Читать книгу Юрга. Роман - Равиль Ахметшарифович Садыков, Равиль Садыков - Страница 4

Аиткул взял чашу, наполнил её молоком, отломил половину просяной лепёшки и направился к небольшой пристройке, приютившейся возле кошар44. Низкое строение с крытой дранью45 крышей, стены, сколоченные из прутьев и сверху обмазанные глиной вперемешку с соломой. Вход в постройку преграждал кусок грубой видавшей виды грязной материи, прикрывающий проём. Он не стал проходить внутрь. Подойдя, постучал рукояткой своей плети по низкой крыше, и из проёма, низко нагибаясь, будто кланяясь, появился мужчина с чёрными, как смоль, нечёсаными космами и такого же цвета длинной спутанной от сна бородой. Одет мужчина был в накинутую на голое тело длинную исподнюю рубаху, которая спускалась ему ниже колен, а из-под рубахи торчали худые босые ноги.

Аиткул протянул ему чашку с молоком и коротко произнёс, указав рукоятью плети вниз:

– Здесь.

Появившийся на пороге нечёсаный мужик был Авдей.

Поздней осенью Аиткул нашёл его лежащим посреди степи. Человек лежал лицом вниз, широко раскинув в стороны руки. Поначалу Аиткул подумал, что наткнулся на мертвеца. Скорее всего, это был один из тех несчастных, которых теперь часто можно было встретить в здешних краях ограбленными лихими людьми и брошенными на поруку несчастной судьбе.

Несмотря на холод, из вещей на незнакомце были только выпачканные в грязи лохмотья, которые едва прикрывали его тело.

Не сходя с седла, Аиткул несколько раз объехал вокруг распластавшегося в грязи человека, внимательно рассматривая его.

– Тауба46, тауба, тауба, – несколько раз произнёс он.

Он уже готов был пришпорить коня и умчаться прочь от этого злополучного места, как заметил, что человек двинулся и тяжело застонал. На какое-то время Аиткул замер в нерешительности, обдумывая, как ему поступить: остаться и помочь или побыстрее убраться с этого места, где злые люди совершили грех, ограбив и бросив умирать несчастного? Но бросить в поле беспомощного человека будет ещё большим грехом.

Он спешился с коня и подошёл к незнакомцу, перевернул его на спину и осмотрел.

Человек едва дышал, каждый вздох вырывался из его груди с тяжёлым хрипом. На теле были видны следы от побоев и раны с запёкшейся по краям кровью.

– Эй, – позвал его Аиткул, – ты кто?

Человек, сделав усилие, приподнял тяжёлые веки и посмотрел на Аиткула. Его губы пытались что-то сказать, но из груди вырвался только глухой шипящий звук.

– Ай, ай, ай, – промолвил Аиткул. – Плохо дело.

Он размышлял, что ему делать дальше. Незнакомец был явно нездешним, скорее всего беглым урусом47. Теперь такого народа было много в этих местах.

Аиткул понимал, что самым правильным было бы оставить этого человека там, где он его нашёл, и следовать своей дорогой. «Подумаешь, сколько ещё таких людей может встретиться на его пути?»

И скорее всего, он так и поступил бы, но в этот раз что-то его удержало.

Сквозь едва открытые веки на Аиткула смотрели глаза, полные боли и мольбы.

– Аҡылдан яҙҙым (акылдан яздым)!48 – обругал сам себя зло Аиткул. – Совсем на старости лет ума лишился.

Он знал, что, поступая так, может навлечь на себя и свою семью неприятности, но понимал он и то, что, бросив этого человека одного в холодной степи, обрекает его на неминуемую гибель.

Обхватив тело руками, Аиткул рывком оторвал его от земли и понёс к лошади. Тело человека было настолько лёгким, что он сделал это без особых усилий. Скорее всего, он уже много дней обходился без пищи и так сильно изголодал, что просто не мог двигаться. Аиткул закинул его на холку лошади, уложив ближе к передней луке седла.

Покончив с этим и закрепив свою «поклажу» так, чтобы она в дороге не свалилась наземь, он вскочил в седло, одной рукой придерживая её, а другой держа поводья, направил шагом свою лошадь в сторону стойбища.

