Читать книгу Обителей много - Ольга Небелицкая - Страница 3

Вейск, 11 мая 2012 года

Колька свернул с тропинки над обрывом в сторону дома и припустил бегом. Чуть не упал, когда нога неловко скользнула по какой-то каменюге, почувствовал, что ремешок сандалии лопнул, не выдержал рывка. Это остановило мальчика: он присел у обочины, снял сандалию и стал рассматривать ремешок.

Воздух вокруг сгустился, стал плотным. И вдруг у мальчика прямо над ухом раздался звук, заставивший его вздрогнуть и выронить сандалию. Так могла бы скрежетать циркулярная пила. Если бы Колька уже дошел до поселка, звуки пилы не удивили бы его, но он находился в самом начале тропы, которая только позже обернется неширокой улочкой.

Кто может пилить в сумерках в зарослях над морем? И что тут пилить?

Колька с облегчением расхохотался, и на короткий миг даже отступила тревога, связанная с Диной.

Цикады. Ему же дядя Федор, Йосин папа, прошлым летом рассказал, что обычно самцы цикад стрекочут в самую жару. Тепло – источник энергии, которую они тратят на пение. Колька вспомнил вейский полуденный зной: высокую траву, в которую можно рухнуть с высоты роста, раскинув руки, и лежать, слушая бешеное стрекотание вокруг.

Но дядя Федор говорил, что когда-то при строительстве пробкового завода в Одессу с корой пробкового дуба завезли новый вид цикад – певчих. Эти почему-то пели именно в сумерках. Они, видать, привыкли к местному климату и распределились по области, хотя как именно их занесло за сотню километров от Одессы, Колька понятия не имел. Его завораживал мощный звук, исходящий от небольшого насекомого. Дядя Федор рассказывал, что у цикад есть специальные полости внутри тела, резонируя в которых металлический звук нарастает и достигает большой громкости.

От цикад и Йосиного папы мысли перескочили на Йосю, и Колька почувствовал, словно внутри его собственного тела образовалась гулкая полость. Как будто он цикада. Только хотелось не петь, а выть. Снова накатила дурнота.

Уже несколько дней он не вспоминал о Йосе.

Приближались каникулы, а с приходом лета он навсегда попрощается с этой школой. И больше никогда не увидит бывшего друга. Но иногда одного звука, одного крошечного воспоминания достаточно, чтобы лавина покатилась по склону памяти, превращая крошечный камешек в валун. Как же больно, черт. Колька поморщился.

И как не вовремя эти мысли – о прошлом лете, о Йосином папе, о Йосе.

Он кое-как приладил ремешок сандалии на место и встал. Как бы хотелось остаться здесь, лежать в траве, слушая цикад, вдыхая волны запахов – соли и моллюсков со стороны моря, и цветущих садов – со стороны поселка. Но надо идти.

Из дневника Кольки

2 февраля 2011 года

Мне кажется, есть обычные сны, а есть не просто сны.

После тех, которые другие, я просыпаюсь и ищу у себя на теле царапины, если там что-то трогал или меня что-то царапало. Иногда мне кажется, что у меня на обуви и одежде обязаны остаться следы, потому что, когда я просыпаюсь, у меня внутри как бы остается запах того места. Как объяснить. Я выдыхаю воздух после пробуждения, и мне кажется, что я всё еще узнаю запах. При этом я его не знаю, в моей настоящей жизни ничто так не пахнет. Но царапин на руках нет, и на обуви тоже ничего нет, хотя последний раз во сне я упал с большой высоты.

Это тоже был лес, но совсем не такой, как каменный. Этот лес больше напоминал джунгли, и я сначала подумал, что мне снятся джунгли, про которые недавно рассказал папа. Он читал историю про девочку, которую родители потеряли в американских джунглях, и она росла с обезьянами. Это почти как история про Маугли, но она настоящая, она была в самом деле. А эта девочка давно выбралась из джунглей, выросла и теперь живет с людьми! Но до сих пор любит лазать по деревьям – вот дела1!

