Читать книгу Люди с того края. Вторая книга дилогии - Расселл Д. Джонс - Страница 8

Тропинка вилась среди высокой, по грудь, свежей травы, пронизанной прошлогодним сухостоем. Справа в отдалении поднималась гряда холмов – дальше к озеру они становились выше, и на одном таком стояла Нётера. Слева, если верить карте, составленной по сканам местности, начиналась низина – спуск к одному из многочисленных озёрных притоков. Там должны были водиться крокодилы, поэтому водопойная тропа пролегла здесь – следы копыт в застывшей светлой грязи подсказывали, что, по крайне мере, в сезон дождей ей пользовались регулярно. Над головой расстилалось бескрайнее пронзительно синее небо с парой чёрных чёрточек, и парящие птицы оставались единственными живыми существами, которых можно было заметить.

Идеальная картинка, и если бы мне в плечи не впивались лямки рюкзака, а глаза не обжигало каплями пота, можно было представить, что я в вирте, идёт очередной экзамен по ориентированию, мне выпало простенькое задание, и поэтому придётся допустить пару ошибок. Иначе влепят высший балл, а это всегда риск получить рекомендацию на уровень сложнее, что угрожает дополнительной специальностью. В следопыты я точно не рвалась!

Но в вирте не натирает обувь. И губы не трескаются до крови. И мышцы не ноют – по настоящему, а не показателями в параметрах здоровья. «И если я сейчас споткнусь и вывихну лодыжку, – подумала вдруг я, – мне не поставят „D“ и не отправят на пересдачу. Будет иначе: Финн потащит меня обратно в Нётеру, оставив в траве всё, кроме стоппера. И я стану первой больной в медблоке. И никаких исследовательских экспедиций больше не будет. И профессору Бергсону мне будет нечего сказать…»

Едва я это представила, то сразу расстроилась, на глазах выступили слёзы, и я едва не споткнулась. «Вот тебе ошибка!» – с досадой подумала я, останавливаясь. Достала из бокового кармана пакетик с салфетками, вытащила одну, тщательно вытерла глаза, щёки и лоб, убрала в нагрудный «мусорный» карман мокрый комочек, а чистые салфетки – обратно в боковой, после чего прибавила шаг, чтобы нагнать своего помощника. Отставать не следовало, потому что у походного стоппера, который тащил Финн, был ограниченный радиус действия. И если я из него выйду, случится кое-что посерьёзнее, чем начисление штрафного очка.

Тропинка поднималась от озера и вилась между пологими холмами. Мы с Финном её обнаружили, когда шли вдоль берега – нашего единственного проверенного ориентира. На сканах, полученных до сезона дождей, эта тропинка тоже была. Но карта оставалась неподтверждённой, и поэтому вызывала сомнения. Посовещавшись по передатчику с майорой, мы всё-таки решили не пробираться дальше через прибрежные заросли, а свернуть на тропинку. Двигаться по ней получалось определённо быстрее. Да и путь она сокращала: вела, если верить карте, как раз к локальной аномалии, чтобы потом резко свернуть к западу. Последние сотни метров нам пришлось бы идти по траве, но даже так получалось легче, чем по топкому берегу. «Если что, повернёте обратно, – велела майора. – И не рискуйте зазря».

Про себя я решила не уточнять, что именно подразумевается под этим «обратно». Назад в Нётеру с пустыми руками? Ну уж нет!

Поначалу я смотрела под ноги, разглядывая следы копыт. Конечно, у меня не было квалификации, чтобы определить, кто здесь ходил. Да и не важно, кто: внезапной встречи с кем-нибудь клыкастым или рогатым можно было не опасаться. Ультразвуковые стопперы показали свою эффективность и в лагере, и в джунглях, во время транспортировки контейнеров. Никто нас не беспокоил, и даже мошки не жужжали над ухом. И это усиливало эффект неестественности.

