Читать книгу Князь Меттерних: человек и политик - Павел Юхимович Рахшмир - Страница 8

Вместе с семейством 4 ноября 1801 г. Меттерних прибывает в столицу Саксонии. Дрезден тогда казался оазисом старого режима, своего рода музеем, в котором законсервировали галантный стиль жизни середины XVIII в. Брат и наследник саксонского монарха был женат на сестре Франца II, поэтому австрийскому посланнику был уготован теплый прием. Кроме того, Фридрих Август Саксонский был племянником трирского архиепископа Клеменса Венцеля, в честь которого Меттерних получил два из трех своих имен.

Украшением дрезденских салонов были прекрасные дамы, среди которых было немало славянских – польских и русских красавиц. Здесь, вдали от злобных всевидящих венских мегер, от бдительного полицейского надзора, Меттерних почувствовал свободу. Прежде всего он стал своим человеком в салоне княгини Изабеллы Чарторыйской, матери близкого друга царя Александра I князя Адама. Российский дипломат граф Ф. Головкин отмечал особую тягу Меттерниха к загадочным и романтичным славянкам.

Из яркого букета дрезденских дам внимание Клеменса сразу же привлекла княгиня Екатерина Павловна Багратион (1783–1857), жена выдающегося российского военачальника. Муж был намного старше ее, часто находился в войсках; она же предпочитала привольную светскую жизнь за рубежом. По отцу княгиня находилась в родстве, хотя и отдаленном, с царской семьей. Граф Павел Мартынович Скавронский, ее отец, приходился внуком родному брату императрицы Екатерины I. От своего отца Мартына Карловича он унаследовал огромные богатства. Прославился же граф П. М. Скавронский своей меломанией. Сама Екатерина II приложила руку к сочинению комической оперы, где высмеивалась безумная страсть графа к итальянской музыке. По материнской линии Е. П. Багратион состояла в родстве со светлейшим князем Г. А. Потемкиным, будучи дочерью одной из его любимых племянниц. Славянская нега сочеталась в ней, по словам современников, с андалузской обворожительностью. Зная свою красоту, она любила смелые декольте, за что ее звали «обнаженным ангелом». Их скоропалительный роман проходил у всех на глазах, и только Лорель делала вид, что ничего не замечает. Когда не видеть стало просто невозможно, она утешилась мыслью о неотразимости ее любимого Клеменса. «Я просто не могу себе представить, – говорила она, – как смогла бы устоять против него какая-нибудь женщина»[89].

Зримым результатом связи Меттерниха с Багратион явилась родившаяся в 1802 году дочь, названная весьма откровенно Клементиной. Много лет спустя сын Клеменса Виктор (он тоже родился в Дрездене в 1803 году), впервые увидев Клементину на балу, был просто потрясен ее сходством с его родной сестрой – Леонтиной.

В Дрездене тогда же находилась и героиня будущего, самого бурного романа Меттерниха, герцогиня Вильгельмина Саган – одна из четырех дочерей герцогини Доротеи Курляндской. Это были внучки знаменитого российского временщика Бирона. Жизнь каждой из них – сюжет для авантюрного романа. Их еще сравнительно молодая мать станет любовницей Талейрана, а сестра Вильгельмины Доротея – будущая герцогиня Дино – сначала невесткой, а затем и последней подругой того же Талейрана. Но тогда, в Дрездене, пути Клеменса и Вильгельмины не пересеклись. Меттерних позже недоумевал, как это он не заметил Вильгельмину, сразу же не оценил ее. Не только яркая красота Е. Багратион привлекла к ней австрийского посланника. Наряду с красотой, элегантностью он искал в женщинах интересных собеседниц, с которыми можно было бы обсудить светские и политические новости, впрочем, в те времена трудно было отличить одни от других. Кроме того, его дрезденская возлюбленная была весьма осведомленной особой, для нее не было тайн в российской политике. От нее австрийский дипломат мог получать ценнейшие сведения. Скорее всего, и она тоже видела в любовнике источник полезной для ее государя информации. Вообще светские дамы играли немаловажную роль в династической кабинетной дипломатии. Сбор информации, распространение слухов, даже разведывательные функции – все это органично совмещалось с повседневной великосветской рутиной. После Дрездена роман между Меттернихом и Багратион принял вялотекущий характер. Встречались и переписывались они от случая к случаю.

