Читать книгу Небо напрокат - Полина Царёва - Страница 19

Дни проходили размеренно и спокойно. Боль постепенно утихала, оставляя лишь кровоточащую рану. Я старалась занять себя, загрузить, чтобы не вспоминать о том, кто еще совсем недавно был близок и дорог. С учебы на работу, с работы на тренировку. Свободного времени практически не оставалось. Я возвращалась в общежитие поздно вечером, ложилась и мгновенно засыпала, ни о чем не раздумывая.

Вскоре мою размеренную жизнь нарушила телеграмма, пришедшая из дома. Умерла бабка, и мне нужно было срочно выезжать на похороны. Уже через несколько часов я мчалась в ночном поезде. К утру я была дома. Посреди зала стоял гроб с бабкиным телом. В доме было невыносимо много народу, все суетились, переговаривались, бросая на меня равнодушные взгляды. Я ходила, как неприкаянная. Смерть бабки меня нисколько не тронула. Я равнодушно смотрела на мертвое разлагавшееся тело и не испытывала абсолютно никаких эмоций по этому поводу.

– А, приехала? – на ходу окликнула меня мама. Она нисколько не изменилась. Все такая же энергичная, властная, она четко и коротко отдавала указания по организации похорон. – Что стоишь-то? – с укором спросила она. – Иди за священником, отпеть же надо!

Мама удалилась, только слышен был ее командный голос, дающий указания незнакомым мне людям.

Я покорно поплелась в Церковь, к Отцу Никите. Застала я его на входе в Храм, и буквально вцепилась в его руку.

– Отец Никита! У меня бабка умерла! Вы очень нужны! – на одном дыхании выпалила я.

– Поехали, – коротко ответил он, и мы прямиком направились к дому.

– Ты когда приехала-то? – на ходу спросил Отец Никита.

– Два часа назад, – устало ответила я.

Наша квартира находилась на восьмом этаже. Лифт уже года два не работал. Отец Никита, грозный и плотный, переступал ступеньку за ступенькой, часто останавливаясь и тяжело дыша. Я поддерживала его под руку то с одной, то с другой стороны, успевая вытирать пот с его лба, капавший градом. И когда мы вошли в квартиру, Никита тяжело дышал, а у меня тряслись руки и подкашивались ноги.

Несколько минут Никита молча готовился к отпеванию, а потом неожиданно сунул мне молитвенник и строго сказал: «Читай!» Я открыла страницу, но буквы прыгали перед глазами, расплываясь мелкими кляксами. Дрожащим голосом от страха и усталости, я начала читать и не узнала себя. Мой голос был чужим. Голос юной девушки, мягкой и нежной, куда-то исчез. Появились строгие, грозящие интонации. Голос звучал глухо и тревожно.

Никита буквально вырвал из моих рук молитвенник. Я подняла на него глаза и с трудом поняла, что отпевание закончилось. Передо мной стояло два Отца Никиты и два гроба. Голова сильно кружилась, и я неосознанно схватилась за спинку стула.

– Ну, ничего, ничего, – тихо сказал Никита, – ты – молодец!

– Спасибо Вам, Отец Никита, – хрипло произнесла я.

Похороны плыли как в тумане: яма, гроб, земля. Как странно: была женщина, жила восемьдесят два года, к чему-то стремилась, кого-то любила, кого-то ненавидела. А потом все закончилось в один миг: она закрыла глаза и больше их не открыла. И теперь ее запихали в ящик, зарыли в землю, на съедение червям. Могила со временем порастет травой, крест истреплется от снегов и дождей, память сотрется. Потом умрут и те, кто знал ее. И ничего не останется. Все закончится. Вздыхать и плакать будет один лишь только ветер.

И лишь жалкий бугорок, с покосившимся крестом, да сорной травой будет одиноко стоять, забытый и всеми покинутый.

Мне хотелось скорее со всем этим покончить. Я устала. Но у меня было много дел и обязанностей, которые не допускали отлагательств.

Лишь вечером, когда все разошлись, я спросила у мамы, домывая посуду:

– Ты Дэну дала телеграмму?

– Конечно, – мама подняла на меня тоже уставшие, ко всему безразличные глаза.

– Тогда где он? Почему он сейчас не здесь?

– Он не смог приехать, – отмахиваясь от меня, как от назойливой мухи, ответила мама.