Всю дорогу Аиткул мысленно ругал себя за проявленное, как ему казалось, малодушие.

– Э-ге-ге, – повторял он непрестанно.

Это «э-ге-ге» должно было означать: «Старый я дурак, нехорошо помогать беглому человеку».

Русские власти требовали выдавать беглых, всячески при этом угрожая башкирам наказанием.

Бежали крепостные крестьяне от своих хозяев на новые земли, скрываясь от жестокого и бесчеловечного обращения. Бежали старообрядцы, спасаясь от смерти, которая грозила им вследствие церковной реформы49 патриарха Никона и царя Алексея Михайловича Тишайшего, строя свои скиты50 в глухих и непроходимых местах, называя их «пустошью51».

Встречались и беглые солдаты, бегущие от жестокой муштры и нечеловеческих тягот армейской, больше походящей на вечное рабство, службы52, от которой служивый мог освободиться лишь посмертно или получив тяжёлое увечье.

Попадались и лихие люди, скрывающиеся от дыбы или плахи.

Бежали люди с заводов, которые ныне строились русскими колонистами в большом количестве по всему Уралу и Сибири. Они бежали от безысходности и невыносимых условий, в которых приходилось жить и работать на хозяев.

Россия переживала не лучшие времена. Частые неурожаи и, как следствие, обнищание крестьянских хозяйств, ведущее к большим недоимкам, опустошили русскую казну. В то время, как царский двор и близкая ко двору знать утопали в роскоши и нескончаемых развлечениях, требуя ещё больше денег у уже вконец обнищавшего и разорённого народа.

Авдей и был одним из таких горемык.

Добравшись до стойбища, Аиткул спрятал свою «находку» в небольшой пристройке у загона для овец. Тело положили на сложенные прямо на земле овечьи шкуры, обмыли и осмотрели. Кроме ссадин, на теле было множество порезов, но, к счастью, для бедолаги они были не смертельные. Он сильно ослаб, оголодал и был похож на обтянутый кожей скелет, едва мог двигаться.

Поначалу ни сам Аиткул, ни его жена не были уверены, что этому человеку удастся выжить, но продолжали за ним ухаживать, и Авдей понемногу стал поправляться.

Аиткул использовал приобретённый им в военных походах опыт.

В Северной войне, в которой он участвовал в составе башкирских войск, снаряжённых в помощь белому царю Петру I, в одном из боёв Аиткул был тяжело ранен. Пуля навылет пробила ему плечо, он потерял много крови. Только благодаря ему одному известному средству Аиткулу удалось выжить. Используя снадобья, составленные из целебных трав, он смог восстановить свои силы. Аиткула научил этому его отец, а того, в свою очередь, – его отец. Так, из поколения в поколение, в их семье передавались секреты врачевания недугов. Однажды и Аиткул передаст свои знания одному из сыновей. Башкиры с соседних стойбищ, зная о его чудесных способностях, не раз обращались к нему за помощью. Он никому не отказывал. Аиткул не требовал от людей платы, а то, что они давали ему из благодарности за его помощь, он охотно принимал, и в этом не было ничего зазорного. Таков был уклад жизни того времени.

Вот и теперь он поил спасённого им мужика отваром из трав, рецепт которого составил сам.

Почти всю зиму Аиткул терпеливо ухаживал за Авдеем. Заученные на русской службе несколько слов помогли ему побольше разузнать об этом человеке.

Авдей рассказал Аиткулу, что был крепостным в Смоленской губернии, служил у барина на конюшне. Однажды пала любимая лошадь барина, за которую он отдал бывшему её владельцу в уплату целую деревню с людьми. Не знает Авдей, как уж там вышло, но придя в конюшню поутру, он обнаружил бьющееся в предсмертной агонии животное. Вокруг губ выступила белая пена, и лошадь, тяжело дыша, время от времени вздрагивала всем телом.

– Видать, её кто-то беленой чёрной53 опоил, – предположил Авдей.

Все попытки спасти животное ни к чему не привели. Узнав это, хозяин пришёл в ярость. Он не стал долго разбираться и решил выместить всю свою злость на Авдее.

– Ты почему, собачье отродье, недоглядел! – кричал он, нанося тяжёлые и увесистые удары кулаком в лицо Авдею.

