Читать книгу Князь Меттерних: человек и политик - Павел Юхимович Рахшмир - Страница 15

Меттерних, естественно, прибыл в Париж не только для развлечений. Его главная задача, как и прежде, заключалась в том, чтобы умилостивить победителя, попытаться смягчить тяжкие условия мира, на сей раз Шёпбруннского, выторговать у зятя кайзера уступки для «папы Франсуа» (так не без иронии именовал Наполеон своего тестя, который был всего лишь на год старше его). От Наполеона хотели получить обратно Триест – даже при условии, что там останется французский гарнизон, – Фиуме, Порто-Ре, т. е. вернуть хотя бы часть Адриатики (или Иллирии). Надеялись на более благоприятные условия торгового договора.

На сей раз Наполеон не стал форсировать ход событий, будучи уверен, что Австрия у него в руках. Меттерних, который собирался провести в Париже не более шести недель, пробыл шесть месяцев. От обсуждения территориальных проблем Наполеон уклонился, заявив, что нет смысла их обсуждать до мира с Англией. Он предпочитал говорить о перспективах франко-австрийского союза, широких проблемах международных отношений, тем более что собеседник для этого был подходящий.

Хотя стратегия Меттерниха не отличалась последовательностью, все же через обычные для него сомнения и колебания прослеживается линия на долгосрочное сближение с Францией. С одной стороны, он весьма реалистически оценивает глобальную политику императора французов: «Мы не питаем иллюзий на то, что брак с австрийской принцессой побудит императора Наполеона отойти от системы завоеваний»[202]. Но вместе с тем Меттерних выражает надежду, что кайзер Франц своим достоинством, спокойствием, приверженностью к правовым нормам сможет «внести элементы умеренности в судьбы Европы»[203].

Наполеон искусно играет на антироссийских настроениях Меттерниха, много говорит об экспансионистских намерениях России на Балканах. При этом он хорошо отзывается о царе, но сетует на его окружение. Демонстрируя доверительное отношение к Меттерниху, Наполеон признается ему, что сожалеет о данном царю обещании насчет Дунайских княжеств, и намекает австрийскому министру на возможность признания интересов его страны в Сербии. Затем он уже без обиняков говорит: «Сербия должна принадлежать вам»[204]. Наполеон испытывает Меттерниха мыслью о далеко идущем сближении: «Семейный союз – это, конечно, много, но далеко не все»[205]. Как обычно, Клеменс уходит от четкого ответа. Предельно осторожен он и по отношению к России: «Нам нужно держаться подальше от ненужных осложнений с Россией»[206].

Поскольку брачный союз не дал Австрии ощутимых реальных выгод, его творец ищет более отвлеченные аргументы в пользу своего дела: «Брак эрцгерцогини – это гарантия для Австрии, которую нельзя заменить ничем другим»[207]. «Без этого союза, – по утверждению Меттерниха, – австрийское государство, может быть, уже затонуло или по меньшей мере было бы в полном упадке. Не менее очевидно, что эпоха брака позволяет нам предотвратить угрозу порабощения или противиться ему»[208]. Если бы не брак, Австрия была бы не в состоянии противостоять узурпаторским устремлениям России, направленным против «надежнейшего и лучшего соседа» Австрии – Турции. Не добившись практически зримых результатов в Париже, Меттерних все же делает хорошую мину. «Наша главная цель, – пишет он Францу, – как можно точнее представить себе намерения Франции, и я льщу себя мыслью, что этой цели мне удалось достичь».

Конечно, это не было главной его целью. Но что оставалось делать, если Наполеон оказался неуступчивым. Были, правда, отсрочены на 8 месяцев платежи по контрибуции. С учетом возможного союза Наполеон снял ограничения в 150 тыс. человек для австрийской армии. Удачнее были решены личные проблемы: Наполеон снял секвестр с владений Меттерниха и Шварценберга, что вызвало недовольство среди множества прочих пострадавших. Меттерних увозил с собой из Парижа мраморный бюст императора французов, гобелен и роскошный севрский сервиз, по поводу которого князь де Линь высказался так – service pour service (сервиз за службу).