Приходилось постоянно напоминать себе, что это не виртуальна симуляция. Всё взаправду… Как совсем недавно я заставляла себя поверить в нарисованный пейзаж, чтобы получиться хоть какое-то удовольствие от заданий.

Экзамены по ориентированию проходили именно так: вид от первого лица с невозможностью переключиться – можно было только смотреть в разные стороны и немного подпрыгивать. И забираться на возвышения, когда они попадались. А это получалось не всегда – несколько раз местность оказывалась совершенно плоской. Впрочем, в горах было немногим легче.

На тренировках карты нам тоже выдавали в распечатке, и сверяться можно было только по ним. Засекают тебе время – и вперёд, прокладывай маршрут из точки «старт» в точку «дом». Зато на вирт-тренировках не было тяжеленного рюкзака за спиной, пот не заливал глаза, из одежды ничто не натирало, не жало и не перекручивалось… Да и ладно! Когда привыкаешь к неприятным ощущениям, перестаёшь их замечать. Единственное весомое отличие состояло в том, что, когда мы сдавали ориентирование, мы сидели.

Я попала в тренировочный лагерь на Земле сразу после окончания университета. Диплом по футурологической лингвистике, в котором рассматривались варианты развития общего языка в условиях смешанных групп и отсутствия автоматических переводчиков, не обещал мне ровным счётом ничего. Ноль в будущем – но шесть приятных лет, проведённых в университете, несколько утешали. Я планировала и дальше заниматься чистой наукой, но не могла определиться с местом продолжения учёбы. На Земле было привычнее, а на Марсе интереснее. Однако, будущее определили за меня.

Если бы я знала, что дедушка подарит мне билет на корабль Второй волны, то выбрала бы не любимую специальность, а ту, которая могла пригодиться! Но я ему этого не сказала, разумеется: поблагодарила – и приготовилась стать фермершей на биоплантациях. Он бы очень расстроился, если бы узнал, что его единственной внучке суждено вести жизнь шудр. А мне не было обидно: нянчиться с водорослями казалось не хуже, чем возиться с суффиксами. У меня был не самый высокий индекс Юдины, и в тренировочном лагере с такими не церемонились. Тем более, когда билет простой!

Ещё больше дедушка бы огорчился, если бы ему сообщили, что от крестьянской участи меня спасёт человек с религиозными и сексуальными привычками проклятого – по мнению дедушки «проклятого». К счастью, правила тренировочного лагеря были строги: мы не имели права общаться с семьёй, простились – и тишина. Так что если дедуля что-то разузнал, я была надёжно укрыта от его негодования. Для меня профессор Бергсон стал, без всяких преувеличений, богом. Не таким, как Вишну или Ганеша, но всё равно. И его мнение значило намного больше дедова!

До Саида Бергсона никто меня не видел – меня как личность, а не как обладательницу билета, документов и дюжины идентификационных параметров. Профессору была нужна именно Индрани Кумар, со всеми её фантазиями и привычками, включая бесполезный диплом и любовь к морфологии.

Он создавал команду инженеров по программному мутагенезу. Выбирать приходилось из людей со специальностями, весьма далекими от заявленного направления. То есть это я так поняла, потому что он формулировал иначе, вежливо и даже немного льстиво: для профессора Бергсона моя попытка предвидеть развитие универсального языка была «архиценной».

Потом я узнала, что в лагере тренировали две команды – «бергсоновскую» и «шмидовскую», по именам руководителей. В ту, другую, набирали археологов, социологов и даже биологов. Потому что Бергсон и Шмид принадлежали к абсолютно разным или, правильнее сказать, враждующим школам теоретического программного инжиниринга. А теперь предстояло превратить его в практический софтинжиниринг. Потому что искусственные интеллекты кораблей Первой волны, станций терраформинга и систем противометеоритной защиты окажутся в автономном режиме – и за десятки лет самостоятельной работы код у них будет мутировать гораздо глобальнее, чем это происходило на Земле или Марсе. И хотя с Первой волной отправляли также специалистов для профилактики, оставалась вероятность, что люди не переживут полёт и стасис.

