богов - Олег Красин - Страница 8

– О, Марк! О, мой Марк!

Женский голос такой знакомый и приятный, раздается из темноты. Из темноты? Нет, спальня освещена скудным светом двух жаровен, стоящих по краям ложа, в углу на столике колеблется язычок масляного светильника, бросая неровный отсвет на стены. Сквозь узкие мелкие оконца в комнату проникает ночной мартовский воздух, влажный, сырой, но Марку жарко. Он без туники, совсем голый. И он не один, спиной к нему на четвереньках стоит женщина, тоже голая. Она прижалась лбом к плитам пола, и он ясно видит ее рассыпанные по плечам волосы, узкую спину и круглые ягодицы, гладкую кожу, блестящую, как шелк.

Она молчит, будто молится всем богам на свете.

Марк чувствует возбуждение, он спускается с высокой кровати, подползает к женщине сзади. О, это желание, сжигающее мозг! Он касается женщины, проникает в ее тело и начинает двигаться все быстрее и быстрее. Ему кажется, что он сейчас взорвется яростными судорогами наслаждения.

Это должно быть, Бенедикта, считает он. Пришла к нему вечером и осталась. Но как? Неужели ее отправил из Тибура император Адриан, который находится в Сирии? Невозможно! Никак невозможно!

– Марк, что ты делаешь? – звучит вдруг строгий, властный голос.

Женщина поворачивает голову. О, боги, это императрица Сабина! Он узнает ее тонкие губы, ее строгие темные глаза. Узнает алмазное ожерелье на шее. Она такой и была у себя в бассейне, когда он увидел ее голой вместе с матерью – строгая, властная, доминирующая.

– Марк, что ты делаешь? – вновь звучит голос, но это уже не Сабина, а его мать Домиция Луцилла. Он с матерью! Холодный пот прошибает Марка – этот сон, ужасный сон, заставивший содрогнуться душу, он должен когда-нибудь прекратиться.

Марк открывает глаза и оказывается в пустой темной спальне. По бокам ложа пылают жаровни, распространяя ровное тепло по комнате. Лампадка на столе не горит – перед сном ее потушил раб Антиох, большой, ленивый человек. Он сейчас растянулся возле его двери и отчаянно громко храпит. Антиох бы никого к нему не пропустил: ни Бенедикту, ни мать.

Мысли постепенно заполняют голову. До мартовских ид осталось несколько дней. После них будет веселое празднество, которое зовут Либералиями, и он наденет белую тогу взрослого гражданина, наконец, станет взрослым и будет сам принимать решения, совершать ответственные поступки. Не все решения, конечно, – полная взрослость наступит лишь в двадцать один год. Но Бебий Лонг и Фусциан будут ему завидовать, не говоря уже о Викторине. Они-то станут взрослыми через три года.

И все-таки сон. К чему он? Такой неправильный, отвратительный и гадкий. Сначала Сабина, потом мать. Марк ворочается с боку на бок, ему жарко, ему не спится, и он вспоминает художника Диогнета. Тот учил подчинять себе свои чувства, управлять ими, уметь взглянуть на себя со стороны. Хорошо же он выглядит: молодой человек, овладевший Августой, а затем матерью!

Его лицо горит от стыда, и он думает о том, как хорошо, что сейчас ночь, темнота и все спят. Никому не надо объяснять – почему он не спит, почему щеки и лоб у него красные. Он вдруг вспоминает, что у матери есть книга Артемидора из Эфеса, в которую та часто заглядывает, потому что она называется «Сонник». Мать обсуждает свои сны с ним, с подругами, с Регином, ведь снам, как и приметам, римляне привыкли безоговорочно верить.

Надо обязательно заглянуть в нее, решает он, убедиться, что ничего плохого не случится.

Утром, не выспавшийся, вялый, Марк отправляется в таблинум, где наряду с семейными важными документами хранятся свитки книг. Так он находит сонник. То, что ему нужно, описано Артемидором в первой части. Про Сабину он не стал искать, а вот про мать… Соединяться с матерью сзади – не к добру, читает он, это значит, что от сновидца отвернется мать, или отринет родина, или будет провалено предпринятое дело.

Все из перечисленного, его не категорически устраивает: он не хочет, чтобы он него отворачивалась мать, не хочет терять Родину или что-то другое, не менее важное. Он еще юноша, хотя и на пороге взрослости, ему рано оставаться одному.

Но как же быть со сном?