Намного важнее, чем официальные переговоры, было для Клеменса интенсивное личное общение с Наполеоном. Ни один роман, ни одно политическое событие, может быть, за исключением Французской революции, не повлияли на него так сильно и глубоко, как эти многочасовые беседы, часто с глазу на глаз, с самой грандиозной личностью эпохи. В депешах Клеменса Францу мелькают упоминания о трех- и четырехчасовых разговорах. У него было основание утверждать, что едва ли кто из нефранцузов так долго и непосредственно общался с Наполеоном, как он. «Разговор с ним, – писал Меттерних позднее в своем «портрете» Наполеона, – всегда был полон для меня трудно объяснимого шарма. Он выхватывал в предмете самое для него существенное, отбрасывая излишние аксессуары, развивая свою мысль предельно ясно и четко, всегда находя или придумывая самые подходящие слова. Эти беседы всегда были необычайно интересны»[209].

Клеменса поражали глубокие и детальные познания Наполеона в австрийских делах, в структуре габсбургской администрации. О степени доверительности бесед императора с министром можно судить по сделанным Наполеоном признаниям о двух акциях, готовившихся в 1809 г. против Австрии. Было изготовлено на 300 млн фальшивых банкнот, чтобы подорвать финансовую систему Австрии. Кроме того, Наполеон намеревался привлечь на свою сторону венгров, предоставив гарантии незыблемости их конституции. Кстати, он дал важный совет Меттерниху, которому тот, правда, не последовал: «Если вы не осуществите в Венгрии реформы, вы никогда не будете сильны»[210].

Легче понять интерес Меттерниха к Наполеону, чем интерес императора французов к австрийскому министру. Бесспорно, Меттерних был блестящим собеседником – остроумным, хорошо осведомленным в политике, обладавшим приличными познаниями в естественных науках. Но главное все же не в этом. Объяснение можно найти у Бальзака, который тонко подметил важную черту в характере Наполеона: «Победы над аристократией нередко льстили самолюбию императора не меньше, чем выигранные битвы»[211].

Общение с Меттернихом, его обольщение было для Наполеона одной из форм самоутверждения в монархическо-аристократическом мире. И нельзя не признать, что ему удалось добиться успеха, хотя это можно сравнить с одной из проходных его побед, а не с Аустерлицем. Тема «Меттерних и Наполеон» в психологическом плане не менее интересна, чем в политическом. Она пройдет контрапунктом через всю книгу, так как наполеоновская тема неотступно сопровождала Меттерниха на протяжении его долгой жизни.

Есть основания полагать, что под нажимом и обаянием Наполеона Меттерних при обсуждении вопроса о франко-австрийском союзе зашел несколько дальше, чем признавал это в письме Францу I[212]. Наполеон приоткрыл ему свои планы, да и догадаться было нетрудно, что впереди борьба двух гигантов – Франции и России. От тревог и перспектив могла закружиться голова.

Пока Клеменс без видимых успехов пребывал в Париже, Вена переполнилась недовольством против него. Активизировалась «русская партия», к ней примкнул и Франц Георг, которого сын оставил временно исполнять обязанности министра. Наверное, он не мог забыть дней, проведенных в качестве заложника французов, не мог противостоять давлению аристократических кругов, была и обида за Охсенхаузен. Но, пожалуй, главной силой антинаполеоновской партии являлись венские дамы, которые в 1809 г. были смертельно оскорблены угрозой Наполеона отдать их в руки французских тамбурмажоров. К ним относилась и императрица Мария Людовика. Была и антинаполеоновская «русская партия» из проживавших в австрийской столице российских аристократов. Ее признанным вождем, как писал британский историк А. Сесиль, был один из богатейших вельмож граф А. Разумовский, а «королевой» – княгиня Багратион[213].

В отсутствие министра в Вену был направлен российский генерал и дипломат граф П. А. Шувалов с собственноручным посланием Александра I Францу I. Шувалов был зятем князя Дитрихштейна, можно сказать, был своим человеком в Вене. Российская императрица-мать хотела бы выдать великую княжну Анну, в чьей руке было отказано Наполеону, за австрийского наследного принца Фердинанда. И Шувалову было поручено прозондировать почву, насколько реальна эта идея.