За восемь лет в тренировочном лагере я успела переучиться – и защитить докторскую. Но я по-прежнему не видела ничего, кроме аудиторий, лабораторий и вирта! Как будто продолжала учёбу в университете. А потом мою жизнь ограничивали коридоры корабля, каюты и всё тот же вирт.

Другим колонистам наверняка было проще – особенно майоре Рубио и её помощнице. А фрёкен Сюльви вообще видела прежнюю Африку, ещё до Катастрофы! Но таких, как я или Финн, который вызвался поработать моим лаборантом, получилось большинство. Мы настолько привыкли к искусственной среде, что никак не могли выбраться из иллюзии. И у меня не получалось разобраться, хорошо это или плохо.

Определённо, мы забыли, что такое испытывать страх по-настоящему. Ещё на Земле нас приучили, что наша безопасность и вообще наша жизнь встроена в систему, которая заботится о нас. Начиная с рождения и даже раньше – случайности были процентами, просчитывались последствия любых действий. Это в древнем прошлом человек в одиночку мог повлиять на что-то, а чаще погибал, пытаясь. В городах каждый шаг и каждое слово отслеживались. В общем-то, это проходило абсолютно незаметно, и страдали от этого только преступники. Тем не менее, эта забота была. И все знали, что она есть.

Поэтому мы и доверились Компании: её обещания опирались на цифры и логику. Поэтому доверились машинам, которые управляли кораблями Второй волны. Поэтому не задумывались, из каких случайностей и везений соткано наше бытиё – иначе можно сойти с ума. Я слышала, что несколько пассажиров действительно обезумели: их накачали успокоительным, прежде чем погрузить в гиперсон. Остальные перестали переживать после первого пробуждения. Всё равно ведь ничего не изменишь! Наверное, поэтому мы так беспечно согласились высадиться: после того, как Бергсон объяснил аномалию и взломал её, чего бояться? Тем более что во многом он оставался прав.

И, наверно, поэтому мне было так легко шагать по звериной тропе навстречу неизвестности. Я даже догадок не строила, каким будет мой первый объект: просто выбрала ближайший на расстоянии в день пути. И мне требовался помощник – тащить часть снаряжения и запас еды. Одна я бы не справилась, ведь предстояло нести походный стоппер, палатку, камеру с портативным сканером и водный конденсатор.

Будь у нас проты или любые другие юниты, я бы взяла половину лаборатории… Но может быть, хорошо, что их не было. Потому что с ними я бы уже давно рванула бы в экспедицию. И получилось бы так, как с другими исследователями.

Это произошло через два дня после нашей высадки – на другой стороне планеты, в первой ТФ-области. Объединённый отряд «Зевса», «Ганди» и «Нуаду» потерял всех «протекторов». Одновременно!

Я услышала это от профессора Бергсона. И в его голосе звучала несвойственная ему растерянность. Стабильный, многократно отсканенный объект, запланированная экспедиция, семь протов, два человека из шмидовской группы, двое технарей и ещё трое в качестве сопровождающих. Ничто не предвещало нападения!

После того, как «протекторы» были уничтожены, людей эвакуировали на лёгком модуле. Бергсон потребовал, чтобы останки роботов доставили ему лично. Из-за помех я не могла толком разглядеть его лица, но, судя по тону, ему пришлось долго требовать! Интереснее всего, что его просьбу выполнили только после того, как стало известно о нашем существовании.

Вообще теперь профессор Бергсон и весь наш «Альбейн» вырвался вперёд. Ведь нас оттеснили от изучения планеты, выделив нам лунный корабль-станцию в качестве объекта. Согласились с гипотезой профессора, что мутировавшая противометеоритная система, несмотря на девиации, опасности не представляет. Но продолжали не допускать «Альбейн» к дальнейшим исследованиям. И это нас, единственный корабль, названный в честь учёного, Альберта Эйнштейна, а не божества или праздника!