Затем хозяин велел выпороть его и посадить на цепь, будто дикое животное. Пороли его смертным боем кошками. Авдей думал, что отдаст Богу душу. «Лучше уж помереть, – рассуждал про себя Авдей, сидя на цепи, – чем всю жизнь так маяться».

Была у Авдея и семья: жена, детишки малые, только они все померли с голоду. Да и, правду сказать, жизнь крепостного была совсем несладкой. Барин обращался со своими людьми хуже, чем со скотом. Жили его крестьяне впроголодь и в вечной немилости. Вот тогда и решил Авдей бежать от своего барина.

Бежал он в Польшу на вольное житьё. Польские шляхтичи зазывали русских крестьян, обещая им вольницу.

По дороге его поймали и снова били смертным боем, привязали к столбу и держали несколько дней без воды и хлеба. Хозяин решил продать Авдея в солдаты. Записали его в артиллерию возничим54.

Жизнь солдатская ещё хуже, чем у крепостного крестьянина. Солдат должен, как бессловесное животное, выполнять приказы своего командира.

– Ходил на Каспий супротив тамошнего хана Эшрефа55, – рассказывал Авдей. – В том походе много народа осталось в басурманской земле, не выдержав долгого перехода.

Лишённое нормального провианта и воды войско бесславно вернулось в Россию.

– Несолоно хлебавши, как говорится, не за понюшку табака, оставив в землях тех погребёнными тысячи русских людей, – вздыхая, закончил он, мысленно переживая всё это вновь.

Вернувшись из похода, Авдей снова задумался о своём будущем и подался в бега. Долго прятался, промышлял чем придётся, бывало, что не всегда по совести, по-христиански поступал.

– Но голод не тётка, – как бы оправдываясь, говорил Авдей. – Кашей не накормит.

Подался он было на Волгу к бурлакам. Таскал с артелью расшивы56. Затем справил кое-какие бумаги, добрался до Камы, но и там жизнь была несладкая.

Однажды в кабаке свела его судьба с такими же горемыками, как он сам, и уговорили его идти в земли дальние – за Яик. Мол, в землях этих жизнь вольная, и барину ни в жизнь там Авдея не сыскать.

– А для начала мы решили пошалить. Ох и славно мы тогда погуляли! Ходили по усадьбам и монастырям, грабя и озорничая, а где и красного петуха пускали. Бывало, что и по дорогам разбойничали. Но однажды наш атаман сказал, что не может он так более, что тяжела ему стала жизнь наша лихая. Ночью мы пришли в одну церковь, вытащили тамошнего настоятеля, дали ему деньги и велели отслужить панихиду по всем невинно убиенным и по всем безвременно усопшим товарищам нашим. Просили отпущения нам грехов и пошли с миром.

После того поделили промеж собой по чести всё добро наше и разошлись каждый своей дорогой. Я хотел было податься на юг, в вольные степи, но по дороге случилось несчастье.

Видать, не судьба: набрёл на казачий разъезд. Я, знамо дело, сопротивлялся, но куда там… Скрутили, как цуцика, и обобрали они меня до портков. Всё забрали. Ладно хоть исподнюю рубаху оставили. Она была настолько плоха, что решили они не брать её.

Оковали меня и отправили в Мензелинск, город близ Казани.

Там держали в колодках с другими ворами, беглыми и бунтовщиками. Есть не давали. Вот я и оголодал сверх меры.

Много народу померло там от голода и пыток тамошних мучителей, – продолжал свой рассказ Авдей. – На волю была только одна дорога – смерть. Вот я и думаю: прикинусь-ка я мёртвым, по виду-то и не поймёшь, одни кожа да кости, авось они и не заметят. И вправду, куда там разбираться, когда каждый божий день нас по дюжине, а то и больше Богу душу отдавали. Только штыком кольнули разок-другой. Слышу, один другому говорит: «Кажись, преставился». Свалили в сани с другими покойниками, вывезли за город и бросили в канаву с другими мертвецами. А ночью я вылез и убежал.

Авдей рассказал Аиткулу обо всём, что с ним приключилось за последнее время, без всякой утайки. Ему хотелось исповедаться, облегчить душу. И неважно, что Аиткул басурманского рода и магометанского исповедания. Ему хотелось сбросить с души скопившийся в ней тяжёлый груз своего греховного существования и перед кем-нибудь покаяться.