В доме еще не так много народу, хотя рабы уже встали, шумят повсюду, носят воду, громко разговаривают. На кухне повар готовит завтрак и оттуда тянет запахом древесных углей. Марк зримо видит, как этот низкорослый, кудрявый египтянин варит полбяную кашу.

Марку хочется увидеть мать. Отчего-то после сна и предсказания сонника у него возникает боязнь, что с матерью что-то случится, и она покинет его. Глупая, странная мысль, тревожащая сердце.

Кроме рабов, Марку слышатся и голоса клиентов, начинающих с самого утра прибывать к ним, чтобы увидеться с Домицией Луциллой, получить ее благосклонный взгляд, а еще лучше несколько сестерциев, которые можно пустить в дело.

Марк подозревает, что многие из них являются пройдохами, и вовсе не такими несчастными, обманутыми жизнью, какими хотят предстать перед матерью. Они пытаются вызвать жалость заношенными туниками, или большим семейством, которое тяжко кормить, или прочими бедами, ниспосланными богами. Эти никчемные люди стоят вдоль коридора и провожают хозяйку дома – щедрую владелицу кирпичного завода, глазами преданных собак. Отчасти немного печальными и скорбными.

Он, Марк, думает, что клиентелла – это бесполезные и ленивые параситы30, от которых неплохо бы избавиться и он, пожалуй, сделает это в свое время.

Чтобы не встречаться с ними, Марк обходит атриум, триклиний, шагает через коридоры в половину, где расположена комната матери. У входа он затаивает дыхание – вот сейчас он увидит ее, живую, здоровую, по-прежнему ласковую. Она, должно быть, занята утренним туалетом.

Он заглядывает в комнату и правда! Домиция Луцилла сидит перед большим серебряным зеркалом, которое достаточно хорошо отражает ее лицо и плечи. Возле нее крутятся три рабыни – Дидона, Мелисса и Феоксена, молодые девушки-египтянки. Одна держит перед госпожой круглое зеркало из серебра, другая завивает волосы горячими щипцами, а третья занимается лицом Домиции. Феоксена втирает в лоб, щеки и шею матери мазь из помета крокодилов, которым отбеливают кожу и готовит краску из жженых финиковых косточек, чтобы подкрасить ресницы госпоже.

– Марк, что же ты стоишь на пороге? Заходи! – замечает его мать. – Ты чего-то хочешь?

Сын покраснел, вспомнив ночной сон.

– Хотел пожелать тебе хорошего утра, мама. Как ты спала?

– Прекрасно!

Домиция не поворачивает головы, но Марк замечает, что она слабо улыбается. У матери сегодня хорошее настроение.

– Клиенты уже собрались? – небрежно интересуется она.

– Как всегда! – пожимает плечами Марк. – Опять пришли за подачками.

– Ну, кто же не любит сестерции – благо у нас их много. Кстати, о деньгах…

Домиция замолкла, поскольку Феоксена начала втирать мазь, делая круговые движения ладонями по лицу матери. Когда она закончила Домиция продолжила:

– Пожалуй, твоя сестра Корнифиция созрела для замужества. Я нашла ей прекрасного жениха из хорошей семьи Уммидиев – Гая. Должно быть, свадьба будет в следующем году, когда она немного подрастет. Я хотела тебя спросить о завещании. Нам надо подумать, как обеспечить ее средствами.

– Если она выходит замуж, то я передам ей наследство от отца, – рассудительно произнес Марк, – мне хватит имущества прадеда. А ты тоже можешь завещать ей свое состояние, не упоминая меня. Тогда Корнифиция не будет выглядеть беднее Уммидия. Я слышал, что Квадраты – богатая фамилия.

– Хорошо, я подумаю, – согласилась Домиция. – Знаешь ли ты кого я позвала на наше семейное торжество по случаю принятия тобой тоги вирилы?

– Императора Адриана? – пошутил Марк.

Но мать не приняла шутки.

– Нет, – серьезно ответила она, – Адриан сейчас в Сирии, подавляет мятеж евреев. Я пригласила императрицу Сабину, которая оказывает нам высочайшее покровительство, твою тетю Фаустину с Антонином, Регина и второго прадеда Анния Вера. Пожалуй, будет еще моя родня из Нарбонской Галлии. Ты, верно, слышал про них.

– Так много? Я думал, мы проведем скромный обряд.

