Читать книгу Князь Меттерних: человек и политик - Павел Юхимович Рахшмир - Страница 14

По мысли Меттерниха, очередным чудом должен был стать австрийский брак Наполеона. Идея не была оригинальной, и Меттерних не мог бы здесь претендовать на приоритет, но его ведущая роль в ее реализации неоспорима. Потом, после падения Наполеона, он пытался откреститься от ставшей сомнительной чести главного творца брака, который вызвал у современников ассоциации со знаменитой легендой о чудовище Минотавре, в жертву которому приносили красивых девушек. В изложении самого Клеменса история брака выглядит крайне запутанной; навязывается мысль, что инициатива исходила от французов. Разбитой же Австрии ничего не оставалось, как поступиться эрцгерцогиней для спасения страны.

На самом же деле дочь императора была козырной картой Меттерниха в его сложной дипломатической игре. Разыгрывая ее, он рассчитывал достичь сразу нескольких целей – и тактических, и стратегических. Сам по себе династический союз выходил за рамки краткосрочных, сиюминутных расчетов. Эрцгерцогиня оказывалась фактором в системе европейского эквилибра. Брак Наполеона с ней не только создавал предпосылки для австро-французского альянса, но и блокировал кошмарную, на взгляд Меттерниха, перспективу франко-русского союза, возникшую в связи с намерением Наполеона получить в жены российскую великую княжну. Это последнее обстоятельство особенно бросалось в глаза. Прусский дипломат писал своему королю: «Принципиальный мотив, который побудил венский двор на заключение брака между императором Наполеоном и австрийской эрцгерцогиней, – боязнь его брака с русской великой княжной»[175].

Во времена, когда дипломатия еще в значительной мере сохраняла династический характер, матримониальные проблемы приобретали первостепенное политическое значение, брачные союзы становились внешним проявлением союзов политических. То, что в мире простых людей именовалось сводничеством, в мире большой политики было законной частью дипломатии.

Для того чтобы создать династию Бонапартов, Наполеону нужен был наследник. Поскольку его брак с Жозефиной Богарне, в принципе счастливый, оказался бездетным, то встал вопрос о разводе. Слухи о таком повороте дел начали распространяться еще с 1807 г. Причем очень активную роль в этом играла Каролина Мюрат, яростная ненавистница Жозефины и всего клана Богарне. Многие владетельные дома были бы счастливы удостоиться родства с Наполеоном. Некоторые из Бонапартов уже успели породниться со старыми династиями. Однако самому Наполеону нужен был брачный союз не только с древней, но и достаточно могущественной династией, которая после его смерти могла бы служить опорой его наследнику. Поэтому выбор был невелик.

Логическим следствием Тильзита и Эрфурта мог стать российский вариант брака Наполеона. Однако матримониальные намерения императора французов не нашли благоприятного отклика в России, и отнюдь не православие русской великой княжны Анны Павловны, к которой сватался Наполеон, не ее юность были главными препятствиями к породнению Бонапарта с Романовыми. Тесный и долгосрочный союз с Наполеоном не вписывался в политическую стратегию Александра I, да и выскочка-корсиканец был неприемлем в качестве родственника, нельзя было не считаться и с негативным отношением к такому браку в обществе[176].

Но царь не желал раздражать Наполеона немедленным отказом и повел свою игру весьма тонко. Меттерних, всерьез опасавшийся франко-русского союза, с тревогой следил за ходом событий. Очевидно, подходя к царю со своей меркой, он недооценивал кастовый барьер, разделявший российского самодержца, потомка Рюриковичей, и бывшего поручика Бонапарта. Для Клеменса, при всем его снобизме грансеньора, реальная политическая мощь была фактором, перевешивавшим аристократические предубеждения. Кроме того, за годы пребывания в Париже он сумел оценить величие личности Наполеона. Балансу сил Меттерних отдавал предпочтение перед легитимностью. Легитимацией Наполеона в его глазах было удушение им революции, создание могущественной империи. Поэтому он смотрел на императора французов иначе, чем царь, и многие другие представители аристократическо-династической Европы. Это был рационалистический подход в духе реальной политики, сдобренный изрядной долей цинизма.