А теперь они зашли в тупик. И осознали, что опять отстают от нас – высадившихся и основавших Нётеру.

Мне было стыдно перед профессором, потому что рассказывал он, а я только слушала – нечем было хвастаться. «Исследование аномалий после энергостанции», – как повторяла майора Рубио. И мне, в отличие от самодовольного Молескина, в голову не приходило оспаривать такой порядок. Наука подождёт, потому что без энергии нечего будет есть, а без стопперов нас попросту съедят комары и прочая жужжащая нечисть.

Майора Рубио отпустила меня, старшую инженеру колонии, едва заработали солнечные панели энергостанции. Она даже помогла мне рассчитать маршрут по карте. И предложила выделить охрану, но я отказалась. Против зверей хватит стоппера. А против объектов, которые способны уничтожить семерых протов, не поможет никто и ничто.

Это всерьёз настораживало, и не зря майора Рубио просила меня не оглашать то, что я услышала от профессора. С роботами модели «Протектор-3000» ничего не должно было произойти! Даже в открытом космосе – мы находили практически целых протов на орбите Нового Шанхая и Нового Сиднея. С выдохшимися батареями, но почти не повреждёнными корпусами.

И при этом те семеро из исследовательского отряда остались невредимы. И все расшифрованные записи местного населения, все наблюдения сходились в одном: аномальных объектов не боялись, потому что они никогда не причиняли вреда людям. Ещё один плюс к гипотезе профессора Бергсона: это действительно земная система. Она развивалась сто двадцать лет, но она до сих пор не может нам навредить.

Возможно я одна добьюсь большего, чем объединённые команды! В любом случае, я должна была добыть для профессора хоть что-нибудь. Иначе какой смысл в моём присутствии? Разве что работать нянькой Зоуи. Из-за неё я и записалась на второй модуль. В первый было нельзя, потому что там летел основной состав учёной группы, а инструкции требовали рассредоточения специалистов. А на третьем был Джонатан Бергсон, и девчонка не хотела лететь с папой, она же стала взрослой!

Но Зоуи было далеко до настоящей взрослой. Например, она сразу загорелась идти со мной. И потом надулась, когда мудрая фрёкен Сюльви ей запретила. Я, как могла, утешила девушку, пообещав, что назову объект в её честь…

– Привал? – спросил Финн за секунду до того, как запищали мои наручные часы.

Он указал на уютную полянку посреди невысоких кустарников. А я взглянула на часы и поразилась тому, как быстро пролетело время! Спасибо будильнику, а то бы точно пропустила.

Солнце висело на западной части неба и уже не так жарило. Это был наш последний привал. К вечеру мы подойдём к аномалии, переночуем, день я буду снимать показания, а потом ещё одна ночёвка – и с утра назад.

«Если бы у нас были проты, можно было остаться подольше, – в который раз подумала я, снимая рюкзак и усаживаясь рядом с Финном. – Но кто знает, как оно среагирует на протов!»

– Можно? – Финн показал на карту в моём нарукавном кармане.

– Конечно! – я протянула ему распечатку.

Он изучал карту и на других привалах. Но в этот раз он уверенно снял колпачок со стержня пера и принялся что-то там помечать. А я достала рацию и связалась с Рубио. Как мы и условились: «Каждые три часа».

– Приём! Индрани Кумар на связи! У нас всё хорошо. Приём!

– Приём! Слышу вас! – спокойный и сильный голос майоры звучал с небольшими помехами. – У нас тоже всё хорошо. Приём!

– Конец сообщения! – и я выключила рацию.

А потом не утерпела, подсела поближе к Финну и заглянула ему через плечо.

Он отмечал наш маршрут, причём не сплошной чертой, как нарисовала бы я, а мелкими чёрточками.

