Читать книгу Обителей много - Ольга Небелицкая - Страница 15

Дина Стоянова вовсе не собиралась становиться чьей-то крестной матерью в свои пятнадцать. И уж точно ей бы не пришла в голову идея стать крестной собственному племяннику. Алиса с Игорем не собирались крестить ребенка. Колька, почти двух лет от роду, тоже не рвался нырять голым в купель с водой.

Единственным человеком, чье желание окрестить мальчика оказалось достаточно сильным, чтобы это осуществилось, была бабушка Ханна. Всякий раз, когда она приезжала в Вейск помочь дочери с малышом, она настойчиво уговаривала Алису крестить сына.

– У тебя и церква под боком, – мягко увещевала Ханна дочку, – и священник вон какой ладный да громкий, знает дело. А ты когда малёха была, мне пришлось чуть ли не задворками тайком тебя тащить знакомому попу, в наше время официально и нельзя было ребеночка окрестить.

– Ну и зачем? – интересовалась Алиса, прикусывая нитку и перебрасывая через локоть голубое полотно.

– Затем, что защита нужна детине, ангел-хранитель нужен, сама не веришь, так мне поверь. Я поболе твоего видала, и со священником поговори, он тебе грамотно разложит.

С отцом Дмитрием к тому моменту Колька и сам крепко сдружился.

После знаменательного побега к мотоциклу Алиса сама приводила малыша в гараж к священнику, и без посиделок со свежим хлебом и кофе не обходилось. Внучку и правнука Марии Исхаковны священник принимал с тем же радушием, с каким встречал когда-то саму старушку. Теперь он был немолод, но всё с той же страстью копался в огороде и в двигателях, а домашний его хлебушек становился год от года всё ароматнее и пышнее. К удивлению Алисы, священник никогда не давил на нее, хотя нередко заводил разговоры о природе добра и зла, о крещении и благодати.

– Благодать, – басил он, обильно поливая грядки из лейки и поглядывая на ковыляющего рядом карапуза, – она душе как вода картофану. Ежели окрестить, то в душе речка появляется, по которой вода побежит, а ежели не окрестить, то все равно Бог всех нас из своей лейки польет, сколько достанет. Но речка – она лучше. Она полноводный поток, и человек до конца своих дней не будет жажды иметь.

Алиса с сомнением качала головой.

Ее-то крестили в младенчестве, но не сказать, чтобы она чувствовала в душе какой-то поток. С другой стороны, и доводов против крещения сына у нее больше не было. Пока сама жила в Одессе, в церковь не ходила и во все эти потоки и ангелов особенно не верила.

Но в Вейске церковная жизнь вдруг стала ближе и осязаемей: отец Дмитрий оказался тем самым человеком, у которого вера не расходится с повседневными делами. Он с одинаковым рвением помогал чинить заборы односельчанам и между делом чинил их же покосившиеся браки. Он с нежностью брал в свои лапищи молодые картофельные клубни и с такой же нежностью поднимал над купелью новорожденных младенцев. За четыре года жизни в поселке Алиса ни разу не слышала, чтобы священник запугивал кого-то адскими котлами или требовал денег на церковные нужды. Напротив, он чуть ли не своими руками построил приходской дом, в селе поговаривали, что и церкву он восстановил почти из руин сам, когда приехал в Вейск – сколько лет назад? Алиса точно не знала. Прошлое отца Дмитрия виделось сельчанам остросюжетным боевиком с элементами триллера. Поговаривали, что он родом из Кемерова, но по миру успел помотаться изрядно: служил и в Сибири, и где-то в Мексике и даже какое-то время обучался в самом Ватикане. И когда только всё успел?

Как бы то ни было, а за время жизни в Вейске Алиса смягчилась в своем отношении к церкви и ее служителям.

В день крестин – из Одессы приехали Стояновы с Диной – шел проливной дождь.

– «Понесли крестить Уленшпигеля; вдруг полил проливной дождь, и он весь промок. Так он был окрещен в первый раз»5, – нараспев произнес Игорь, кутая сына в синий дождевик и вставляя Колькины ножки в резиновые сапоги. – Ну пошли, проложим в маленькой душе полноводное русло.

Игорь, как и Алиса, особенно не верил в церковные обряды, но тоже успел проникнуться доверием и симпатией к отцу Дмитрию. Игорь восхищался прямотой, с какой священник говорил о Боге, и тем, какие простые слова находил для объяснения непостижимого.

Сюрприз ждал их в церкви:

– А крестные кто? – Черная борода отца Дмитрия дернулась вверх и тут же опустилась обратно, он хохотнул: – И я хорош, переговорили, ко всему подготовились, – он кивнул на вышитую белую сорочку в руках у Алисы, – а про крестных-то кто напоминать будет?

Священник перевел взгляд на Дину.