Бесполезно искать того, кто первым подал идею австрийского брака, претендентов на роль инициатора было много. Она, как говорится, уже витала в воздухе после поражения при Ваграме (хотя и есть свидетельства ее более раннего происхождения). Меттерних стал готовить к этой мысли своего императора. Претендентам на руку эрцгерцогини Марии Луизы Франческо Моденскому (брату императрицы Марии Людовики) и наследному принцу Баварии было отказано. Согласия самой Марии Луизы, естественно, никто не спрашивал. Не посчитались и с мнением ее приемной матери Марии Людовики. В объяснения также особенно не вдавались. Правда, зондаж баварского кронпринца в конце июля 1809 г. вынудил Меттерниха приоткрыть карты несколько раньше, чем ему того хотелось. Состоялся долгий, обстоятельный разговор с Францем, в котором и обсуждалось «дело величайшего значения».

После этого Меттерних отправился в Альтенбург, где встретился с Шампаньи. Князь Лихтенштейн не годился для переговоров по столь деликатному вопросу. Тем более что он не скрывал своего отрицательного отношения к идее отдать выскочке-солдату дочь императора[177]. По дороге в Альтенбург Меттерних имел доверительную беседу с влиятельным французским дипломатом графом Нарбонном (он станет послом в Вене в период крушения наполеоновской империи) на этот же предмет. В Альтенбурге Меттерних ежедневно обедал с Шампаньи, и хотя их переговоры шли не так уж гладко, тема о браке, очевидно, тоже обсуждалась. С отъездом Клеменса партнером Шампаньи стал искусный дипломат граф Бубна, понимавший все с полуслова. Наполеон запустил и пробный шар в виде идеи брака между дочерью Люсьена Бонапарта с кронпринцем Австрии Фердинандом. Наполеона (как, впрочем, позднее и Романовых) совсем не смущало, что Фердинанд был неполноценным умственно и физически. По-видимому, разговоры об этом браке должны были послужить прикрытием зондажа насчет невесты для самого Наполеона.

Из области слухов, предположений, мало к чему обязывающих светских бесед дело переходит на солидную основу после утверждения Меттерниха в доме на Бальхаузштрассе, в госканцелярии. Уже то обстоятельство, что в Париж на смену самому новоиспеченному канцлеру был отправлен князь К. Шварценберг, представитель одного из самых авторитетных аристократических родов Австрии, а в Петербург – граф Сен-Жюльен, свидетельствовало о явном предпочтении Парижу. Правда, Меттерних хотел бы видеть там испытанного в дипломатических баталиях генерала Винцента, но против этого была «русская партия» в Вене, а канцлер был еще не так силен, чтобы настоять на своем. Не был уверен он и в том, какой прием будет оказан в Париже Шварценбергу. На всякий случай князя снабдили личным посланием императора Франца I Наполеону, чтобы избежать унизительной задержки с приемом.

Хлопоты оказались излишними, австрийский посол был принят быстро и радушно. Послание Франца за ненадобностью было предано огню. Шварценберг был просто нарасхват: приемы, прогулки, охота. Опытнейший помощник Флоре и Элеонора, которая вместе с детьми спокойно пережила войну в Париже, опекают Шварценберга – скорее солдата, чем дипломата. Именно Флоре подбросил французам идею брака еще во время мирных переговоров.

Элеонора оказалась главной помощницей мужа в столь ответственном и тонком деле. Выполнять сложную миссию ей было тем проще, что она искренне восхищалась Наполеоном. Император французов чувствовал это и доверял ей. Она окружена теплым вниманием императорского двора. На приеме 21 ноября 1809 г. Шампаньи интересуется у Флоре здоровьем потомства кайзера Франца и особенно его дочери: «Не правда ли, что единственная, у кого крепкое здоровье, кто никогда не болел – это эрцгерцогиня Мария Луиза, о которой еще говорят, что она хорошо воспитана»[178]. Это означало, что в Париже серьезно восприняли сигналы из Вены.

Было бы наивно полагать, что император Наполеон попадает в сеть, расставленную коварным и ловким австрийцем. Конечно, он предпочел бы русскую великую княжну, переговоры французского посла Коленкура насчет руки Анны Павловны вошли в решающую фазу. Однако интуиция подсказывала Наполеону, что следует ожидать отказа. Предстать же перед всей Европой в роли незадачливого жениха императору французов было бы неприятно. Эрцгерцогине в его матримониальной кампании предназначалась роль резервного варианта. Наполеон не хотел форсировать событий, пока не прояснится окончательно ситуация в Петербурге, но к тому моменту все должно было быть наготове.