Долгое отсутствие Клеменса существенно повлияло на обстановку в Вене. Шувалов мог быть весьма доволен приемом, оказанным ему Меттернихом-отцом. Переговоры вращались главным образом вокруг вопроса о Дунайских княжествах. Но, как известно, Франц Георг не любил торопиться, дело приняло затяжной характер. Между тем французский посол граф Отто начал бить тревогу; в начале июля 1810 г. он сообщил, что в Вене готовится большой заговор против графа Меттерниха. Вызывала сомнение и позиция Франца I. Поговаривали о министерском кризисе. На место Клеменса прочили графа Заурау. К месту, оставленному сыном, прикипел и Франц Георг. Злейший враг Меттерниха, бывший посол в Лондоне граф Штаремберг считал, что госканцлером должен стать граф Траутсмандорф. А Клеменс пусть остается в Париже в качестве посла. Все же Франц I сохранил верность отсутствующему министру и не дал его отцу полномочий на переговорах с Шуваловым[214].

Сразу же по приезде в Вену (10 октября 1810 г.) Меттерних, не мешкая, мчится в Штирию, где находился Франц. Он рисует своему кайзеру радужные перспективы сближения с Францией, вместе с тем низко оценивает царя и его окружение. Ему не так уж трудно убедить Франца в эгоизме царя, отхватившего за формальное участие в войне 1809 г. на стороне Франции австрийскую Галицию. Вообще, какую пользу можно ожидать от союза со страной, где малодушный властитель и неспособные советники[215]? Австрия, уверяет Клеменс императора Франца, единственная в Европе страна, которая (естественно, благодаря ему, Меттерниху) может исходить в своих действиях из точного знания планов Наполеона. Поэтому было бы неумно связывать себе руки, ограничивать свободу выбора решений в преддверии великих событий.

Взяв в свои руки переговоры с Шуваловым, Меттерних заявил, что он за сохранение целостности Турции и негативно относится к планам России насчет Дунайских княжеств. Предложение Шувалова о союзе было воспринято им как попытка вбить клин между Австрией и Францией. Не помогли уверения Шувалова, что он действует по личному указанию царя через голову министра иностранных дел Румянцева и посла Штакельберга. Франц I полностью одобрил позицию Меттерниха. Он был не против принять приглашение зятя и побывать в Париже. Мария Людовика с трудом удержала его. Она была против заманчивого вояжа по двум причинам: состояние здоровья и опасения (небезосновательные), что ее супруг может попасть под могучее влияние Наполеона.

Поскольку Меттерних не подписал союза с Францией, Наполеон продолжал оказывать на Австрию сильное давление, чтобы подтолкнуть ее к решению. В начале апреля 1811 г. между Наполеоном и австрийским послом Шварценбергом состоялся обстоятельный разговор. Наполеон нарисовал собеседнику пугающую картину военных приготовлений России и в лоб задал вопрос о позиции Австрии на случай войны. Когда Шварценберг попытался отделаться словами о стремлении его страны к миру, Наполеон развил перед ним три альтернативы для Австрии: 1) союз с Россией, сулящий серьезные опасности; 2) нейтралитет, не дающий ощутимых выгод; 3) союз с Францией, открывающий соблазнительные перспективы[216]. Австрию, уверял Наполеон, не должно пугать восстановление Польши, ведь и Мария Терезия пошла на раздел этой страны неохотно. Наполеон подчеркнул, что он отнюдь не является Дон Кихотом, сражающимся ради Польши. В Польском королевстве он видит не цель, а средство. Если Австрия лишится Галиции в пользу Польши, то она получит достойную компенсацию. Почувствовав очевидное замешательство Шварценберга, Наполеон заговорил о своих мирных намерениях, что у него нет намерения погибать в бескрайних русских степях[217].

