Читать книгу Юрга. Роман - Равиль Ахметшарифович Садыков, Равиль Садыков - Страница 3

Солнце окрасило горные вершины. Его робкие первые утренние лучи скользнули по их головам, медленно, будто нехотя, поползли к подножью, затем в долину и устремились всё дальше и дальше, прочь от Уральских хребтов. Древние греки называли эти горы Рифейскими10 или Гипербореей11 – жилищем повелителя северных ветров Борея12, страной, населённой мифическим народом – гипербореями13.

Начало лета. Раннее утро. На траве, искрясь серебристым блеском, рассыпались капельки росы, а в низинах, будто белая пелена, повис утренний туман. Он медленно поднимается от реки и растекается по степи, словно парное молоко, разливающееся по зелёной глади. Но едва воздух прогреется, а туман растает, взору откроется бескрайняя равнина во всём своём великолепии, величии цветов, запахов и звуков – Великая степь.

Табун лошадей пасётся невдалеке, временами, кто-то из них вскидывает голову размахивая гривой из стороны в сторону и, будто недовольно, отфыркиваются. Они медленно переходя от места к месту. Лошади всю ночь паслись в зелёных лугах, наслаждаясь сочными молодыми побегами ковыля14. Уже к середине лета верхушки ковыля покроются длинными белыми отростками и трава станет жёсткой и колючей.

Речушка с нависшими кое-где по берегам зарослями ивняка, касающимися её глади своими длинными зелёными ветвями, змейкой извиваясь, пробивает себе путь меж холмов и равнины, устремляясь вперёд, искрясь гонимой ветром рябью, словно это серебрящиеся на солнце чешуйки. Тихая и спокойная в летнее время, она становится бурлящей и опасной весной и осенью, в период большого половодья15, когда вода затапливает все окрестные низины, превращая их в обширные поймы16. Но сейчас она мирно и спокойно несёт свои воды, и вдоль берега, будто белые головки ромашек, рассыпавшиеся по зелёному полю, мирно расположились летние жилища башкир-кочевников.

Вот над жилищами стали подниматься белые струйки, и по степи пополз сладковато-горький запах дыма – это женщины, поднявшиеся с первыми лучами солнца, уже принялись за работу, разжигают огонь в очагах, чтобы приготовить еду.

Кое-где над степью разносится мычание коров. За ночь вымя животных налилось молоком, и сейчас они ведут себя беспокойно в ожидании утренней дойки.

Степь пробуждается, наполняясь звуками и запахами нового дня.

С наступлением весны башкиры покидают свои зимовья, выезжают на яйляу17. Они делают это так, как делали их отцы, деды от поколения к поколению, из лета в лето, от ранней весны и до глубокой осени, подчиняясь вечному круговороту жизни от самого их рождения и до смерти.

У одной из тирмэ18 молодая женщина готовит еду. Одета женщина в платье – кульдяк, которое спадало ей до самых щиколоток, скрывая в волнистых оборках обутые в сплетённые из лыка сабата19 ноги. Поверх платья накидка – бишмят. На голове у женщины был головной убор – кашмау20, который обычно носили замужние женщины, с накинутым поверх него платком, спадающим на плечи и спину. Всякий раз, как женщина начинала двигаться, монетки, которыми был украшен кашмау, издавали мелодичный переливистый звон, будто маленькие колокольчики.

Утро в степи даже в летние месяцы бывает прохладным, и женщина время от времени поёживалась от холода. Она разожгла огонь в сложенном из камней очаге, водрузила на него большой казан21 и наполнила его водой. Затем она бросила в воду заранее нарезанные на куски мясо и накрыла его массивной железной крышкой.

Едва женщина управилась со своими делами, из тирмэ вышел мужчина – хозяин стойбища. Держа в руке колаксын – длинноухую шапку, он на ходу запахивал сапан – длиннополый халат поверх домотканой рубахи навыпуск, обхватывая его на поясе широким кожаным ремнём с массивной серебряной бляхой. Ноги хозяина стойбища были обуты в итек22 с высокими голенищами и заправленными в них штанинами

Управившись с казаном, женщина принялась процеживать молоко. Она переливала его из деревянного ведра через тоненькую тряпицу, натянутую на горлышко, в глиняный кувшин. Свежее парное молоко при этом пенилось, и от него исходил лёгкий, едва уловимый сладковатый аромат.

