Читать книгу Люди с того края. Вторая книга дилогии - Расселл Д. Джонс - Страница 3

«В моём детстве все сами водили свои машины, – рассказывала Сюльви, когда в терапевтической группе принимались обсуждать, какие древности кто помнит. – Моя мама водила. И говорила, что мне надо немного подрасти, и тогда я тоже смогу. Но я не успела научиться».

Окружающие удивлялись: хотя в группе Сюльви была старше остальных, всё равно не получалось в полной мере осознать её возраст. И даже упоминание вождения не помогало – скорее, наоборот, окончательно запутывало. Потому что слишком давно это было! Теперь только очень богатые могли позволить себе технику с рулём, да ещё на исследовательских вездеходах Марса сохранилось человеческое управление. Но в каждую машину, даже в реплики классических моделей прошлых веков, встраивали искусственный интеллект, чтобы перехватывать управление в любой сомнительной ситуации. О времени, когда пересаживались в авто без руля и водительского места, снимали исторические картины, но уже очень давно порулить можно было лишь в виртуальности…

Эту терапевтическую группу собрали для того, чтобы «помочь людям старше семидесяти лет адаптироваться к тренировочному лагерю». Сюльви записалась в неё, потому что надо было записаться хоть куда-то, иначе консультанты замучают вопросами. И ходила на встречи с той же терпеливой покорностью, с какой всю свою долгую жизнь выполняла обязательный минимум социальных предписаний. Энергию она предпочитала тратить не на битвы с общепринятыми нормами, а на что-то более осмысленное и плодотворное.

Состав группы был для Сюльви привычен: там были те, кто мог позволить себе омоложение, то есть пассажиры с громкой фамилией и, как минимум, золотыми билетами. «Середнячкам» место на корабле покупали вскладчину, большая семья могла поднатужиться – и подарить будущее своему молодому-перспективному. А «лотерейных» старше тридцати пяти лет, разумеется, не было: колонизаторские билеты разыгрывали только между здоровыми людьми.

И хотя Сюльви хорошо представляла, каким видели мир окружающие её терапевтические партнёры, она всякий раз надеялась, что хоть кто-нибудь напомнит: вообще-то люди продолжали водить свои машины. Устаревшие модели отправились не только на переплавку – многие из них катались по дорогам Земли. Катались даже тогда, когда корабли Второй волны колонизации стартовали с околоземной орбиты. Но как будто никто и не подозревал о людях, которые по-прежнему «сами водили свою машину».

Эти люди были не настолько здоровы, чтобы получить место на колонизаторских ковчегах. Не настолько красивы, чтобы жить в туристических зонах. Не настолько образованны, чтобы им позволили обслуживать тех, кто побогаче. Их вообще не впускали под защитные купола. А на заводах и в сервисе уже давно работали машины, которыми никто не управлял…

Сама Сюльви помнила всё это очень хорошо, но не стремилась напоминать другим. Какой смысл смущать и портить настроение? Кто хотел, тот знал. Кто мог, тот помогал. И этого было достаточно.

Тем более об этих «несуществующих» людях вспоминали по другому поводу. И вспоминали регулярно.

«Несправедливо, что одни могут улететь к новой жизни на далёких планетах, а другие остаются на старой Земле», – говорили между собой будущие колонисты Второй волны, и особенно те, кто помоложе и полевее. Они часто спорили о несправедливости происходящего. Спорили на форумах и в чатах, соединяющих тренировочные лагеря разных стран, а потом и корабли. Спорили между собой, вживую: собирались в кружки и бесконечно перебирали аргументы, перескакивая с языка на язык. Им, родившимся с билетом в кармане, всё было понятно. «Лотерея – профанация справедливости, а накопленные богатства, которые тратятся на бриллиантовые статусы, были когда-то выкачены из регионов, которым не дали развиться, поэтому происходящее сейчас не более, чем очередное ограбление – разве что наиболее циничное».

Сюльви, как и другим пассажирам такого же возраста и статуса, полагалось добровольно остаться на умирающей планете. Они были обязаны уступить своё место, свою капсулу и свой паёк кому-нибудь из бедных, но молодых и перспективных землян. «Потому что это человеческое решение, гуманное, попросту естественное», – говорили знатоки правильных поступков. «Вот пусть сами и уступают своё!» – с ухмылкой отвечали «неперспективные».