– А ты не ошибся? – я ткнула в то место, где пунктирная линия выдавалась в сторону, – Разве мы здесь повернули?

– Если бы мы пошли влево, то попали бы сюда, – он показал между возвышенностями. – Я не спешил, чтоб проверить. Теперь уверен. Мы вот здесь. А надо вот сюда, – и он показал на нашу цель. – Ты уже решила, как назовёшь эту штуку?

– В честь Зоуи, – усмехнулась я. – Столб или как-то так. Это должно быть нечто пикообразное, метров десять-двенадцать. Если подняться повыше, мы сможем его увидеть.

– Понятно, – Финн вернул мне карту.

– У тебя правда здорово вышло, – я поспешила похвалить, рассматривая его пометки. – Нам и вернуться будет легче… Ты можешь быть нашим картографом!

Он весь зарделся – от подбородка до корней коротко стриженных рыжих кудрей.

Я не льстила. Мне уже не казалось невежливым отделять «хороших людей» от «полезных». Всех учили обращаться со статичными двумерными картами – но сколькие умели работать с ними по-настоящему?

Например, меня назначили старшей инженерой, потому что меня обучали основам – как и всех, в чьей специальности стояло это слово. Даже теоретических программных инженеров! И готовясь к высадке на планету, я была уверена, что всё смогу! Но даже старенькая Щим больше моего понимала в сборке и настройке стопперов. А если кто и мог считаться настоящей старшей инженерой, так это моя помощница Ханна. Хотя у неё не было инженерского браслета цвета «индиго», а в личном деле сообщалось: «образование школьное упрощённое». Но именно она вспомнила о транспортных платформах – что они в комплекте и что собрать их можно самим.

Финн уже попробовал себя на кухне, потому что «любой мог быть поваром». Не вышло, потому что не любой. И он переживал о своём фиаско – до сих пор ходил поникший. Видимо, поэтому и попросился ко мне в лаборанты-носильщики. Я бы предпочла кого-нибудь покрепче, а не щуплого воспитателя-развлекателя, с которым подружилась ещё в лагере. Но теперь я не жалела, что взяла его.

– Ты ведь хорошо рисуешь? – продолжала я. – Художники – очень наблюдательный народ! Майора Рубио это оценит.

– Скажешь тоже, – вздохнул Финн, смущённо отворачиваясь.

– Серьёзно, – я похлопала его по плечу. – Завтра мне будет нужно всё твоё внимание. Приготовься!

– Я давно готов, – негромко ответил он.

И вдруг спросил:

– Нам ведь ничего не угрожает?

Я осеклась. Хотела ответить, что глупо бояться, да и чего?! Но это было бы нечестно.

– Я не думаю, что твой профессор ошибся, – поспешно добавил Финн. – Всё-таки мы здесь, и карты не врут. Но у нас в Итоне – ну, в мужской палатке – многие так говорят. Что он ошибся. Хотя мы сели, и грузовики сели. Пусть и не все. Но если он разгадал код, почему нет протов?

– Он не «разгадал код», – поправила я. – Так говорят, чтобы было понятнее. До полной расшифровки ещё очень далеко! Профессор Бергсон определил, что здешняя защита запрашивает код доступа, чтобы пропускать на территорию аномалий корабли с лунной станции. И он смог перенастроить антенну так, чтобы принять этот сигнал запроса. А потом смог расшифровать этот сигнал. Видимо, не полностью, но ответ, который давали наши дроны, сработал. И наш модуль прошёл, и грузовики тоже. Видимо, запрет касается только техники! Людям не будет никакого вреда. Никогда.

– Из-за трёх законов роботехники? – с усмешкой спросил он, цитируя Азимова.

Это была наша тайная шутка, ещё с тренировочного лагеря. Финн время от времени приносил мне вопросы о роботах, которые ему задавала малышня. А я отвечала, стараясь быть попроще и попонятнее.