Над очагом был сооружён навес, укрывающий его от дождя и непогоды, сделанный из тёсаных вручную досок, крытый соломой и с деревянным настилом посередине, невысокий, примерно на два карыша23. Под навесом обычно обедала семья, усевшись поверх настила. Женщина расстелила на настиле белое полотнище самотканой скатерти – ашъяулык, а поверх поставила поднос, вырезанный из единого куска дерева и украшенный искусной резьбой, положила в него несколько просяных лепёшек, а в середину поставила большую чашу, доверху наполненную искрящимся на свету мёдом. По краям подноса она поставила незамысловатые вылепленные из красной глины небольшие чаши, которые наполнила молоком. Появившаяся неизвестно откуда пчела начала кружиться над чашей в попытках опуститься на неё, но женщина, взмахнув рукой, отогнала её.

Подойдя к настилу, мужчина присел на его край и принял из рук жены наполненную молоком чашу. Отломив от лепёшки небольшой кусок, он обмакнул его в мёд и с нескрываемым наслаждением отправил в рот. Не спеша пережёвывая, запивал всё это парным молоком.

Покончив с едой, он отёр губы широкой жилистой почерневшей от солнца ладонью с узловатыми пальцами и обратился к женщине:

– Гуляйза-бисә24 (бися), я хочу перегнать табун ближе к стойбищу. Заодно пригоню пегую байя25. Она вот-вот должна ожеребиться, – заметил он.

Ранней весной к табуну Аиткула, хозяина стойбища, пристала приблудная кобылица. Откуда она появилась, он не знал. Поначалу он не очень-то обрадовался. Окажись кобылица кого-то из его соседей или родственников, присвой он её, и его могли обвинить в конокрадстве. Но осмотрев кобылицу, Аиткул не обнаружил на её теле ни одной тамги26, которой обычно хозяева метили своих животных. А раз так, то он решил, что кобылица может остаться при его табуне. К тому же Аиткул заметил, что она должна вскорости ожеребиться. Пока она паслась со всем табуном, но было бы разумнее пригнать её в стойбище и держать отдельно от табуна.

Несколько дней назад часть своего табуна Аиткул перегнал на новое место за холмом, где было больше свежей и сочной травы.

Немного помолчав и о чём-то подумав, Аиткул продолжил:

– Ак-батша27 хочет отобрать наши табуны. Я встретил вчера в степи человека, который рассказывал, что из Уфы приходили люди и говорили, что прибыльщики28 требуют слишком много ясака29.

Женщина сокрушённо покачала головой.

– Может, нам лучше уйти в дальние степи к Яику? Туда им не дойти, – поинтересовалась она у мужа.

Лицо Аиткула стало хмурым.

– Сегодня в степи неспокойно, не так, как было в прежние времена.

Он знал, что новое известие о налогах обязательно вызовет у башкир недовольство и приведёт к насилию и смуте.

Откинув полог, на пороге тирмэ показался мальчик-подросток, сын хозяина стойбища, Зиянгир. Едва он успел приподнять полог, как тут же следом за ним, поднырнув под руку брата, выбежала девочка лет пяти – дочь Аиткула и Гуляйзы. Быстро и проворно подбежав к матери, она ухватилась одной рукой за подол её платья и внимательно стала наблюдать за всеми, не произнося ни слова.

На вид Зиянгиру было около двенадцати лет. Круглолицый, с крупными веснушками по всему лицу и оттопыренными ушами, которые из-за короткой стрижки топорщились ещё больше. Как и отец, он был одет в длиннополый сапан, подпоясанный длинным кушаком30. В одной руке он держал такую же шапку, как у отца, а в другой у него была камсы31. На ногах его были ката32. Одежда явно была ему великовата, наверняка она досталась ему по наследству от старших мужчин семьи, причём шапка, когда он надел её на голову, постоянно съезжала мальчику на глаза, и он был вынужден время от времени поправлять её, но это ничуть не смущало его.