Но я хотел рассказать про джунгли. Мне сначала показалось, что они обычные и что я сейчас увижу обезьян. Но потом я увидел под деревом, как голубой ком шевелится. Я подошел ближе и увидел, что ком развернулся в животное, и это была не обезьяна, а такое животное, которое я никогда не видел. У него по всему телу были лапки с перепонками, как у белки-летяги, только лапок много. А морда вытянутая, с хоботком. И оно увидело меня и стало издавать звук как птица, очень красиво. Это даже было похоже на музыку. И мне сразу захотелось подойти ближе и взять его на руки, потому что у меня как бы в голове зазвучало «помоги мне, помоги мне, помоги мне», как будто оно поет, а у меня в голове перевод его песни. И я думал, чем ему помочь, а потом посмотрел вверх и увидел, что там на дереве мохнатое гнездо, большое. Я подумал, что оно, наверное, выпало оттуда и хочет вернуться. Мне было нестрашно взять его на руки, я взял его, а оно продолжило петь. Ствол дерева был шершавый, и от него отходили выступы, на которые можно было ставить ноги. Поэтому я снял куртку (во сне я был в куртке), я положил туда существо и привязал его к себе, как делала мама, когда носила меня, маленького. Оно было теплое и продолжало петь. Мне было очень хорошо, но волнительно. Я полез вверх, цепляясь за выступы, это было несложно. Когда долез до мехового гнезда, там был вход. Я осторожно отвязал существо, и оно вкатилось внутрь. А там были другие! И они все повернули ко мне хоботки и запели, а у меня в голове появилось «спасибо, спасибо, спасибо», и я улыбался им, и мне казалось, что они тоже улыбаются, хотя по мордам было не видно.

А потом я оступился и упал с высоты вниз и проснулся. Мне было больно, но совсем недолго, потому что я сразу проснулся. И как я испугался, что сломал себе спину или что-то еще! Но нет, я себя ощупал, у меня всё целое. И я пошел смотреть на свою куртку, мне по-серьезному казалось, что на ней может остаться шерстинка от того животного. Но ничего не было. И все равно эти сны очень настоящие, потому что я до сих пор помню, как те существа пели, я помню мелодию. И руки очень хорошо помнят, как я трогал дерево и как лез.

А еще в таких снах яркие цвета. Я пробовал нарисовать это существо, с лапками. У него мех такого цвета, которому я не могу найти название. Не голубой, не синий, а совсем другой. Мама, наверное, могла бы найти подходящий цвет. У нее так много ниток для вышивки. Если соединить нитки разных оттенков синего и голубого, может получиться что надо.

Иногда мне кажется, что мама может вышить всё, что угодно. Даже такое, что не существует в настоящем мире. Интересно, если я расскажу маме про голубое существо, она поможет мне найти цвет?

Ладно, мне пора, сегодня мы договаривались с Йосей идти на карьер.

Одесса, лето 1984 года

– Ханночка, а шо я посмотрю, Алиса ваша глазки свои портит дома, лето же на дворе, отпустили бы доню в деревню к бабушке, как нормальные родители, или пусть на пляж бы пошла с ребятишками?

– Да вы, Таня Павловна, свои глазоньки бы поберегли, таки неровен час выкатятся… – Полная женщина в переднике перегибается через перила балкона и говорит что-то еще, но последние слова тонут в звучном мяве сцепившихся внизу котов. – А ну брысь, шалава хвостатая, кому говорю, куды поперла! – И женщина, переходя от угроз к делу, неожиданно проворно сбегает по ступенькам со второго этажа. – Ша, я сказала! – Она ловко хватает за шкирку облезлую худую кошку. Та пытается извернуться и вцепиться в руку когтями, но женщина отшвыривает кошку прочь. Второй участник драки, небольшой рыжий котенок, уже с достоинством вылизывается, словно это не он только что получил изрядную трепку.

Белая кошка убегает, поджав хвост.

Женщина вытирает лоб и поворачивается к собеседнице. Глаза у той и впрямь навыкате, как у пекинеса. В глазах сверкает жадное любопытство.

– Таня Павловна, идите-таки живите свою жизнь, а за чужие глазки не изводите себя, – уже мягче говорит женщина, вытирая рукой лоб и начиная обратный подъем по лестнице. Подъем дается труднее. Жарко.

Летом 1982 года Алисе Стояновой исполнилось 10 лет, и о том, что она талантлива, знали соседи со всего квартала.

Первое платье Алиса сшила в пять лет.

Она выпросила у мамы два лоскутка ткани и лихо обернула их вокруг куклы Ривки. Потом при помощи иголки с ниткой из маминой шкатулки соединила изящными – и откуда только научилась! – стежками ровно в тех местах, чтобы две тряпочки превратились в лихой и авангардный наряд. Алиса не знала, что такое авангард, но соседка Нахамкис-жена зацокала языком и позвала Алисину маму, чтобы та посмотрела на дочкино творчество.