В конце 1809 г. в Вену с неофициальной миссией прибыл граф Лаборд, вновь поднявший тему о браке дочери Л. Бонапарта с кем-либо из эрцгерцогов, и походя затронул главную брачную проблему. Меттерних повел себя как опытный коммерсант: не стал проявлять эмоций, не очень обнадеживал собеседника, ссылаясь на несговорчивость императора Франца I. Француза такая игра не обманула, да и торопить ход событий не было смысла. В конце концов Меттерних дал понять Лаборду, что готов идти ему навстречу. Светско-дипломатический механизм пришел в движение. Однако в этом случае Меттерних не хотел полагаться только на «естественный ход вещей».

Особенно старалась парижская команда, но, чтобы развязать ей руки, нужно было заручиться полной поддержкой кайзера. Меттерниху удалось добиться этого довольно легко. Впрочем, первые реальные шаги он сделал даже без санкции Франца, не желая терять времени. «Эта идея моя, – говорил министр, – и хотя я не зондировал намерения императора на этот счет, но я уверен, что они будут благоприятны по отношению к делу… которое я рассматриваю как истинное счастье для нас и как славу для моего министерства»[179]. «Я считаю это дело самым великим из всех, которые могли бы в этот момент владеть вниманием Европы», – писал он Лорель в Париж. «Император в этом деле без предрассудков, – отмечает он далее. – И вообще, наши принцессы не приучены выбирать себе супругов по влечению сердца»[180].

«Император, наш августейший господин, – пишет Клеменс своему послу в Париже Шварценбергу, – во всех случаях доказывал, что благо государства – первейший из законов». Далее следуют сугубо деловые указания: «Постарайтесь уточнить, насколько это возможно, вопрос о выгодах, которые Франция может предложить Австрии, исходя из перспективы семейного альянса»[181]. 14 февраля 1810 г. Меттерних пишет Шварценбергу, что согласие Марии Луизы получено: «Она чувствует всю тяжесть жертвы, но ее дочерняя любовь побуждает отбросить все второстепенные соображения, и ее согласие можно рассматривать как вполне надежное… такое положение дел позволяет нам теперь спокойно ожидать официального предложения суверена из Франции»[182].

Насчет спокойствия Клеменс преувеличивал. Пока не было отказа из Петербурга, кошки скребли у него на душе. И на этот раз Наполеон добился своего, заставив Меттерниха нервно суетиться. Последний шлет письма-инструкции Шварценбергу и Лорель, руководит каждым их шагом. Прочие дела министерства отступают на второй план. Шварценбергу не хватает решительности и ловкости. Лаборд, продолжающий играть свою посредническую роль, жалуется Элеоноре на медлительность, нерасторопность Шварценберга. Основная тяжесть ложится на слабые плечи мадам Меттерних.

В Париже идея австрийского брака привела к обострению распрей между кланами Бонапартов и Богарне. Разведенная императрица Жозефина, ее дети – принц Евгений, вице-король Италии, и королева Голландии Гортензия – за австрийское решение. Элеонора получает приглашение во дворец Жозефины. Там ее ждет самый теплый прием, и она в восторге, особенно от галантного красавца Евгения Богарне. Между внучкой Кауница и семейством Жозефины заключен союз.

Не скупится на знаки расположения и Наполеон. На приемах Элеонору приглашают к его столу, она входит в избранный круг приближенных. Не отличавшаяся здоровьем Элеонора во всей этой суете страшно похудела. Наполеон с дружеской солдатской бесцеремонностью сказал ей: «Графиня, как мы постарели, похудели, подурнели». Та с обезоруживающей искренностью рассмеялась в ответ. Затем Наполеон воздал ей должное: «В вас больше духа, чем у всех этих светских дураков»[183]. Следуя указаниям мужа, Лорель не забывала периодически напоминать императору об Охсенхаузене, на котором все еще лежал секвестр.

Столь основательно разрабатываемая операция неожиданно оказалась под ударом, нанесенным сестрой Наполеона Каролиной Мюрат, неаполитанской королевой. Скорее всего, она была не только против австрийского брака, но против брака своего брата вообще, так как рождение наследника перечеркнуло бы ее честолюбивые замыслы. И Каролина стала раскручивать интригу, изрядно помотавшую нервы ее бывшему любовнику.