– Ах, Марк, это и так намного скромнее, чем я рассчитывала. Но в Риме сейчас прохладно, многие из уважаемых людей болеют или сидят дома, грея задницы жаровнями, или выехали в более теплые земли, где у них есть виллы.

Рабыни в это время закончили утренний туалет матроны, и отошли в сторону. На пороге комнаты появился седой раб, присматривающий за домовым хозяйством, его звали Децим. Луцилле он достался в свое время от почившего мужа, и она оставила его при себе, впрочем, считая, что не ошиблась. Децим был толковым, отчасти образованным – знал латинское письмо, и по характеру довольно спокойным.

– Госпожа, клиенты собрались и желают выразить вам свое почтение. Кроме того, повар сообщил мне, что завтрак уже приготовлен.

– Прекрасно! – отозвалась Домиция, а Марку указала: – Возьми сестерции для раздачи! После завтрака я поеду к другой твоей тете Аннии, жене Уммидия Квадрата. Поговорим с ней о скором браке.

– Не таком уж и скором, – возразил Марк. – Пока Корнифиция подрастет, многое может измениться.

– Такие вещи не делаются наспех. Ты еще этому научишься. Я имею в виду, поймешь, как важно обстоятельно готовиться к подобным событиям в твоей жизни. А время? Оно летит быстро. «Время уносит все!» – процитировала она своего любимого Вергилия и обратилась к Дециму: – Пусть номенклатор31 будет готов, он отправится со мной.

– Зачем тебе номенклатор, мама? – удивился Марк. – Сегодня прохладно и вряд ли ты будешь раздвигать шторы паланкина, чтобы разглядеть тех, кто попадется навстречу.

– Ты же знаешь, твоя мать от природы любопытна.

Рим любил праздники, торжественные шествия, триумфы. Их было много, на разный вкус и лад, и почти все они связаны с богами. Всякий шаг гражданина Рима от рождения до смерти, сопровождался ими, охранялся, помогал гению, живущему внутри каждого человека.

В марте только один праздник отмечался всеми – Либералии. Он был важен тем, что юноши в этот день снимали тогу-претексту и облачались в тогу-вирилу или тогу мужественности, как бы заменяя детскую жизнь на взрослую. Впрочем, это виделось простым делом, словно со сменой одежды легко можно изменить не статус, а внутреннее восприятие мира. Марку, воспитанному на беседах с учителями-греками, у которых мироощущение было глубже и шире римлян, казалось это странным.

Его сородичи на фоне греков выглядели более прагматичными, целеустремленными и материальными, что имело свои преимущества при покорении других народов. Но этим приземленным людям был неведом тот буйный полет поэтической фантазии, который владел народом, давшим такого великого поэта как Гомер. Римляне оказались бесконечно далекими от глубокомысленных рассуждений Аристотеля и Платона, создавших философию их цивилизации.

Либералии были связаны не только с ритуалом перехода юношей во взрослую жизнь. Для многих Либер звучал почти так же, как слово свобода32, хотя Либер и Либера были всего лишь супружеской парой – символом плодородия и ее силы. Потому римляне любили этот праздник, который позволял делать веселые непристойности и быть слегка распущенным, на короткое время избегая строгостей и ритуалов обычной жизни. И, кроме того, важность Либера заключалась в том, что он помогал мужчине освободиться от семени во время любовных игр, а его супруга Либера то же самое делала для женщин33.

Гуляя по городу с большим грузным Антиохом, непременно сопровождавшим его, Марк рассматривал эти веселые толпы людей, слегка подвыпивших, крикливых, натянувших на физиономии маски из древесной коры и листьев, размахивавших маленькими фаллосами, сделанными из цветов. Почти все они без исключения напевали шуточные скабрезные песенки и Марк, невольно подхваченный этим водоворотом веселья, тоже подпевал.

Он любил иногда в такие праздники побродить по Риму, укутавшись, если дело было зимой или ранней весной, в теплый плащ, накинув капюшон на голову. Любил вдыхать воздух вольного города и чувствовать себя гражданином вселенной по имени Рим. Он любил наблюдать, ведь неторопливому, вдумчивому созерцанию учил его Диогнет, но тот также наставлял, что созерцание должно быть осмысленным, ведущим к правильным мыслям.

Вот эти пьяные люди в раскрашенных масках. Зачем он смотрит на них, что хочет увидеть, разглядеть под масками? Не лучше ли бросить раздумья и влиться в полноводную людскую реку, бурлящую на узких городских улочках и разливающуюся вширь, по окраинам, как весенний Тибр во время половодья?