«Когда аргументы никогда не соприкоснутся с реальностью, а дискуссии не упрутся в реальный выбор, спорить необременительно», – думала Сюльви, слушая это. Но в спорах не участвовала.

Когда отбирали колонистов для Первой волны, доводы были не только словесные. И тогда была не «лотерея», а именно «отбор», для участия в котором следовало записаться в «претенденты», проходить осмотры и сдавать экзамены. Желающих было на порядки больше, чем мест в одноразовых и опасных ковчегах-тоннельниках. И поскольку колонисты-первопроходцы летели бесплатно, критерии были строже. Поэтому информацию собирали и анализировали не люди. Не люди решали, кому лететь, а кому оставаться. Но разве от этого становилось легче тем, кто не проходил? Хватало отказников, которые реагировали на «непригоден» самоубийством – и нередко уносили с собой жизни тех, кто оказывался рядом.

Но в мире, где зародыши вынашивались в искусственных матках, люди проводили жизнь под непрерывной заботой систем наблюдения и признавались упокоившимися согласно показателям приборов, было несколько поздновато отказывать искусственному интеллекту в праве решать человеческую судьбу. Во всяком случае, так считали те, кто оставался осознанно или кто уже купил билет на корабль Второй волны. Те, у кого такого выбора не было, – их мнение роли не играло.

Ещё раньше – во времена, когда колонизация была лишь проектом и ещё не стала перспективой – дилемма была другой, но тоже как бы простой. Сюльви помнила, что спорили тогда не менее яростно и не менее бесплодно. Потому что любой мог променять своё благополучие, здоровье и безопасность на жизнь большинства – вне куполов, с маской на лице, а нередко вообще безо всякой защиты. Но очень немногие совершали такой выбор на самом деле. И они-то как раз не спорили.

Сюльви было немногим за восемьдесят, когда города, один за другим, скрывались под климатическими куполами. Это считалось логичным шагом после полной роботизации транспорта и производств, да и следить за погодой стало намного легче. Одна закавыка: далеко не все могли себе это позволить. Защита от плохого воздуха и опасного солнца превратилась в защиту от тех, кому не повезло родиться в другом месте.

Поскольку Сюльви повезло, она регулярно выслушивала вопросы типа: «Как вы смеете называть себя гуманной – и при этом жить в мире, где дети задыхаются, едва появившись на свет, в то время как вы-то уже пару сотен лет благоденствуете и дышите наичистейшим воздухом?!» Но и тогда она молчала. Не спорила.

Как не спорила Сюльви итерацией раньше – в тот период, в котором «быть богатым» уравнялось с «жить вечно». И хотя выражения типа «настоящая бесконечность» и «вторая молодость» годилась для рекламных роликов, футурологических сериалов да игр, повернуть вспять старение стало возможно. И не только внешне.

Как их тогда только не называли! «Вампиры», «зомби», «воры чужих жизней» – потому что процедура была весьма недешёвой, и накопить на неё с нуля могли разве что настоящие гении. Впрочем, признанным гениям эту процедуру оплачивали из культурных фондов. А подавляющее большинство «омоложенных» относились как раз к мировой финансовой аристократии.

Сюльви не стремилась вернуть себе восемнадцать лет – ей хватало сорока, растянувшихся на десятилетия. Не единственное преображение в её жизни: будучи «традиционно рождённой», она уже перенесла генетическое корректирование. Эта процедура была популярна тогда, когда «дичков» называли то «традиционно рождёнными», а то «естественно рождёнными», искусственное вынашивание не покидало пределов лабораторий, и мало кто верил в повсеместное распространение репродуктивных клиник с инкубаторными ячейками.

Времена менялись. Порой перемены были глобальными, порой – малозаметными. Но врождённое разделение на избранных и на большинство сохранялось неизменным, как и споры, взаимные оскорбления и мечты о справедливости. И помня об этом, Сюльви молчала.

Последние полтораста лет её семья считалась одной из богатейших на Земле. В тренировочном лагере ей принадлежала отдельная палатка. На «Альбейне» у неё был бриллиантовый статус – отсек с капсулой, первоочередной выбор меню, регулярные пробуждения и вахта без рабочих обязанностей – можно просто гулять в оранжерее, плавать в бассейне или наслаждаться виртуальными путешествиями. На каждом корабле Второй волны «бриллиантовых» было не больше одной десятой процента: почётные граждане мира и просто неприлично состоятельные люди.