С помощью известной светской интриганки мадам де Суза, бывшей любовницы Талейрана, Каролине удалось проникнуть в тайну своей соперницы Лауры Жюно, герцогини д’Абрантес. Клеменса подвело пристрастие к эпистолярному жанру, даже после отъезда из Парижа он продолжал писать Лауре. Посредником был надежный человек, но некоторые из писем были перехвачены, так как удалось подкупить горничную. Она же выдала тайну своей госпожи, указав, где та хранит письма от Меттерниха.

Далее события развивались по канонам любовных романов того времени. 13 января 1810 г. состоялся бал-маскарад у итальянского посла графа Марескальки. Во время кадрили Каролина Мюрат приблизилась к Жюно и шепнула: «Твоя жена обманывает тебя и ее сообщник – Меттерних». Когда генерал потребовал доказательств, ему было предложено открыть секретер Лауры. Разъяренный Жюно вытащил жену прямо с бала, буквально бросил ее в карету, причем с такой силой, что полетели стекла. Все это сопровождалось ругательствами и проклятиями. Дома, когда был вскрыт секретер, в его ящике действительно лежал пакет с письмами, перевязанный розовой лентой, локон белокурых волос, альбом с рисунками и стихами, то есть полный набор улик, которые трудно было опровергнуть бедной Лауре.

Ей изрядно досталось от грубого и психически неуравновешенного мужа. На другой день он написал Меттерниху вызов на дуэль до смерти одного из участников и отослал его Лорель. В ожидании ее Жюно устроил Лауре еще одну ужасную сцену. Он давно уже находился в состоянии нервного истощения после неудач на Пиренейском полуострове, а несколько лет спустя вообще лишился рассудка. Войдя в транс, он сам себе нанес несколько ран в живот, стал истекать кровью. В этот момент раздался стук в дверь и появилась графиня Меттерних. Она пришла в ужас при виде разъяренного Жюно и залитой кровью комнаты. Генерал дал ей для опознания письма мужа. Смертельно напуганная графиня все же оказалась на высоте. Конечно, она не могла не узнать руку Клеменса, тем не менее внешне спокойно заявила Жюно: «Вы ошибаетесь, господин герцог, это не почерк моего мужа»[184]. Полностью овладев собой, она сказала ему: «Вы годитесь на роль Отелло»[185]. Лорель уже давно свыклась с неверностью мужа, а сейчас главное – не допустить, чтобы сорвалось «великое дело».

Каролина позаботилась, чтобы слухи о происшествии распространились по всему Парижу. Скандал, по расчету неаполитанской королевы, должен был помешать реализации проекта австрийского брака, лишить Меттерниха, по крайней мере на ближайшее будущее, возможности появиться в Париже. Однако Наполеон срочно принял меры. Жюно было приказано вернуться к войскам. Элеонора по-прежнему пользовалась благосклонностью императора и удостоилась его похвалы за мужественное поведение: «Вы добрая маленькая женщина, сумевшая избавить меня от больших проблем из-за этого грубияна Жюно»[186]. В письмах она еще и успокаивает напуганного супруга, ссылаясь на слова Наполеона, что вся эта история служит будто бы опровержению слухов о связи Меттерниха с его сестрой. Поскольку в Париже видели, каково отношение императора к скандалу, то быстро прикусили языки. Опомнившийся от испуга Меттерних в назидательном тоне пишет жене: «Твое письмо от 26 января с описанием одной из сцен разоблачает людей 1792 и 1793 гг. Как бы высоко не поднялся тот же Жюно, он как был, так и остался кровопийцей»[187].

После такого патетического пассажа Клеменс переходит к щекотливому вопросу о своей собственной роли в этом деле. При его хваленом самообладании ему было не так уж сложно солгать, глядя собеседнику прямо в глаза, а в данном случае задача предельно облегчилась: не будет же он краснеть перед листом бумаги, а в искусстве владения пером мало кто мог с ним сравниться. Взывая к доброму сердцу и светлому разуму жены, Клеменс уверяет ее, что корреспонденция, адресованная Лауре от его имени, – фальшивка. Он только однажды отправлял ей письмо, но не через посредника, а почтой. Через десяток лет в письме графине Д. Ливен Меттерних выдвигает иную версию. Оказывается, письма были не его, а Лаура назвала его имя, чтобы скрыть настоящего любовника[188].