У Алисиной мамы было два нарядных платья: золотое, которое она надевала на Новый год, когда наряжали елку и ждали полуночи, чтобы запускать во дворе петарды, и голубое, с вышитыми по подолу колокольчиками, которое скрадывало природную полноту Ханны и превращало ее в почти юную барышню.

Алиса обожала мамино голубое платье. Она садилась рядом с мамой, брала подол и аккуратно водила пальцем по вышитым колокольчикам. Алису завораживало то, что вышивка – это рисунок, но без красок или карандашей. И без бумаги.

Когда в школе Алиса увидела объявление о наборе в кружок по вышивке, она заканчивала второй класс. В кружок приглашали девочек от десяти лет, но Алиса после уроков пошла и сама поговорила с учительницей. С собой она прихватила пару кукол в самодельных нарядах и очень убедительно говорила о том, что не может оставить их в таких «простых» платьях без вышитых цветочков. Обязательно должны быть цветочки, как у мамы на нарядном платье.

Аргумент сработал, и Алису взяли в кружок.

Теперь, в десять лет, она дважды в неделю бежала в швейную мастерскую, где с девочками занималась пожилая ЛарисАндревна, а потом возвращалась в школу, где Ванда Валерьевна обучала их вышивке крестиком, гладью, швом вперед-назад, и многим другим способам создавать картины без бумаги и красок.

Летом, когда почти всех одесских детей отправили по деревням к бабушкам, Алиса сама захотела задержаться в городе, потому что и ЛарисАндревна, и Ванда Валерьевна были готовы позаниматься с маленькой рукодельницей сверхурочно.

И теперь она сидела за столом у распахнутого окна и что-то сосредоточенно вышивала.

На поверхности стола подрагивала тень от старого каштана, и Алиса время от времени замирала, глядя на очертания листьев. Ни соседка Таня, ни даже мама не догадывались, что девочка во время работы с тканью и нитками погружалась в транс. Она впитывала солнечный свет, замечала мельчайшие зазубринки на тени каштанового листа, слышала звуки и чувствовала запахи. Стоило задать ей вопрос, Алиса смотрела на собеседника пустыми глазами только что проснувшегося человека.

За окном продолжали яростно орать коты: на безответного Рыжего, кажется, напал кто-то еще. Мама вернулась с улицы и, судя по звукам, принялась за приготовление обеда. Сегодня суббота, значит, папа принес с Привоза свежую камбалу. Алиса уловила запах нагретого растительного масла и сразу вслед за этим услышала сочный плюх, с которым панированная в муке рыбка соприкасается с поверхностью сковороды.

В родительской комнате включили радио, и сквозь приоткрытую дверь до Алисы долетело дребезжащее:

Хотя б чуть-чуть со мной побудь,

Ведь я иду в кругосветное странствие.

В твой дальний край идет трамвай,

Весь твой рейс до шестнадцатой станции2.

Со двора донесся хохот и вслед за ним – смачная брань: Нахамкисы начали выяснять отношения. Алиса знала наперед, что хохот будет становиться всё звучнее, брань – всё тише и беззлобней. А затем и то, и то прекратится и сменится на такие же, как в их кухне, звуки жарящейся рыбы и стук ножа по разделочной доске: Нахамкисы славились икрой из синеньких и готовили ее по субботам.

Алиса смотрела на ткань. Спроси ее в тот миг, где заканчиваются солнечный свет, ветер, тень от старого каштана, запах жареной рыбы, хохот, кошачьи вопли и голос певца, который уже допел про Одесский порт и начал серьезно выводить про «сееееердце тебе не хочется покоя» – говорили, что пару лет назад он умер в преклонном возрасте, наверное, сердцу наконец захотелось покоя, – Алиса не смогла бы ответить наверняка. Она стала и музыкой, и светом, и звуком, и запахами, и всем миром сразу. Она была – и ее не было. Если бы в этот миг сторонний наблюдатель посмотрел на иглу в Алисиной руке, он бы заметил, что она странно вспыхнула, хотя солнечный свет уже сместился в сторону.

Алиса вышивала.

Алиса вышивала свет, запах, музыку.

1

нИнтересно, какую именно историю о девочке в джунглях имел в виду Колькин папа. Книга «Девочка без имени» Марины Чапман, где рассказана реальная история южноамериканской «маугли», будет написана только в 2013 году. Возможно, Колькиному папе-переводчику попадались какие-то упоминания об этой истории в англоязычной прессе. (Здесь и далее примечания автора.)

2

Песня Леонида Утесова «Одесский порт».