Когда я приехала туда, охрану лагеря уже обеспечивали проты и противометеоритная защита. И теми, кто был там дольше меня, это новшество воспринималось по-разному. Кто-то радовался, кто-то ворчал. А ещё были дети и подростки. Детей было немного, а у подростков были всякие проекты. И тем, и другим приходилось проводить образовательные экскурсии. Так я познакомилась с Финном – он приглядывал за школьными группами. До лагеря он, кроме прочего, устраивал детские праздники. А внутри окончательно переквалифицировался в педагога: высокий индекс Юдины всё-таки важнее художественных талантов.

Через пару лет нашей дружбы Финн, наконец, задал свой заветный вопрос. «Как же так – ведь роботы не могут причинить вред человеку! Не должны. Как же они будут нас защищать?»

А услышав мой ответ, долго ни о чём не спрашивал.

Я тогда сказала: «Всё дело в том, кого считать человеком».

Передовую робототехнику разрабатывали армейские корпорации. «Протектор-3000» первоначально был военным, как и защитные системы.

Профессор Бергсон рассказывал, что это было совсем не сложно – после того, как искинов научили различать разные состояния людей. Всего лишь пара дополнительных параметров, которые ничем не отличаются от медицинских показателей типа температуры. Или сна. Или смерти. С защитой тренировочных лагерей получилось ещё проще: достаточно запомнить всех колонистов. Не колонисты – это угроза. И прочие параметры, включая возраст или состояние здоровья, теряют смысл. Даже содействие Системы Информационной Безопасности не нужно, потому что принадлежность к тренировочному лагерю не меняется, как индексы социальной стабильности или педагогических способностей. Либо ты свой – либо нет.

«Всё дело в том, кого считать человеком», – это была моя интерпретация объяснения. Более литературная – и честная.

Вот и теперь я пристально посмотрела на Финна. Он вздохнул и отвернулся. Он помнил мой старый ответ. И понимал, что я могу лишь повторить его. И весь следующий отрезок пути мы молчали.

А мне опять стало стыдно перед ним. Но я не могла открыть ему всей правды – ни тогда, ни сейчас. Как и другие софтинженеры, я подписывала договор о неразглашении. Но и без договора было понятно, что не стоит сообщать обо всём – особенно о том, что остаётся неясным даже для профессора Бергсона.

Ни он, ни его коллеги не могли бы сказать с полной определённостью, действует или нет секретный протокол приоритетности приказов. Должен, если мы по-прежнему живы. Но вдруг у этого другие причины?

Секретный протокол приоритетности приказов был загружен во всю технику Первой волны, без исключения, от наземных климатических станций до протов. Он должен был автоматически дублироваться при любом копировании и сохраняться неизменным, каким бы модификациям не подвергалась программа. О нём не знали не только пассажиры: никто из команды вахтовиков Проекта не обладал допуском к этому протоколу. У нас информировали только узких специалистов, ну, и руководство оставалось в курсе.

У протокола ПП была одна задача: едва на орбиту планеты выйдут корабли Второй волны, сделать вновь прибывших реальными хозяевами положения. Как бы ни были настроены вахтовики или потомки колонистов Первой волны.

Правда, рассчитан этот протокол был максимум на пятьдесят лет автономности. Не на сто двадцать. Но сто двадцать – это общее время! Пока что оставалось непонятным, сколько именно длилось автономное развитие искинов у Новой Йокогамы. Специалисты, приписанные к кораблям Первой волны, должны были просыпаться по очереди каждые три года – или в случае ЧП. Но тоннельник пропал, и не было возможности узнать, когда они прекратили следить за Проектом. Поэтому последней активацией человеческих наблюдателей считали время отправки сообщения к передатчику у Нового Сиднея, а это произошло через сорок два земных года после того, как тоннельник номер шесть вышел у Новой Йокогамы. Сто двадцать один минус сорок два, итого – семьдесят девять лет гипотетической автономности. Было от чего волноваться!