Дина стояла, прислонившись к стене, поджав ногу, как цапля.

На ней была длинная – по случаю особого события – юбка, но от внимательных глаз отца Дмитрия не укрылся бунтарский разрез от бедра. Нельзя было утверждать с уверенностью, но в разрезе, кажется, мелькнула сеточка чулка. Черная челка закрывала один глаз, в ухе, которое было не прикрыто копной волос, виднелось то ли три, то ли четыре серебряных колечка. На отца Дмитрия уставились сверкающие глаза. Дина внезапно выдула ярко-розовый пузырь, и он с треском взорвал ароматную церковную тишину.

– Дина! – ахнула Ханна Борисовна, но священник остановил ее жестом.

– Ничего-ничего, я тоже это дело люблю, мне даже как-то, еще при Союзе, привозили пачку американской резинки, с коричным вкусом, не поверите. – Взгляд Дины загорелся восхищенным любопытством. – Из нее такие пузыри получались, никогда не забуду.

Дина вытащила жвачку изо рта, завернула в фантик и, вспомнив об отсутствии в юбке карманов, затолкала ее себе куда-то под лямку бюстгальтера. Игорь хмыкнул, Алиса покраснела.

Ханна Борисовна подплыла к священнику. Алиса отметила про себя, как забавно они смотрятся рядом: кругленькая невысокая мама и бородатый гигант.

Дина щекотнула заскучавшего Кольку, тот расплылся в улыбке и требовательно протянул к ней руки.

– Отец Дмитрий, – виновато начала Ханна Борисовна, – мы здесь люди нечастые, раз в год понаедем на праздник, но заповеди чтим, – Ханна истово перекрестилась. – Запамятовали про крестных-то, а кого просить было? Может, таки кто у вас тут найдется, служка или коллега, – слово «коллега» она выговорила с особой важностью, чуть ли не по буквам, – кто в християнской вере посильнее нас будет?

Отец Дмитрий не успел ответить. Тишину взорвал дикий грохот: пока взрослые решали свои скучные проблемы, Дина, таскавшая племянника по храму взад-вперед, держа того под мышками, врезалась спиной в деревянный аналой, и все трое – Дина, аналой и взревевший малыш – грохнулись на пол.

Последствия аварии ликвидировали быстро.

Юрий Викторович вышел во двор покурить, а отец Дмитрий с интересом уставился на Дину.

– Крестной малому будешь6? – спросил серьезно.

– Я?!

– Она?! – хором выдохнули присутствующие.

Даже сам Колька, казалось, ошалел от такой перспективы и с размаху сел на пол. Алиса взяла сына на руки. Отец Дмитрий и бровью не повел.

– Сама окрещена? Окрещена. – На Пасху Стояновы обычно все приезжали в Вейск, и священник знал, что к исповеди и святым дарам они приходили всей семьей. – Ну и всё. А помочь мальца растить в христианской вере – дело такое, семейное. И самой на пользу пойдет.

Алиса была уверена, что Дина откажется, и приготовилась извиняться за очередную сестрину выходку, но та внезапно кивнула. Спросила только:

– Скажете, что делать?

– А крестный отец как же? – вмешался вернувшийся с перекура Юрий Викторович. – Вроде можно и без него обойтись, но в нашем случае, – он покосился на младшую дочь, – лучше бы того… подстраховаться.

Отец Дмитрий улыбнулся и положил тяжелую руку на Колькину пшеничную головку.

– Крестным малому могу быть я, так тоже можно. Я его как увидел тогда, в обнимку с мотоциклом, сразу понял: нам будет, о чем потолковать.

Говорят, человек помнит события раннего детства с возраста примерно трех-четырех лет. Но Колька потом утверждал, что помнит некоторые моменты своих крестин, хотя в тот день ему не было и двух. Конечно, что-то он знал по рассказам родителей, бабушки и Дины. Но он точно помнил запахи – расплавленного воска, пыли, ладана и какой-то особенный запах воды в купели. Это может показаться странным, ведь вода не пахнет, но Колька помнил, что она пахла словно ромашковый луг; он так и говорил после, ромашковый луг, по которому бежишь, а солнце светит, не горячо, нет, но так, что ты помнишь, что у тебя впереди всё лето и вся жизнь, и ты бежишь босиком, а трава шелковая, мягкая, и вокруг пахнет – травой и ромашкой, той мелкой, серебристой…

Колька помнил, что, когда его поднесли к купели, чтобы окатить водой, в церковное окно заглянул солнечный луч, хотя с утра был ливень. Луч сверкнул на воде. Колька зажмурился и почувствовал, что его держит на руках уже не Дина, нет, его как будто обняли многие руки сразу. И еще – об этом он уже никому не рассказывал – ему показалось, что он слышит шорох крыльев.

И смех. Чей-то радостный смех.