Уклончивость австрийского посла разозлила императора, и дружеские советы стали перемежаться угрозами. Концовка беседы была в духе мелодрамы. Со слезами на глазах Наполеон произнес: «Мы теперь одна семья, и император Франц однажды станет защищать моего ребенка, как своих собственных детей»[218]. Кстати, это была серьезнейшая ошибка корсиканца Наполеона, высоко ставившего семейно-династические узы и ожидавшего того же самого от тестя.

До знаменательной беседы Наполеона со Шварценбергом Меттерних исходил из того, что император французов на ближайшее время все-таки заинтересован в мире. Теперь же, когда запахло близкой войной, ставки в дипломатической игре стали выше. Он хотел потянуть с ответом, выяснить, на какую компенсацию можно рассчитывать за Галицию. Наполеон легко разгадал маневр австрийцев и сам стал уклоняться от встреч с «семейным послом».

В Париже им был обласкан посланец царя граф Чернышев. Тем самым Наполеон стремился убить двух зайцев: успокоить Россию и припугнуть Австрию. Видя потепление во франко-русских отношениях, Меттерних пишет в Париж Шварценбергу, чтобы тот дал понять Франции, будто смена настроения в Петербурге объясняется благотворным влиянием Австрии. Это становится излюбленным приемом его дипломатии. Так он поступил и в Константинополе, приписав себе изменение в поведении России по отношению к Турции[219].

Внутренне Меттерних все больше склоняется к определенному выбору. Это видно из его письма Францу от 25 апреля 1811 г., когда уже были получены и проанализированы депеши от Шварценберга, в которых излагалась его беседа с Наполеоном. Теперь Наполеон потребовал от Австрии не нейтралитета, а активного участия в грядущей войне. И Меттерниха тоже интересуют практические вопросы: 1) что понимать под эквивалентом Галиции; 2) на что можно рассчитывать в случае успеха французов. Австрийские притязания Меттерних, естественно, подкреплял ссылками на необходимость соблюдения баланса сил в Европе: «В случае совместных действий с Францией мы имеем право на приобретения. Уже исходя из прироста мощи Франции и ее союзников и компенсации за наши совместные усилия»[220].

Переговоры в Париже становятся на практическую, конкретную основу. Они идут в глубочайшей тайне. Не посвящен в нее даже французский посол в Вене. Новый французский министр иностранных дел Маре настолько бесцеремонен, что Шварценберг выразил обеспокоенность по поводу употребляемых им резких оборотов речи. На это Маре с грубой откровенностью завил: «Франция уже не опасается, что Австрия окажется во враждебном лагере»[221]. Французский министр мог чувствовать себя тем увереннее, что предложил Австрии лакомую приманку. Компенсацией за Галицию могла быть Силезия, потерянная Марией Терезией в результате изнурительных войн с Фридрихом II. Правда, Силезия входила в состав Пруссии, но решение, как подчеркнул Маре, зависит от Франции.

Меттерних доволен появлением такого варианта, однако, по его мнению, этого мало. Австрия выигрывает в количестве подданных, но теряет плодородные земли. Поэтому он хотел бы сохранить галицийские владения, входившие в императорский домен, а также полосу земли вдоль венгерской границы. Кроме того, австрийцы не отказались от претензий на Иллирию.

Сравнительно умеренный, неторопливый темп переговоров устраивал Меттерниха. В таких условиях он чувствовал себя увереннее, чем в ситуации цейтнота. Но тыл у него все еще был недостаточно надежен. Оппозиция не сложила оружия. Еще осенью 1811 г. Наполеон опасался за участь Меттерниха. Против него такой могущественный враг, как министр финансов граф Валлис. Другой его противник – барон Балдаччи – действовал вместе с российским послом Штакельбергом. Лучшей альтернативой Меттерниху они считали Штадиона, но поскольку понимали, что Франц I едва ли пойдет на такую рокировку, то сошлись на кандидатуре «серой лошадки», графа Врбны.