Если бы её младший брат с женой, детьми, внуками и правнуками дожили до отлёта Второй волны, Сюльви осталась бы на Земле. Привычное решение, с которым спокойно. Многие из тех, кто мог купить билет, оставались. Ничего особенного.

Но случилось так, что все её родные оказались на модуле Компании, уничтоженном последним терактом. Его так и называли: Последний. Авторства группы «Африканский Сон». Это был скорее жест отчаяния, чем сколько-нибудь осмысленное заявление. Впрочем, мёртвым без разницы, что послужило причиной их смерти – и пассажирам, и террористам. Живым – другое дело.

После этой трагедии защита тренировочных лагерей принципиально изменилась: теперь её обеспечивали роботы-протекторы и система противометеоритной обороны, которую перенастроили на поиск человеческих угроз. Действовала она эффективно и безжалостно. Поэтому её критиковали гораздо чаще, чем упрямых стариков.

Когда споры о милосердии и справедливости становились особенно громкими, Сюльви стискивала зубы, чтобы ненароком не вырвалось то, о чём она думала перед сном, а ещё утром и в обед. Думала во время тренировок и на лекциях, на орбите и позже, когда бортовой компьютер будил её для очередной порции безделья.

У неё было, что ответить, и её слова ранили бы больнее злейших шуток. Только какой смысл? Те, кто действуют сами, не лезут с советами к другим. Те, кто спешат решить за других, не способны действовать.

Сюльви поняла это очень рано. Отпраздновав своё совершеннолетие, она уехала с благотворительной миссией в Сьерра-Леоне – и больше сорока лет провела в беднейших странах Западной Африки. Она работала в столовых, больницах, школах – и в многочисленных комиссиях и комитетах. И лично участвовала в митингах против эксплуатации погодных станций над африканским континентом.

Потом протесты принялись подавлять – организованно и без жалости, потому что протестующих официально объявили пособниками террористов. Но Сюльви уцелела. Её выдернули из толпы и бросили в полицейский транспортник. И не из-за цвета кожи. Она видела сквозь бронированное стекло, как под волнами армейских парализаторов падают на землю и корчатся те, кого не пожалели, и это были дети всего мира. Просто Сюльви повезло при рождении, а остальным – нет.

Домой её забрал младший брат, который к тому времени уже управлял семейными предприятиями и вложениями. И поскольку «сумасшедшая старшая сестра» тоже носила фамилию Ёнссон, она имела право на долю этих миллиардов. И Сюльви эту долю приняла. Подлечилась, омолодилась – и снова кинулась в бой… Но слишком поздно.

То, что произошло, было худшим вариантом. Но его учитывали, этот худший вариант, поэтому проводили практические испытания климатических станций именно над Африкой, а не над Южной Америкой и уже тем более не над Европой. Отчасти это помогло. Но лишь отчасти – планета всё равно оставалась общей.

Если бы климатические станции просто перестали функционировать и упали вниз, это была бы крупнейшая техногенная катастрофа и только. Но многие из них вообще так и не упали. А некоторые продолжали работать много лет спустя – когда значительная часть африканского континента стала выжженной пустошью, по которой носились ураганы – когда Юго-Восточную Азию усыпало песком и пылью – когда Полинезия стала единой сушей – когда на восточном побережье Северной Америки снова выросли города, смытые Атлантическим Апокалипсисом.

Тогда-то климатические купола и начали строить. И, наконец, ввели безусловный доход для каждого человека Земли. А маленькая компания «Ishmael & Daughters» с белым кашалотом на логотипе представила публике Проект терраформирования планет земного типа. Не единственный проект и, возможно, не лучший, но выбрали в итоге его.

Ко времени открытия тренировочных лагерей для колонистов Первой волны название «Измаил и Дочери» растворилось, но кита на логотипе оставили. А настоящие киты к тому времени уже вымерли.

Сюльви Ёнссон принадлежащие ей деньги вложила в помощь постафриканским иммигрантам. И долгие годы помогала выжившим, награждала стипендиями лучших студентов и обучала волонтёров. Регулярно отказываясь от персональных наград и почётных званий. «У меня уже есть награда, мне достаточно, – скупо улыбалась она журналистам, когда им удавалось её поймать для своих дурацких вопросов. – Я родилась в правильной семье».