Среди аккредитованных в Дрездене дипломатов незаурядной фигурой был английский посланник Эллиот. Англичанин уже успел покуролесить в Берлине и Копенгагене и завершал в Дрездене свою карьеру, не слишком утруждая себя служебными обязанностями. «Дело не покажется вам трудным, – поучал он молодого австрийского коллегу, – если я открою вам мою тайну: если мне удастся узнать что-то, представляющее интерес для моего правительства, я сообщаю это; если же ничего не удалось узнать, я придумываю собственные новости, а затем опровергаю их со следующим курьером. Вы можете убедиться, что я никогда не испытываю недостатка в материале для моей корреспонденции»[90]. «Эта шутка, – отмечал Меттерних, – была полностью в духе м-ра Эллиота. Между тем не так уж редко можно было встретить дипломатическую корреспонденцию, сфабрикованную по подобному рецепту»[91]. Сам же Клеменс подходил к подобным делам с исключительной серьезностью. Поглощенный светскими развлечениями, легкомысленный на вид, молодой дипломат на редкость педантично и аккуратно исполнял свои обязанности. Его депеши поступали всегда своевременно, содержали важные сведения, носили аналитический характер. Повседневный труд стал для него нормой. Никакая усталость не могла помешать ему каждодневно усаживаться за письменный стол. В нем уживались одновременно и светский повеса, и педантичный службист. Вряд ли репутация фата была всего лишь маской холодного, расчетливого, тщательно взвешивающего каждый шаг дипломата. В Меттернихе причудливо совмещалось и то и другое, причем в молодости фатовство в некоторых ситуациях могло преобладать над трезвым расчетом. Иначе он и не был бы грансеньором. Правда, постарев, Меттерних настолько войдет в роль моралиста, что может показаться, будто приключения былых дней происходили не с ним.

Хотя английский дипломат произвел на Клеменса столь сильное впечатление своей экстравагантностью, гораздо большее значение имели для его последующей карьеры другие дрезденские знакомства. Здесь он познакомился с российским поверенным в делах Карлом Нессельроде, с которым ему предстояло иметь дело в течение нескольких десятилетий. Он сблизился с главой французского посольства герцогом А. де Ларошфуко, чьи рекомендации сыграют немаловажную роль при назначении его послом в столицу Франции.

Но, пожалуй, самой важной в перспективе из всех его дрезденских знакомств была встреча с Ф. Генцем (1764–1832 гг.), который станет ближайшим помощником австрийского канцлера, генератором идей, человеком, от общения с которым Клеменс будет получать мощные интеллектуальные импульсы. Генц был выходцем из семейства прусского чиновника, учился в Кенигсбергском университете. Правда, лекциям Канта порой предпочитал сомнительные развлечения. Поначалу он восторженно встретил Французскую революцию, решил защитить ее от нападок англичанина Э. Берка, родоначальника современного консерватизма. Но в процессе чтения берковских «Размышлений о революции во Франции» Генц настолько проникся идеями, которые собирался критиковать, что обратился в убежденного врага революции. Перевод Берка на немецкий язык принес ему определенную известность. В обширном предисловии к книге Берка Генц обнаружил талант публициста, который поставил на службу монархической реакции. Его блестящее перо никак нельзя быдо назвать неподкупным. Несмотря на скромное происхождение, Генц любил жить широко, обрел замашки грансеньора. У него было множество интимных связей, его постоянно пригягивал карточный стол, поэтому всегда нужны были деньги, и немалые. Он не погнушался написать статью, оправдывавшую расправу с французскими дипломатами в Раштатте. Ее одобрил сам император Франц II, а Генц получил ценный подарок. С 1792 г. он становится добровольным английским агентом, правда, вознаграждение получал нерегулярно[92]. Не случайно его знакомство с Меттернихом состоялось на приеме у английского посланника Эллиота. Вскоре Генц перешел на австрийскую службу, получил звание государственного советника и 4000 флоринов «в знак признания его исключительных познаний и рвения, выказанного в деле защиты правительства, добрых нравов и общественного порядка»[93]. Можно представить, какую реакцию вызвали у циника Генца такие «формулировки», особенно слова о «добрых нравах».

Кроме общих вкусов и пристрастий, эпикурейского отношения к жизни, Генца и Меттерниха сближало сходство взглядов на европейскую политику. Если у Меттерниха они имели еще довольно туманное очертание, то у Генца обрели четкую и даже изящную литературную форму. Как раз в 1801 г. вышла в свет его книга «О политическом положении Европы до и после Французской революции». В ней проводилась мысль, что все беды Европы происходили от небывалого преобладания одной из европейских держав – Франции. Это разрушило равновесие, «истинную федеративную систему». Пока это равновесие сохранялось, народы континента пользовались благами мира. В описании Генца двадцать лет, предшествовавших Французской революции, выглядели периодом мира и процветания, временем, когда «просвещенный, милосердный образ мыслей завладел в большинстве европейских стран массой народа»[94]. Мудрые государственные деятели видели недостатки тогдашней федеративной системы и разумно, не торопясь, работали над улучшением «общественного устройства Европы». Но Французская революция и развязанные ею войны разрушили благотворную систему. Единственный путь к спасению Европы – восстановить ее. Решение этой задачи и стало сокровенной целью Меттерниха.