– Что значит «не смог приехать»? – возмущенно спросила я, и сама удивилась своему возмущению.

– Домывай посуду и иди спать! – строго сказала мама.

Как же так? Ведь бабка его любила больше жизни! Она готова была отдать все, лишь бы Дэну было хорошо. Я всегда удивлялась, почему бабка не заботилась о маме, так же, как о Дэне? Ведь Дэн далеко. Непонятно в каких разъездах и на каких работах! А мама здесь, рядом! Она ухаживала за бабкой и делала все возможное и невозможное, чтобы скрасить ее последние дни жизни.

Бабка очень любила книги, и мама часто, иногда на последние копейки, приобретала художественную литературу. Бабка читала запоями, не отрываясь. Мне казалось, что свои последние годы она провела в другом, иллюзорном мире, спасаясь тем самым от болей и от жестокой реальности.

Именно от бабки я унаследовала любовь к книгам. Часто в тишине, в те моменты, когда меня никто не видел, я открывала шкаф, до отказа набитый книгами, и перебирала их, одну за другой, сдувая пылинки и разглаживая смятые листочки. Я оказывалась в мире сказок и фантазий. И, подобно бабке, начинала жить в этом мире. Это было захватывающе и увлекательно. И так не похоже на тот мир, в котором я жила в реальности.

Я вошла в комнату, где когда-то лежала бабка, читая многотомные произведения. В комнате никого не было. Кровать была аккуратно заправлена. Я осторожно села, и мой взгляд упал на случайно завалившуюся за кровать книгу. Я взяла ее в руки. В книге лежала закладка, примерно на середине произведения. Бабка, видимо, с упоением и наслаждением читала, но, увы, дойти до финала не успела.

Впервые, мне ее искренне стало жаль. Я вдруг вспомнила ее ситцевое платьице, белый платок, повязанный поверх седых волос, большие, в пол-лица, очки. Что она чувствовала, когда лежала здесь одна, лишенная возможности двигаться и способная только безмолвно читать и наслаждаться жизнью в несуществующем мире? О чем она думала? Что вспоминала в последние дни своей жизни? Безусловно, она ждала Дэна. Дэн был для нее светом в окошке. Она ждала его, чтобы в последний раз прикоснуться к его руке, чмокнуть по-матерински в щеку, заглянуть в глаза своего любимого чада. Она ждала и, возможно, умирая, шептала его имя. Она не дождалась. Имя застыло на помертвевших холодных губах.

– Дэн, скотина! – от злости я сжала покрывало на опустевшей кровати.

Я всегда его недолюбливала: за его ехидную неискреннюю улыбку, за его насмешки и издевательства, за его оскорбления. Но я боялась в этом признаться даже самой себе. В семье о Дэне запрещалось говорить плохо. Его превозносили. Боготворили. Но я интуитивно чувствовала, что превозносить его не за что. И что под красивой оберткой кроется отвратительная, вонючая гниль. Я понимала, что приезжая к нам в семью и унижая и высмеивая маму и меня, Дэн таким образом самоутверждался. Он постоянно был в поисках заработка и всегда приезжал к нам без денег. За все эти годы сложилась многолетняя традиция: мама с бабкой его откармливали, одевали – обували, а потом покупали ему билет и отправляли восвояси. За все эти добрые дела они получали в свой адрес едкие замечания и ехидные насмешки. Обо мне и говорить было нечего. На мне Дэн отыгрывался по полной программе и виртуозно оттачивал свое «мастерство».

"Не носи лифчик", – помню, сказал он мне однажды в присутствии матери. "А то сиськи отвиснут, и будешь похожа на корову!" Я вжалась в стул так сильно, что почувствовала боль. Мне было стыдно, жутко стыдно. Если бы было возможно провалиться сквозь землю, я бы провалилась. Если бы можно было раствориться и стать невидимой, я бы с большим удовольствием превратилась в невидимку. Мама сделала вид, будто ничего не услышала. Она никогда не перечила Дэну, и стойко и мужественно терпела все его издевки.

Теперь, когда я сидела в комнате и перебирала эти гадкие эпизоды с участием Дэна, мне стало больно и обидно: за себя, за маму, за бабку. В этот день для меня вскрылась гнилая суть Дэна, и я решила для себя, что больше не позволю ему наносить оскорбления ни мне, ни матери.