В письме жене в связи со скандалом Меттерних даже в большей мере, чем обычно, подчеркивает свою преданность семейному союзу, обращается к ее чувствам: «Люби меня, так как я служу и буду служить всю жизнь тебе. В жизни бывают очень тяжелые минуты; я всегда стараюсь преодолеть их с помощью небес, моей совести и сознания покоя и мира, которыми наполнены мой дом и моя добрая маленькая семья»[189]. И надо признать, что он не кривил душой, был совершенно искренен, говоря о привязанности к Лорель и к семье.

Супруги дружно трудились над «величайшим в мире делом». «Сегодня, мой дорогой друг, – писал Меттерних жене, – ты играешь роль в европейской дипломатии»[190]. В конце января напряжение достигает апогея. Наполеон держится подобно сфинксу, успешно вынуждая австрийцев раскрывать свои карты. Есть основания полагать, что французы были детально осведомлены о замыслах австрийской стороны и благодаря шпионажу[191]. Австрийскому послу Шварценбергу не удается проникнуть в тонкости дипломатической игры, он склонен преувеличивать шансы на франко-русский брак. Ему неизвестно содержание депеш, полученных из Петербурга от Коленкура. А они оставляли Наполеону мало надежд.

Тогда он решил упредить русских, чтобы не оказаться в смешной роли отвергнутого претендента. 28 января императорская родня и высшие сановники империи собрались в Тюильри, чтобы обсудить перспективы брака Наполеона. Мало кто из присутствующих, за исключением хитреца Талейрана, догадывался, в чем суть дела. Наполеону нужно было создать впечатление, что он – хозяин положения, что только от него зависит, какой избрать вариант – русский или австрийский. Сам император к тому времени фактически уже сделал свой выбор. Лаборду было поручено сообщить Шварценбергу, чтобы тот держал под рукой курьера в полной готовности, так как в любой момент может возникнуть необходимость послать его в Вену.

6 февраля Наполеон читает полученный из Петербурга опять-таки уклончивый ответ. Больше ждать император не намерен. Срочно потребовался Шварценберг. Его не нашли, так как австрийский посол развлекался охотой. Еще не успел он снять охотничий костюм, как у него появился Евгений Богарне с предложением, а точнее сказать, с требованием немедленно подписать брачный контракт. Хотя у посла не было необходимых полномочий, он подписал документ, прекрасно понимая, что ничем не рискует.

Наполеон взял игру на себя и действовал с такой же решительностью и быстротой, как на полях сражений. По двум причинам фактор времени обретал для него серьезное значение. Прежде всего нужно было убедить Европу, что он выбрал австриячку еще до того, как получил завуалированный отказ из Петербурга. Благодаря ускоренному ходу событий можно было также помешать австрийцам завязать переговоры с целью добиться тех или иных уступок.

Шампаньи было приказано поставить на депеше, отправленной в Петербург Коленкуру, вчерашнее число – 5 февраля, потому что депеша от Коленкура была доставлена 6 февраля. Контракт подписали прямо в австрийском посольстве. Франц I был шокирован такой спешкой, но приходилось это сносить. Некстати вмешалась императрица Мария Людовика, вступившаяся еще раз за своего брата Франческо. Францу и Меттерниху совсем не до нее. Не стоило больших усилий уломать и саму Марию Луизу. Конечно, ей было страшновато идти в жены человеку, которого еще недавно называли в ее кругу чудовищем, узурпатором и т. д. Однако девятнадцатилетнюю эрцгерцогиню манили Париж, блеск и слава Французской империи. Иначе же пришлось бы стать супругой мелкодержавного итальянского принца, прозябать в каком-то захолустье. Мария Луиза не обладала красотой своей двоюродной бабки Марии Антуанетты. Меттерних сдержанно отзывался о ее внешности: «Лицо ее скорее некрасивое, чем привлекательное, но очень хорошая фигура и, если выправить осанку, сделать хорошую прическу и т. п., она будет выглядеть совсем неплохо»[192]. Деликатную миссию убеждения эрцгерцогини Меттерних, видимо, тоже взял на себя. Чтобы подчеркнуть свои заслуги в этом деле, Клеменс по обыкновению во много раз преувеличил трудности, которые пришлось преодолевать. «Я сообщил сегодня Шварценбергу, что мы располагаем согласием эрцгерцогини; это были едва ли не самые трудные переговоры из тех, что мне когда-либо приходилось вести, но, благодаря Богу, они полностью удались. И я уверен, что они могли удаться только мне, и потребовали всех моих сил»[193], – писал он Лорель 14 февраля.