К тому моменту стабильные сорок сменились столь же неизменными пятьюдесятью. Омолаживание ей дарили родственники – сама она уже не могла позволить себе столь дорогостоящую процедуру. Да и не сказать, что жалела об этом – скорее, это они не знали другого способа выразить ей свою любовь. А дарить просто деньги, как показала практика, было бесполезно: Сюльви отдавала всё.

Она всю жизнь отдавала всё, что у неё было. И планировала остаться со своими подопечными. И помогать им, пока хватит сил и здоровья. Такой была её жизнь, и она не желала ни об одном дне! Пока однажды террористы из «Африканского Сна» не взорвали всех Ёнссонов. Кроме неё.

«Ответ лишённых голоса, – горько шутила она наедине с собой, и никто другой бы не понял. – Окончательный ответ».

Никто не понял, почему она, единственная наследница, оплатила себе бриллиантовый статус, который, в придачу к сотне привилегий и прав, давал ей совещательный голос в управлении кораблём. «Могла бы подарить жизнь целой семье!» – шептали за её спиной. Но Сюльви не собиралась отвлекаться на объяснения.

Никто не понял, почему она была среди тех немногих, кто требовал высадки на Новую Варшаву, где можно было жить только в куполах – и самим проводить терраформинг планеты. «Совесть проснулась?» – «Нет, просто захотелось остренького!» – шутили в корабельных чатах. Но Сюльви по-прежнему молчала.

Никто не понял, почему она выбрала Новую Йокогаму – и трудную жизнь, пускай и без терраформинга, но зато в окружении непонятных аномалий. Её опять критиковали: «Что там делать древней старухе? Будет только мешаться!» Сюльви, как обычно, не спорила.

Никто не понял, почему она улыбалась, выходя из посадочного модуля вместе с другими колонистами.

Правда, её уже не обсуждали. Им было не до Сюльви Ёнссон. Наконец-то у них появилось что-то поинтереснее!

Во время посадки у одного из грузовиков поломался разгрузочный шлюз – и вокруг валялись разноцветные контейнеры, сброшенные раньше положенного. Они были в траве у деревьев, на каменистом возвышении, где опустился пассажирский модуль, и, конечно, внизу в воде и на берегу озера. Но не были видно ни протов, ни сервисных юнитов, чтобы заняться проблемой.

Лишь неуклюжий массивный модуль, похожий на старинный утюг, пассажиры и разбросанные контейнеры. Рядом с этими огромными кубиками люди выглядели куклами.

Ярко-зелёная трава, поднявшаяся после сезона дождей и ещё не успевшая выгореть до светлого золота, покрывала пространство между озером и деревьями вдалеке. Модуль распугал всю живность, поэтому было пусто – и тревожно. Неприветливо шумели тёмные джунгли, от воды исходил незнакомый сильный запах, а резкий горячий ветер сбивал с ног.

Посадка получилась сложной, и пассажирские капсулы не смогли скомпенсировать всех перепадов давления. Некоторым из пассажиров было нехорошо, они покачивались, с трудом стоя на ногах, и спешили сесть прямо на землю. Кто-то стоял на коленях, пытаясь облегчить желудок. Кто-то был испуган, кто-то растерян, многие в ступоре.

Они долго готовились к этому, тренировались, предвкушали – и всё равно оказались не готовы. Растерянные испуганные люди…

Одна Сюльви Ёнссон была бесконечно счастлива. После белых коридоров корабля и опостылевшей каюты – Африка, её любимая Африка! Неукротимая, свободная и бесстыдная. Такой Сюльви полюбила её в детстве. Ради неё оставила родительский дом. И пускай её будни проходили в другом пейзаже, изредка Сюльви удавалось вырваться из городов и лагерей беженцев – и встретиться с Африкой своих девичьих грёз. Ради этой Африки она была готова умереть под полицейскими дубинками. Африка, которую она так и не смогла спасти.

И потом она ни разу не выбирала в вирте локации типа «сафари» или «джунгли». Это было бы предательством. Лишь изредка в снах она пыталась расслышать, догнать запах, заметить ускользающие краски… И вот они снова встретились – теперь уже наяву.

Не удержав в себе радость, Сюльви засмеялась.