В отличие от Раштатта, в Дрездене Клеменс зарекомендовал себя с лучшей стороны. «Граф Меттерних молод, но достаточно ловок, – написал о нем Тугуту граф Коллоредо в июле 1803 г. – Нужно посмотреть, как он покажет себя в Берлине. В Дрездене мы довольны им, но не мадам Меттерних»[95]. Действительно, Лорель, которая к тому же родила в Дрездене сына, питала отвращение к светской суете, не подходила на роль блестящей хозяйки салона. Давало о себе знать и ее слабое здоровье. Тем не менее она отнюдь не была простушкой, и в кульминационные моменты дипломатической карьеры мужа она окажется верной и умелой помощницей.

Император Франц, наконец-то, проявил благосклонность к Меттерниху-отцу. В качестве компенсации за потерянные рейнские владения ему был пожалован Охсенхаузен, расположенный по соседству с Вюртембергом. Новое владение было возведено в статус имперского княжества, и в 1803 г. граф Франц Георг стал князем, что еще более усилило в нем сословную спесь.

21 ноября 1803 г. чета Меттернихов прибыла в Берлин, где Клеменс сменил направляемого послом в Петербург графа И. Ф. Штадиона. Тот по праву слыл непримиримым противником Наполеона. Было очевидно, что в Петербурге он включится в подготовку очередной войны против Франции. С Меттернихом дело обстояло сложнее. Своим назначением он был обязан Кобенцлю и Коллоредо, лидерам группировки, предпочитавшей осторожный курс на умиротворение Наполеона, который из революционного генерала и первого консула превратился в 1804 г. в императора французов. Вена не отреагировала сколько-нибудь серьезно на расстрел герцога Энгиенского. И только после новых захватов Наполеона в Италии сторонники пусть худого, но все-таки мира с грозной империей начинают менять позицию. Вместе с ними и Меттерних.

Важный импульс в деле формирования очередной коалиции исходил от российского императора Александра I, порвавшего с Наполеоном после расправы над герцогом Энгиенским, членом дома Бурбонов. Теперь перед Меттернихом встала непростая задача. Необходимо было втянуть Пруссию в ряды формирующейся третьей антинаполеоновской коалиции. Против Франции объединялись Англия, Россия, Австрия, Турция, несколько средних и малых государств. Союзники были способны выставить свыше полумиллиона солдат. Присоединение Пруссии с ее многочисленной (свыше 150 тыс.) армией, высоко котировавшейся тогда в Европе, обещало обеспечить решающее превосходство.

Дебют Клеменса в Берлине облегчался его хорошими отношениями с королем и королевой. Он был знаком с ними со времен франкфуртской коронации. Королева Луиза – та партнерша, с которой он открывал торжественный бал в 1792 г. Сейчас он преисполнен восхищения ее красотой. Попробовал было и на ней свои чары, но романтическая королева хранила верность супругу. Кроме того, все ее помыслы направлены на то, чтобы дать отпор корсиканскому чудовищу.

После галантного и фривольного Дрездена Клеменс томится в Берлине от скуки. В пуританской прусской столице мало светских развлечений, в дипломатическом корпусе нет ярких фигур, интересных собеседников. Особенно тяготит отсутствие увлекательного женского общества. Появлялась эпизодически Вильгельмина Саган, но Клеменс не реагировал на ее авансы. Его больше привлекала жена военного атташе и флигель-адъютанта российского царя княгиня Е. Долгорукая. Заезжала в Берлин и знаменитая писательница мадам де Сталь. Она пыталась очаровать Меттерниха, но тому в женщине, кроме интеллекта, была нужна и красота.

Однако после заключения российско-австрийского договора 1804 г. Меттерниху уже некогда скучать. Он становится активным сторонником военного решения. Он прекрасно понимает, что поставленной перед ним цели можно достигнуть только с помощью России. Причем именно Россия должна сыграть главную роль в деле вовлечения Пруссии в коалицию. Меттерних налаживает взаимодействие с российскими дипломатами. Посланник Алопеус в знак доверия читает ему свои депеши[96], тесное сотрудничество устанавливается у него с Долгоруким. Когда осенью 1805 г. войска Наполеона двинулись на юг Германии, царь попытался воздействовать на своего друга короля Фридриха Вильгельма III посредством писем. К рыцарскому духу короля взывает и королева. Энергичным сторонником войны был кумир молодежи принц Луи Фердинанд. Забавно читать в мемуарах Меттерниха слова о том, что принц при всех своих несомненных достоинствах тяготел к дурному обществу, которого автор мемуаров всегда избегал. Видимо, сказывалась появившаяся у зрелого Меттерниха морализаторская тенденция, а также и неизжитая ревность, поскольку в принца была влюблена Вильгельмина.