Не лучше ли смело подойти к молоденькой вольноотпущеннице с нескромным предложением? Или смутить почтенную матрону дерзким взглядом? И хвастать потом о своей смелости перед Викторином или Фусцианом? Ведь Бебий Лонг и еще один их приятель из плебеев Кален, уже хвалились победами над женщинами. Не над рабынями, с которыми можно делать все, что угодно, а именно над свободными римлянками.

Четырнадцатилетний мальчишка, вступающий во взрослую жизнь. Разве не этим он должен отметить столь важное событие? Взрослость ведь состоит не только в том, чтобы одну одежду поменять на другую, чтобы белую тогу с красной полосой заменить белоснежной. Взрослость состоит в возможности делать то, что еще раньше было запрещено, она заключается в отрицании всех запретов.

Он думал подобным образом, и внезапно возникшие мысли его засмущали. Возникшее в глубине сердца пьянящее чувство свободы, дозволение всего, что угодно душе, придавали смелости, влекли к безрассудству. Они с Антиохом шли дальше к Авентинскому холму, где находился храм богини плодородия Цереры. Именно там было святилище Либера и Либеры.

Узкие улочки, высокие громады кирпичных инсул, из входа в которые несет запахами готовящейся еды, мочи и нечистот. Стены домов расписаны всякими словами, по большей части непристойными, к которым здесь все привыкли. «Семпроний вчера вставил вдове Секста», «Никанор бьет жену Чичеру», «Флор настоящий жеребец, ему мало пяти женщин», «Девчонки, я променял вас на мужские задницы».

Марк не в первый раз читал подобные грубые надписи, идущие из глубин народного самосознания. Конечно, простота уличного юмора не шла ни в какое сравнение с изысканными шутками юристов, философов или риторов. Она была ближе к ателланам и мимам, к актерам, которые их играли, например, к известному всем Маруллу. И все же Марка никогда не смущали осененные Эросом откровенные картинки, напичканные вызывающе огромными фаллосами.

Он замечает, что у входа в дома на небольших стульях сидят смотрители из отставных военных, в прошлом опционы34 или декурионы35. Они собирают арендную плату для хозяев, следят за порядком. Обычно эти бывшие бойцы поигрывают увесистыми палками в руках и недобро глядят на прохожих. Но сегодня и их разбирает веселье, и они не выглядят угрюмыми надсмотрщиками.

Заприметив Марка, один из таких смотрителей приподнимается со стула, и презрительно игнорируя массивного, неповоротливого Антиоха, настороженно выступившего из-за спины молодого патриция, говорит, осклабясь:

– Господин, не желает ли женщину.

– Разве проститутки работают днем? – удивляется Марк, наслышанный об опыте взрослых приятелей.

– Они работают всегда, молодой господин, – отвечает, продолжая неприятно улыбаться смотритель.

«А может так мне отметить свой новый возраст?» – возвращаются к Марку смелые мысли, возникшие, когда он смотрел на поющих на улицах девушек и женщин, на их розовые щеки и веселые глаза, на их манящие тела.

– Мы идем в святилище Либера, – вмешивается Антиох. В прохладном воздухе его голос звучит надтреснуто, в нем слышится греческий акцент. – Господину сейчас некогда.

– Думаю, решать будет сам молодой господин, – нагло замечает смотритель.

Пока он говорит, из подъезда инсулы выглядывает зрелая, видавшая виды женщина с огненно-рыжими накрашенными волосами, типичная lupa36. Проститутки часто красились в такие вызывающе яркие цвета, ходили рыжими или синеголовыми.

– Тебе место в лупанарии, – замечает Антиох, – ты нарушаешь закон Августа, который запрещает принимать клиентов дома.

– А ты что, ликтор? Что-то незаметно твоих фасциев37, – ехидно бросает женщина, быстро оглядывая Марка. – Август давно стал богом, а боги не всегда опускаются до таких мелочей. Ах, какой прекрасный мальчик! Пойдем-пойдем со мной! – приглашает она Марка.

Но словами дело не ограничивается. Она хватает его, и Марк невольно замечает ее старую кожу, грязные ногти на руках, чувствует неприятный запах немытого тела. Ему становится противно, желания идти не возникает, но ноги сами послушно ведут следом за женщиной по обшарпанным деревянным лестницам, по этажам, в концах которых стоят большие чаны для нечистот. Жильцы сливают туда каждое утро свои испражнения. Это запах отвратителен, тошнотворен, но Марк, словно завороженный чем-то, идет за старой проституткой. Позади пыхтит грузный Антиох.