Несмотря на свою самоуверенность, Клеменс все же обеспокоен очередным всплеском активности оппозиции. Ему важно получить максимальную свободу маневра и право на оперативное принятие решений. Следует испытанный прием – обращение к императору, который в принципе неохотно идет на уменьшение собственных прерогатив. Важен с этой точки зрения пассаж из доклада Меттерниха Францу I от 28 ноября 1811 г., не вошедший в текст документа, опубликованного в восьмитомном наследии канцлера: «Никто не может сказать, надолго ли останутся в руках бразды правления, которые удается удерживать в течение двух лет вопреки нападкам со всех сторон. Между тем наступает время, когда новый мировой пожар грозит уничтожить остатки старого порядка и поставить человечество перед непредвидимым будущим». И затем Меттерних переходит к самому главному: «Государственный деятель, на которого возложено ответственное руководство делами в такой час, должен знать, может ли он надеяться на поддержку монарха, или же уступить место своим противникам»[222].

В опубликованном тексте доклада Меттерних приходит к выводу, что настал момент выбора: «Мы достигли предела и нам не остается более ничего, как стать на ту или иную сторону в неизбежной войне»[223]. Победу России канцлер считает маловероятной при слабом правлении Александра I. Россия, «вероятно, опять будет отброшена в степи Азии»[224]. У него нет сомнений в том, что война начнется в следующем, 1812 году, и не Россия окажется атакующей стороной. Если удача будет сопутствовать французскому оружию, то появится Польша, а Пруссия окончательно перестанет быть державой первого ранга. Хотя Россия имеет мало шансов на успех, такая перспектива страшит гораздо больше, чем предполагаемый триумф Наполеона: «…в случае победы России ее преобладание было бы еще грандиознее, чем Франции в сегодняшней ситуации»[225]. «Если мы не присоединимся ни к одной из сторон, – убеждает Меттерних нерешительного Франца, – то монархии угрожает верное и неизбежное падение»[226]. Канцлер ставит перед императором альтернативу: нейтралитет предпочтительнее в случае неудачного исхода для Франции, но активный курс дает единственный шанс на существование при условии победы французов.

В своей резолюции кайзер Франц нашел «целесообразным» второй вариант и предоставил Меттерниху требуемые полномочия с одной лишь оговоркой: придерживаться предельной экономии в финансовых вопросах. Тем не менее Клеменс вскоре добился отставки Валлиса и провел финансовую реформу по своему усмотрению.

Благодаря одобрению линии Меттерниха Францем I переговоры в Париже получили новый импульс. Кроме того, Шварценберг, приезжавший в Вену, чтобы поддержать шефа в его изнурительной борьбе с антифранцузской оппозицией, получил подробнейшие инструкции. Меттерниха теперь стали подстегивать опасения насчет поведения Пруссии, которая могла опередить австрийцев и тем самым блокировать их притязания на Силезию. Отсюда и весьма двусмысленное поведение Меттерниха во время конспиративной встречи с прусским генералом Шарнхорстом. Чтобы не привлекать внимания французов, тот прибыл в Вену под чужим именем в конце 1811 г. Его целью было прежде всего выяснить намерения соседней державы, а также посоветоваться насчет позиции в надвигающейся войне. Трудно было придумать более неподходящего для Меттерниха партнера, чем поборник реформ и враг Наполеона Шарнхорст. Совет Меттерниха, по меньшей мере, можно назвать двусмысленным, а точнее было бы – провокационным: союз с Францией неизбежно приведет Пруссию к руинам, а союз с Россией дает какой-то шанс на спасение[227].

Г. фон Србик хотел бы представить дело таким образом, что Меттерних, убеждая пруссаков присоединиться к России, надеялся остановить Наполеона, так как эти две страны и нейтральная Австрия могли бы создать заслон против Франции. Но к этому времени Меттерних уже практически сделал выбор, и ни о каком нейтралитете не могло быть и речи. Ближе к истине те исследователи, которые полагают, что Меттерних, подталкивая Пруссию в антинаполеоновский лагерь, рассчитывал при дележе добычи получить от Наполеона Силезию. Но прусский король не рискнул последовать коварному совету и поспешил заключить с императором французов оборонительный и наступательный военный союз (24 февраля 1812 г.), опередив тем самым австрийцев.