В быстро раскрутившемся деле возникла заминка, когда император Франц потребовал от французского посла графа Отто документы, удостоверяющие расторжение брака Наполеона с Жозефиной. Ему было недостаточно устного заверения. Вмешался Меттерних и моментально рассеял сомнения своего кайзера и венских церковников. Последние ссылались на то, что папа, коронуя Жозефину императрицей, тем самым освятил ее гражданский брак. Потребовалось все дипломатическое искусство Меттерниха, чтобы уладить дело. Клеменс и его отец получили от французского посла соответствующие документы, но не без оснований опасались, что Франц и венский архиепископ могут счесть их недостаточно убедительными, поэтому они уверяли, что документ есть, он надежен, однако его по ошибке отослали из Вены в Париж, а время не терпит. «Я был то адвокатом, то теологом, я ссылался на все французские законы, я вел бракоразводный процесс и выиграл его вопреки архиепископу и глупости нашего нового французского посла»[194], – похвалялся Клеменс в письме Лорель.

Все подчиняется железной воле Наполеона. Он расписывает весь план кампании, им лично составлен жесткий график, намечены маршруты движения курьеров из Парижа в Вену и из Вены в Париж, сроки проведения брачных церемоний. Всем участникам «кампании», в том числе и Меттерниху, оставалось лишь повиноваться. Впрочем, он полон воодушевления, поглощен приготовлениями к свадьбе. Денег для этого в разоренной стране не жалеют. На приданое, драгоценные украшения израсходовали свыше миллиона гульденов. Меттерних просит жену позаботиться о туалетах Марии Луизы. Он изучает акты о помолвке Марии Антуанетты, чтобы новый австрийский брак был не менее великолепен.

Темп, предложенный Наполеоном, Меттерних принял еще по одной причине. В различных источниках разбросаны свидетельства его страха перед возможностью русского брака со всеми вытекающими последствиями. Вряд ли он был искренен, когда уверял прусского посла в Вене графа Финкенштейна в том, что если бы австрийцы промедлили хотя бы три дня с подписанием брачного контракта, то их опередил бы граф Чернышев, который будто бы привез согласие царя на брак его сестры с Бонапартом[195]. В данном случае Меттерних прежде всего стремится оправдать свое поведение, но аргументация все же отражает мучившее его опасение.

В спешке было допущено немало оплошностей, начиная с того, что Наполеона представлял на брачной церемонии маршал Бертье, среди титулов которого был и такой, как князь Ваграмский, кончая тем, что забыли снять мерку для обручальных колец.

«Граф Меттерних просто пьян от радости»[196], – отмечает в своем дневнике Генц. «Великое дело, – пишет Клеменс жене, – идет к концу»[197]. Не забывает он при этом воздать хвалу самому себе: «Я рискну заверить, что со времен нашего деда никому не удавалось поставить себя так»[198].

Хотя с некоторыми незначительными отклонениями график, намеченный Наполеоном, в принципе соблюдался. 11 марта прошла церемония этого брака, где жениха поочередно заменяли Бертье и эрцгерцог Карл. «Брак означает революцию в головах австрийцев, даже тех, кто раньше был против. Имена Кауница и Шуазеля у всех на устах»[199], – сообщал французский посол граф Отто. Простой народ Австрии воспринял брак намного лучше, чем аристократия. Если в глазах знати брак выглядел мезальянсом, то уставший от непрерывных войн народ надеялся на мирное будущее. Довольны были и деловые люди. Курс акций на венской бирже подскочил с 385 до 500 пунктов. Не только Австрия, но и вся Европа ожидала мира.