Женщина меж тем, заполучив клиента, да еще такого милого, чистого мальчика, идет скорым шагом и громко болтает, у нее хорошее настроение. Выясняется, что она из Вифинии, оттуда, откуда был родом любимец Адриана Антиной. Нет, Антиноя она не знает, и в городе Клавдиополе, где тот родился, она не бывала, но слышала о нем. Ему много памятников поставили, этому несчастному юноше. Умереть в цвете лет! Какое горе для матери!

У нее самой, а зовут ее Деметра, трое мальчиков и все пристроены – торгуют в лавках своих отцов. Уж она постаралась для них: собрала небольшой капиталец, заставила ходить в школу. Правда, учитель им попался строгий, лупил плетью нещадно за каждую провинность. Зато выросли они послушными и внимательными к ней, к их матери, слава богам!

Они немного не дошли до самого верхнего этажа, где цены за съем были не такими большими как внизу. Деметра снимала комнату за две тысячи сестерций в год. Обстановка в ней хотя и не блистала роскошью, но казалась вполне терпимой. Видимо, ее хозяйка пользовалась успехом у мужчин, особенно в молодые годы.

В углу стояло большое ложе, на котором могло поместиться несколько взрослых людей, пожалуй, три или четыре. Так показалось Марку. Пару сундуков для одежды приткнули у стены. Стол, на котором стояло два глиняных кувшина, и стул стояли возле окна. Оттуда тянуло прохладой – на верхних этажах отсутствовало остекление, имелись только деревянные створки, разбухшие и едва прикрытые. Они с трудом пропускали дневной свет, и потому в комнате царил полумрак.

В такой темноте трудно было увидеть рисунки на стенах, покрытых охрой, но Марк все же рассмотрел эротические сцены, которые Деметра заказала художникам с учетом своего ремесла. На них мужчины с огромными фаллосами, превосходящими размером их руки, совокуплялись с женщинами в разных позах.

– Сейчас, сейчас, миленький! – приговаривает Деметра, ловко снимая с Марка теплый тяжелый плащ, затем тунику. Она, привычная ко всяким прихотям мужчин, не обращает внимания на раба, стоявшего здесь же. Кто знает, может быть, он должен убедиться, что его господину никто не причинит вреда? А может молодой господин захочет, чтобы они овладели ею вдвоем, одновременно? Она, конечно, готова ко всякому, но это будет стоить дороже.

Однако Антиох, словно поняв ее мысли, отворачивается и выходит из комнаты.

– Ах, какая у тебя белая, нежная кожа! – Деметра рассматривает его тело, приблизив лицо к нему почти вплотную, проводит кончиками пальцев по спине, плечам, груди. Марку щекотно, и он чувствует легкое возбуждение. В комнате нет тепла, жаровня в углу потухла и ему прохладно.

– Сейчас мы посмотрим, что у тебя тут! – со смешком произносит Деметра, опуская руку ниже.

И вот сон повторяется. Перед ним на коленях стоит женщина, он совокупляется с ней и его не отвращает ни запах этого тела, ни вид дряблой, обвисшей кожи, видавшей виды проститутки. Возможно, сейчас она повернет голову, и он увидит лицо императрицы Сабины. Или матери. Нет, это не должно повториться! Женщина поворачивает голову, и он видит Деметру. Конечно! Это Деметра, другого и быть не могло.

Его охватывает сильное возбуждение, он судорожно, рывками бьется о ее тело и почти теряет голову, припав к ее спине. «Слава богам, это проститутка!» – проносится у него в голове, в которой так ясно, пусто и одиноко, что ему кажется, будто он парит над землей в синеве над горными хребтами Альп или над бескрайними водными просторами Средиземного моря.

Нет, этого не было! Ни Деметры, ни ее тела, ни ужасного, постыдного соития. Этого не было никогда. «Это сон, – решает он. – Клянусь Венерой, я девственник и останусь им до свадьбы! Пока боги не найдут мне жену».

Женщина, тем временем, уже оделась, быстро и ловко помогла одеться Марку. Она берет у него деньги и ласково заглядывает в глаза.

– Приходи ко мне снова, мой мальчик. Я Деметра из пятого квартала, что у горы Целий. Запомнил?