Шварценберг к тому времени все еще продолжал переговоры по-прежнему в глубокой тайне; не привлекались даже секретари для ведения протоколов. Атмосфера накалилась из-за вопроса о том, кто будет командовать австрийским вспомогательным корпусом во время русского похода. Наполеону хотелось видеть на этом посту эрцгерцога Карла, причем не только из-за его полководческих качеств, но из-за принадлежности к императорскому дому, что придало бы больший вес участию Австрии в войне.

Однако эта кандидатура была нежеланна для Меттерниха, враждебно относившегося к Карлу. Наполеон настаивал на своем. Казалось, дело дойдет до разрыва. Но обстановку разрядил сам Карл, отказавшийся от предложенной ему императором французов чести. Он сослался, в частности, на то, что ему не подобает командовать армией менее 100 тыс., а австрийский корпус должен был состоять всего из 30–35 тыс. солдат.

Затем последовал упорный торг из-за того, какую часть Иллирии должна была получить Австрия в качестве компенсации за Галицию. Наконец, 14 марта франко-австрийский договор был подписан. Нельзя не признать, что Меттерниху удалось заключить союз на более благоприятных условиях, чем Пруссии. Австрия все же выступала, по крайней мере формально, в качестве равноценного партнера. Конечно, не в такой мере, как в 1756 г., но все же статус ее был выше по сравнению с прочими союзниками-вассалами Наполеона. Возможно, сказались и последствия австрийского брака.

Меттерних пытался создать впечатление, что переговоры с Францией, да и сам договор, носят вынужденный характер, что у него и у Австрии нет иного выхода. Тем самым он надеялся смягчить отношение к своей политике со стороны влиятельных венских аристократических кругов, а еще больше со стороны России и Англии. Хотя шансы Российской империи он расценивал крайне низко, все же, будучи верен себе, он не хотел сжигать корабли. Ответственность за то, что не сложился антинаполеоновский союз, Меттерних сваливал на Россию. Так, он жаловался прусскому дипломату В. фон Гумбольдту, что слепое предубеждение российского императора против Австрии вынудило ее пойти на союз с Францией[228]. Меттерних ссылался на неразбериху в российской дипломатии: царь тянет в одну сторону, министр иностранных дел Н. П. Румянцев, пользовавшийся репутацией франкофила, – в другую, гофмаршал Р. А. Кошелев, расположенный в пользу Вены, – в третью. Связавшись с такой державой, можно довести до руин собственную монархию[229].

Определенные основания для подобных рассуждений у Меттерниха были. Российский историк Н. К. Шильдер отмечал «особенную обстановку» в коллегии иностранных дел: «Шифрованные депеши иностранных миссий, которые удавалось перехватить, равно как подобные же депеши наших посольств, поступая к графу Румянцеву, нисходили от него в обыкновенном порядке в экспедицию для дешифровки; но здесь Бек (глава экспедиции. – П. Р.), вместо того чтобы представлять свои переложения канцлеру, отсылал их на основании секретно объявленной ему Сперанским высочайшей воли сперва государю… Государь, прочитав переложения, собственноручно вычеркивал из них все, о чем не желал ставить в известность графа Румянцева, и уже тогда переписанные вновь с указанными пропусками они представлялись последнему от Бека под видом полных дешифровок, а затем канцлер… подносил сокращенные переложения государю, который делал вид, будто содержание их совсем ново для него»[230].

Все это, впрочем, типично для кабинетной дипломатии. Сам Меттерних не уловил, что царь таким образом стремится соединить все важные нити внешней политики исключительно в своих руках. На это обстоятельство указывает другой российский историк – великий князь Николай Михайлович: «Советник русского посольства в Париже пишет, помимо князя Куракина, государственному секретарю Сперанскому; Р. А. Кошелев находится в непосредственной переписке с русским посланником в Вене графом Г. О. Штакельбергом и австрийским поверенным в делах Сен-Жюльеном, опять-таки помимо канцлера, и все докладывается Кошелевым непосредственно императору. Способ особый, но он присущ императору Александру I»[231].