Конечно, всегда оставался риск, что колонисты или их дети попробуют влезть в программу. Вахтовикам было запрещено вступать с ними в прямой контакт, но: «На другом краю галактики на запреты лучше не рассчитывать», – шутил профессор Бергсон. У Первой волны не было оборудования для развёртывания пищепрома, поэтому инкубаторные ячейки оставались замороженными. Зато им обеспечили старт сельского хозяйства и традиционной репродукции. «Так что выжить-то бы им было нетрудно, а вот овладеть знаниями, достаточными для перепрограммирования искусственных интеллектов…» На этом месте профессор выразительно замолкал. Понятно, что всего, чего бы смогли добиться одичавшие, это поломать оборудование и остановить терраформинг планеты. Защита от дурака никогда не бывает идеальной!

Но законченный терраформинг – если судить по доступным областям планеты – и деградация потомков Первой волны подтверждали: никто в программы не лазил. Протокол приоритетности приказов в порядке. Система противометеоритной обороны – самая мощная и разрушительная часть арсенала – не реагировала ни на корабли, ни на разведдроны. Собственно, поэтому и было принято решение о высадке и основании Нётеры. «Изменений много, но суть неизменна». Единственный случаи гибели людей был связан с протами. Да и не погибла Патрисия Янг – пропала без вести…

«А мы ведь даже не знаем, – размышляла я, пока мы шли по тропинке в надвигающихся сумерках, – насколько в программных алгоритмах эволюционировавшей системы сохранился земной способ различать людей! Как мутировавшая система вообще нас различает? Может, теперь она опирается на новые параметры, которые нам в принципе недоступны?» На «Альбейне» Бергсон постарался загрузить меня по полной. Его не отпускали, поэтому я должна была стать его «руками и головой».

И наконец-то я могу! Звериная тропа, как и предупреждала карта, сворачивала к западу, и нам пришлось продираться сквозь сухостой. Но я не чувствовала усталости и даже обогнала Финна. Я перестала бояться, что подверну ногу. Или что аномалия среагирует на людей. Когда в лучах заходящего солнца показалась наша цель, я буквально задохнулась от счастья. Можно было больше не думать о том, что «может быть» – и работать над тем, что есть.

Это был не столб, а скорее башня – усечённая шестиугольная пирамида со сглаженными гранями. Из-за вечернего солнца я не смогла определить цвет, отложив это на завтра. Мне хватало того, что я была рядом. Дошла!

«Надо будет расставить датчики по периметру, как учил Саид. Но сначала определить этот периметр. А это только при дневном свете. То есть поесть и выспаться, а утром, со свежей головой, постараться собрать данные. За день. И отправить ему. Отправить всем…»

Дальше я подумать не успела.

Раздвигая высокую траву, из-за башни вышла молодая женщина. Её молочно-белая кожа словно светилось в сгущающейся темноте, и лишь распущенные платиновые волосы прикрывали тело. Оно было скорее подростковым, с тонкой талией и длинными гладкими ногами, а вот грудь была как у зрелой женщины. Как у зрелой женщины после корректирующих косметических операций. Таким же пугающе идеальным было её детское лицо с приоткрытыми пухлыми губами, огромными серыми глазами и вздёрнутым носиком.

Женщина посмотрела на меня, потом перевела взгляд на Финна и сказала:

– Кажется, я заблудилась. Пожалуйста, помогите мне!

Её голосок был низкий, с придыханием, сладкий, словно мёд с корицей, пьянящий и невероятно сексуальный. Наверное, таким был голос сирен или апсар, которые способны превратить любого мужчину в своего покорного раба. А каждую женщину – в безумицу, изнывающую от зависти и ревности… И я подумала: «Как же хорошо, что со мной именно Финн!»

К женскому полу он был абсолютно равнодушен.