Из страха перед Наполеоном и под давлением России, Австрии, прусских антинаполеоновских сил Фридрих Вильгельм III проявил исключительную изворотливость. Наконец он согласился перейти от простого нейтралитета к вооруженному. Конечно, русским и австрийцам этого мало. Меттерних заявил прусскому министру Гарденбергу, что таким путем не спасти Европу. Пройдет 6–7 лет, и Меттерних именно вооруженный нейтралитет будет рекламировать как эффективнейшее средство против Наполеона.

Меттерних был за то, чтобы Россия припугнула прусского короля, хотя после это отрицал. В конце концов союзникам помог сам Наполеон, который, не посчитавшись с нейтралитетом, нарушил границу Пруссии. Король тогда согласился открыть границу и для русских. Пока пруссаки колебались, Наполеон успел разгромить австрийцев под Ульмом (19 октября 1805 г.) и занять Вену. Теперь вступление Пруссии в войну, с точки зрения Меттерниха, должно стать компенсацией за Ульм.

В Берлин прибывает Александр I. Первая встреча Меттерниха с царем. Им еще придется часто встречаться, их отношениях будут развиваться самым причудливым образом: братские объятия, разрывы, вызов на дуэль, холодное равнодушие. Первый получасовой разговор. У Клеменса такое ощущение, что он знаком с царем уже много лет. Сам «любезный соблазнитель», Меттерних поддался очарованию молодого российского монарха.

Прусский король прижат к стене. Меттерних пишет, что без царя, без его решимости, благородной самоотверженности, когда он, не считаясь с угрозой собственному достоинству, как простой участник включился в переговоры, результат не был бы достигнут[97]. Но Клеменс, естественно, не преминул заметить, что русские участники переговоров воздали должное и ему за твердость и последовательность[98].

5 ноября в Потсдаме был заключен договор трех монархов: прусского, российского и австрийского. Театральный церемониал при подписании договора соответствовал романтическому складу характеров Александра I и Фридриха Вильгельма III. Они торжественно поклялись в верности друг другу перед гробницей Фридриха II, кстати, весьма цинично относившегося к клятвам и договорам. Романтизм не помешал, однако, прусскому королю потребовать у союзников права Пруссии на оккупацию Ганновера, что создавало для коалиции серьезную проблему, поскольку это было родовое владение династии, царившей в Англии.

Александр I отправился в главную квартиру третьего партнера – императора Франца II, навстречу Аустерлицу. Под впечатлением жестокого поражения русско-австрийских войск под деревней, входившей во владения Кауницев, там, где была его свадьба, Меттерних назвал 2 декабря 1805 г. более тяжелым днем, чем 14 июля 1789 г.: «Мир потерян, Европа сожжена, а из пепла возникает новый порядок вещей или, скорее, старый порядок способствует успеху нового»[99]. Символично и то, что Наполеон после победы ночевал в замке Кауницев, в комнате Меттерниха.

Прусский министр иностранных дел Гаугвиц ухитрился найти лазейку в Потсдамском договоре. С ультиматумом в одном кармане и с поздравлениями на случай победы – в другом, он отправился вслед за Наполеоном, выжидая, чем закончится битва. Победителю он вместо ультиматума угодливо вручил поздравления. Обмануть этим Наполеона, конечно, не удалось, а позора досталось изрядно. Разбитая при Ульме и Аустерлице, Австрия не могла продолжать войну. В Пресбурге (Братислава) начались переговоры о мире. Коллоредо и Кобенцлю пришлось уйти с политической авансцены, выдвинулся вперед И. Ф. Штадион. Меттерних пребывал в крайне удрученном состоянии. Поражение Австрии сплеталось с его личной неудачей: он не смог выполнить свою миссию в Берлине. «Я постарел на тридцать лет, – писал он Генцу, – ибо последние три года эквивалентны тридцати годам любого другого века»[100]. Кайзер Франц II все же отметил старания Меттерниха в Берлине. Он был награжден большим крестом ордена Святого Стефана. Свою неудачу Клеменс объяснял главным образом предательством Таугвица. Теперь он старался заручиться поддержкой нового главы дипломатического ведомства графа И. Ф. Штадиона. В связи с его выдвижением вакантным стало престижное место посла в Петербурге, и на него прочат Меттерниха. Однако вместо российской столицы он неожиданно для себя попал в Париж.