Об этом писал Меттерниху и Сен-Жюльен, однако австрийский канцлер недолюбливал и недооценивал этого дипломата. Он охотно заменил бы его своим фаворитом, действительно весьма одаренным, Л. И. Лебцельтерном, но не хотел нервировать русских, потому что Сен-Жюльен стал своим человеком в окружении царя. К отношениям Меттерниха с Александром I придется обращаться еще не раз. Перу австрийского канцлера принадлежит специальный очерк о царе. Он изучал его психологию, но нередко допускал ошибки, обусловленные недооценкой способностей Александра I. Так было и в канун войны 1812 г. В России же Меттерниха, несмотря на все его усилия изобразить сближение с Францией как вынужденное дело, воспринимали довольно враждебно. Этому же способствовали интриги канцлера с целью воспрепятствовать браку кронпринца Фердинанда с великой княжной Анной, когда российская сторона вновь стала проявлять инициативу. Кроме того, Меттерних сыграл решающую роль в срыве еще одного матримониального проекта, в котором была заинтересована российская императорская семья. Сестра жены царя Амалия Баденская питала надежды на брачный союз с эрцгерцогом Карлом. Тот сначала не проявлял к этому особого интереса. Но как только брат кайзера решился, в дело вмешался Меттерних. Подобный брак, по его мнению, укрепил бы позиции эрцгерцога, которого канцлер считал своим заклятым врагом. Контролируя переписку принцессы Амалии, Меттерних распространял компрометирующие ее сплетни, старался поссорить с ней австрийское императорское семейство. В конечном счете ему удалось сорвать брак.

Клеменс чувствует себя настолько уверенно, что наносит удар и по членам императорской семьи, прежде всего по императрице Марии Людовике. Ее влияние на Франца ослабло. Из-за тяжелой болезни ей трудно выполнять супружеские обязанности, что раздражало «доброго кайзера» Франца. Есть свидетельства о том, что при всей своей строгой нравственности кайзер находил утешение на стороне: ему подыскали здоровую, проверенную императорским врачом женщину скромного происхождения[232]. После некоторых колебаний Франц I дал Меттерниху санкцию на перлюстрацию писем жены, а тот рассеял страхи и сомнения главы полиции барона Хагера. Особое внимание было уделено переписке Марии Людовики с братом Франца палатином Венгрии Иосифом, чья покойная жена была сестрой царя. Он поддерживал постоянную связь с тещей, императрицей-матерью Елизаветой Федоровной. Интеллектуально намного превосходивший брата-кайзера, Иосиф был для Марии Людовики интересным собеседником, человеком, которому она могла излить душу. О том, что и сама она была натурой незаурядной, свидетельствует ее общение с Гете.

Меттерних пытается создать у Франца впечатление о том, что между императрицей и палатином существуют интимные отношения. Хотя Франц не сомневался в супружеской верности Марии Людовики, но оказался серьезно настроен против жены. Составленная Меттернихом подборка из ее переписки содержала весьма нелестные характеристики самого кайзера, кронпринца Фердинанда, Марии Луизы. Меттерних также искусно посеял у Франца подозрения насчет связи императрицы с «русской партией»[233]. Недовольство Франца I вызвало стремление палатина считаться с венгерской самобытностью, сохранить конституцию Венгрии. Его подозревали в намерении стать с помощью царя королем Венгрии, именовали его «новым Ракоци»[234].

На политике канцлера по отношению к России всегда лежала тень страха перед новым Тильзитом или Эрфуртом. Сен-Жюльену в феврале 1812 г. было дано указание самым внимательным образом следить за тем, нет ли каких-либо признаков подготовки к встрече русского царя и императора французов[235].

По мере приближения к войне Париж все дружелюбнее относится к Вене. Австрийцам дали понять, что их стране будет отведено важное место в новой европейской системе. После разгрома России Франция направит свои силы на морскую войну против Англии, а Австрия станет стражем континента. От такой перспективы у Меттерниха и Шварценберга захватывало дух, хотя они не забывали выторговывать и мелкие уступки или, точнее, обещания, векселя, расчет по которым предполагался в недалеком будущем, когда Наполеон одержит очередную победу.