13 марта Мария Луиза выехала во Францию из того же самого пункта, что и Мария Антуанетта почти четыре десятка лет тому назад. Так же, как и тогда, встреча супругов происходила в Компьене. В австрийской свите ведущая роль принадлежала творцу этого брака графу Меттерниху. Прибыв в Париж, он встретился с женой, которая по праву могла разделить с ним лавры. Они не виделись почти год. Их разлучила война 1809 г., а соединил франко-австрийский брачный союз. Как заметил граф Клари, потребовалось такое чрезвычайное событие, как этот брак, чтобы господин и госпожа Меттерних смогли наконец встретиться друг с другом.

Прежде чем отправиться в Париж, Меттерних провел с помощью жены тщательную разведку: не повредит ли ему скандал, недавно учиненный Жюно? На что он получил заверения, что в столице Франции его ждет хороший прием. Действительно, император французов при встрече с ним столь любезен и очарователен, как мог быть только он один. Большими Крестами ордена Почетного легиона были награждены главные участники только что свершившегося дела – Меттерних и Шварценберг. Эрцгерцог Карл, вместе с Бертье замещавший Наполеона во время брачной церемонии, был удостоен Большого орла Почетного легиона.

Клеменс увлеченно закружился в привычной светской карусели. Почти на всех балах он танцует с Каролиной Мюрат. В глазах света, прекрасно помнившего об их связи и совсем еще свежей истории с Жюно, это выглядело весьма пикантно, если не сказать скандально. Мария Луиза запишет в своем дневнике о человеке, которому обязана браком: «омерзительный фат»[200]. Но пройдет время, и ее отношение к нему полностью изменится.

Венчание происходило 2 апреля с невиданным великолепием. Шествие двинулось из Сен Клу в Лувр, где в тронном зале состоялся прием. Возбужденный атмосферой феерического празднества, преисполненный гордостью за ту роль, которую он сыграл в этом событии, Клеменс подошел с бокалом вина к открытому окну и, обращаясь к многотысячной толпе любопытствующих парижан, провозгласил тост за здоровье Римского короля. Такой титул был предназначен первенцу императора Наполеона. Трудно усматривать в этом хитрую игру или просто низкопробную лесть. Скорее всего, это был искренний порыв. Внук кайзера, которому, правда, еще предстояло родиться, должен был унаследовать самую могущественную империю мира. От этого вполне могла закружиться голова австрийского министра. Но потом этот несчастный принц станет для Меттерниха живым укором, напоминанием о несбывшихся замыслах, о его неблаговидных поступках. Как и все неприятное, он постарается вычеркнуть его из своей жизни.

Медовый месяц во франко-австрийских отношениях с тревогой воспринимали в России и Пруссии. Российского посла в Париже принимали холодно, а австрийский стал «семейным послом». Меттерних с умилением описывает Францу семейную идиллию Наполеона и Марии Луизы. Праздник сменялся праздником. Австрийцы не хотели оставаться в долгу. 30 мая князь Шварценберг устроил грандиозное торжество в австрийском посольстве.

По случайному совпадению именно в этот же день, 30 мая 1770 г., праздновали свадьбу Марии Антуанетты с будущим королем Людовиком XVI. Само по себе не очень приятное предзнаменование. Но мало того, как и тогда, случился пожар. Причиной его явилась свеча, упавшая на занавес из легкого газа. Пламя мгновенно перебросилось на деревянную отделку танцевального зала. Наполеон с Марией Луизой находились в центре круга, образованного танцующими. Как и на поле боя, император обнаружил исключительное самообладание. Он вывел императрицу в сад. Оттуда ее увезли в карете так быстро, что она даже не успела испугаться. Погибла в пламени пожара свояченица посла княгиня Полина Шварценберг. Каролину Мюрат, чей наряд уже был охвачен огнем, спас великий герцог Вюртембергский, Меттерних вывел из зала королеву Вестфалии. Среди пострадавших оказалась и первая любовь Клеменса – Констанс де Камон де Ла Форс. Досталось и российскому послу князю А. Б. Куракину. У него выгорели волосы, была обожжена голова, ожог на левой руке был так силен, что кожу можно было снять как перчатку. В довершение всего у него пропали бриллианты на 20 тыс. франков[201]. Жертв могло оказаться намного больше, если бы не энергичные и умелые действия Наполеона. Его воля, четкие распоряжения внесли элементы порядка в сумятицу. Вскоре распространилось известие о беременности императрицы, и ликование по этому поводу вытеснило воспоминание о печально завершившемся празднике.