Он деловито заправил камсы за пояс и, подойдя к настилу, так же, как и отец, получил из рук матери чашку свежего парного молока.

– Атай33, – сказал Зиянгир, осушив чашу и обратившись к отцу, – рыжий мерин34 вчера захромал.

Вечером ведя лошадей к водопою, Зиянгир вдруг заметил, что один из коней прихрамывает на одну ногу. Он осмотрел копыто, увидел, что подкова на нём сбита, а само копыто начало расслаиваться.

Аиткул недовольно покачал головой. По его лицу было видно, что эта новость его сильно огорчила.

– Нужно будет отвести его к хромому Токтару, чтобы он подковал его, – сказал Аиткул и, помолчав, добавил: – Тогда оседлай гнедого.

Наскоро выпив чашку молока и на ходу дожёвывая лепёшку, Зиянгир отправился исполнять просьбу отца.

– Скажи Сагиту, – продолжал Аиткул, – нужно поправить загон для овец. Забор прохудился, того и гляди все овцы разбегутся.

Сагит был старшим сыном Аиткула. В отсутствие отца он оставался за старшего в стойбище. Он уже был женат и жил с женой и маленьким сыном отдельно. Его тирмэ стояла немного поодаль от отцовской в знак того, что он уже взрослый и в определённом смысле самостоятельный.

Но главой семьи оставался Аиткул. Именно он принимал все важные решения, члены его семьи, включая старшего сына, должны были беспрекословно подчиняться ему и исполнять все его требования. Таков был обычай.

В башкирских семьях царила строгая иерархия и авторитет отца был непреклонен. Только глава семейства мог принимать участие во всех главных йыйынах35, куда собирались главы юрт36 и наиболее влиятельные башкиры: абызы37, мурзы38, старшины39 и тарханы40.

Ещё до восхода солнца Сагит поехал осматривать новые пастбища, лежащие на востоке.

– Думаю, что надо поменять яйляу ближе к соседям, – сказал Аиткул, внимательно посмотрев на жену.

Гуляйза уловила беспокойство в его взгляде и словах.

– Ата, случилось что?

– Не знаю, – ответил он неопределённо.

Вчера, глядя на заходящее солнце, на катящийся к закату огненно-красный диск на фоне багрового неба, Аиткул забеспокоился. Ему показалось, что в воздухе стоит запах гари. Может, это донёсся до него дым от костров с соседних стойбищ, а возможно, это был запах пожарищ?

Всю ночь он не мог заснуть. Ночь была душной, и Аиткул ворочался с боку на бок. Но что его действительно беспокоило, Аиткул и сам не знал. Он чувствовал, что что-то должно случиться. Бывает у человека такое необъяснимое предчувствие надвигающейся беды.

– Жизнь в степи не такая, какой была в прежние времена, много лихого народа теперь бродит по округе.

Гуляйза не знала, что ответить мужу, она и сама понимала, что многое изменилось. Повсюду стали появляться чужие люди, некоторые ходили с оружием. Селятся на их землях, строят дома, вырубают и жгут леса, ловят в реке рыбу и охотятся на зверя.

Гуляйза тяжело вздохнула и стала готовить в дорогу мужу и сыну еду. Женщина завернула в чистую тряпицу несколько лепёшек из арпы41, приготовленный с вечера талкан42, кусок козьего сыра, ломтики сушёного мяса, заботливо всё это уложила в узелок. Затем она принесла два кожаных бурдюка43, один наполнен кислым молоком, а другой водой, и всё это подала мужу.

– День будет жарким, – заметила Гуляйза, собирая мужа и сына в дорогу.

Аиткул утвердительно кивнул, но, посмотрев на небо, добавил:

– К полудню будет дождь. Пусть Сагит до полудня сводит животных к водопою. Коровы вылизали все камни, нужно бы им дать соли.

Немного поодаль от стойбища, лениво пожёвывая жвачку, паслись верблюды – два двугорбых гиганта. Время от времени они поднимали головы на длинных шеях, внимательно осматривались по сторонам и, на минуту замирая, устремляли свои взоры куда-то вдаль.

Аиткул посмотрел в их сторону и добавил:

– Нужно бы и их напоить водой.

Гуляйза молча покачала головой.