Кульминацией франко-австрийского сближения явилась встреча Наполеона и Франца I в Дрездене 17–19 мая 1812 г. В самый канун похода на Россию император французов избрал этот город для своеобразного смотра своих союзников-вассалов. Особое значение он придавал приезду тестя, «папы Франсуа». На этот раз Марии Людовике не удалось удержать мужа. Приманкой для Франца была встреча с Марией Луизой, которую Наполеон взял с собой. Меттерних надеялся, что Мария Людовика поддастся чарам Наполеона, и тогда ему легче будет проводить свой курс. Однако его ожидания не оправдались. Несмотря на все старания корсиканца, Мария Людовика устояла.

Зато кайзер Франц окончательно попал под влияние зятя. Он готов был идти за ним хоть на край света, что казалось совершенно невероятным, учитывая его обычную сдержанность, неэмоциональность его натуры. К изумлению своего канцлера, Франц I собрался сопровождать Наполеона в предстоящем походе. Меттерниху пришлось объединить усилия со своей ненавистницей Марией Людовикой, чтобы удержать распалившегося кайзера.

Сам Меттерних высоко оценивал результаты встречи. «Как я и предвидел (один из любимых его оборотов. – П. Р.), – писал он «верному» Гуделисту, – Наполеон пустил в ход все свое кокетство по отношению к нашему монарху. Оба императора абсолютно довольны друг другом, и наше пребывание здесь будет иметь самые плодотворные последствия»[236]. Как замечает швейцарский историк Э. Корти, Меттерних был «более уверен в победе Наполеона, чем тот сам»[237].

Но Меттерних не был бы самим собой, если бы не попытался подстраховаться на случай, пусть самый маловероятный, неудачи. В глубочайшей тайне через генерала Нюджента он пытается успокоить англичан. Встречаясь с представителями Пруссии и России Гумбольдтом и Штакельбергом, Меттерних убеждает их, что франко-австрийский договор направлен на сохранение мира[238]. Своему, можно сказать, специальному посланнику в России Лебцельтерну Меттерних поручил успокоить русских через посредство слывшего другом Австрии Кошелева. Хотя Сен-Жюльен затребовал свои паспорта вслед за французским послом в Петербурге Лористоном, это не было полным разрывом отношений. Он просил разрешения оставить в российской столице секретаря посольства. Сен-Жюльену сначала тоже предложили остаться в Петербурге в качестве частного лица. Царь, правда, вопреки Кошелеву, был против сохранения связей с Австрией после разрыва дипломатических отношений, но Меттерних, объявляя России войну, дал понять Штакельбергу, что их личные отношения не меняются и тот может оставаться в Австрии, но только не в Вене, Бадене и Теплице. И действительно, российский посол Штакельберг всю войну прожил в своем доме в Граце, поддерживая постоянную переписку с австрийским канцлером[239].

Чтобы смягчить российского императора, Меттерних в разговоре со Штакельбергом перед началом кампании уверял того, что Австрия будет играть исключительно вспомогательную роль, она будет создавать видимость участия в военных действиях, вести себя подобно тому, как вела себя Россия в 1809 г. Как и Россия, Австрия опасается того, что Наполеон завоюет всю Европу. Россия всегда может рассчитывать на Австрию как на друга в наполеоновском лагере, как на возможного посредника в мирных переговорах. При этом Меттерних не упустил возможности уколоть Штакельберга, напомнив, что Россия все-таки получила в 1809 г. вознаграждение за счет австрийской Галиции. Австрия же, утверждал канцлер, не претендует на чужие территории. Поскольку союзный договор с Францией перестал быть тайной, Меттерних упомянул Силезию, но подчеркнул, что Австрия примет эту территорию только в том случае, если Пруссия получит компенсацию.

Когда заговорили пушки, дипломатам пришлось умолкнуть, отойти в тень до своего часа. Меттерниху тоже оставалось ожидать вестей из России, чтобы не упустить подходящий момент и зорко наблюдать за внутренней оппозицией. Приближался кульминационный период его политической жизни.