Возможно, Авдей чувствовал близость своего конца. Но ожидания обманули его, к концу зимы ситуация поменялась и дела его пошли на лад.

Пока Авдей выздоравливал, Аиткул думал, как ему следует поступить с ним.

Можно было продать его бухарским и хивинским купцам. Но что-то внутри Аиткула противилось этому решению.

Идя на поправку, Авдей стал подниматься и ходить. Ходил он поначалу тяжело, но всякий раз, как выпадала такая возможность, старался помочь Аиткулу в делах по хозяйству. Со временем Аиткул стал привыкать к Авдею, да и тот не хотел покидать новое место. Не всю же жизнь ему, горемычному, по лесам прятаться. А тут какой-никакой, а кров есть. И с голоду не помирает. Да и Аиткул, видать, человек добрый, незлобивый и к нему, Авдею, хорошо относится.

– Что ж, – сказал Аиткул, отвечая на вопрос жены, как он намерен поступить с живущим у них урусом, – видно, Аллах послал его нам. Пусть живёт у нас, в хозяйстве лишние руки никогда не помешают.

Оказалось, что Авдей неплохо разбирается в лошадях, что в хозяйстве Аиткула было весьма кстати.

По всему было видно, что Авдей – мужик хозяйственный, работящий. Проведя последние годы в бегах, Авдей соскучился по мужицкой, крестьянской, работе, по земле.

– Могу и кобылу подковать, – говорил Авдей Аиткулу, хитро прищуриваясь одним глазом. – Мне бы только силёнок поднабраться.

Аиткул не всегда понимал, о чём говорит этот бородатый урус, но каждый раз утвердительно кивал головой: мол, я тебя понимаю.

Но Авдея это не слишком то и беспокоило. Теперь у него есть крыша над головой. «А что на чужбине, так везде люди живут», – рассуждал про себя Авдей.

Однажды отправившись с Аиткулом осматривать новое пастбище, он как-то присел на краю поля, взял в руку чёрный комок земли и стал мять его в ладони. А затем поднеся ладонь к своему лицу, стал с жадностью вдыхать её аромат.

– Эх, хороша у вас землица! – сказал Авдей, отняв ладонь от лица. – Чёрная, жирная, душистая. – Он ещё раз поднёс ладонь к лицу. – Ей бы зерна, – мечтательно закончил он.

Взглянув на Авдея, Аиткул заметил, что на глазах, казалось бы, загрубевшего от жизни русского мужика блеснули слёзы. Видно, что в эту минуту что-то оттаяло внутри Авдея.

Так и жил Авдей на новом месте.

Сыскали ему какую-никакую старенькую хозяйскую одежонку. Платье было маловато для Авдея. Он на целую голову возвышался над Аиткулом.

– Ну и что из того, – весело сказал Авдей, осматривая торчащие чуть ли не наполовину из рукавов руки, да и в плечах одежда была ему явно тесновата. – Не голышом же ходить, – рассудительно заключил он.

Так и остался Авдей у Аиткула в стойбище и за пастуха, и за конюха. Одним словом, делал мужик любую работу, которую ему поручал Аиткул, а тот его, в свою очередь, исправно кормил и не обижал. Правда, в первое время объясняться им приходилось с трудом. Авдей не знал башкирский язык, а Аиткул с трудом изъяснялся по-русски.

– Я татарского языка57 зело58 слабо разумею, – говаривал Авдей, объясняя своё плохое знание башкирского языка.

Несмотря на это, оба, пусть с трудом, но могли договориться. Помогал язык жестов.

Сегодня Аиткул хотел, чтобы Авдей остался в стойбище, пока они с Зиянгиром пригонят табун.

– Лошадь, – сказал Аиткул Авдею, указывая в сторону стойбища. – Вай, вай, – добавил он, прихрамывая при этом на одну ногу.

– А, захромала, – догадался Авдей. – Конь захромал?

– Якшы59, – сказал Аиткул, видя, что Авдей понял, о чём он его просит.

– Якшы, якшы, – скороговоркой повторил Авдей и затряс утвердительно головой. – Не беспокойся, – продолжил он, – посмотрю я копыто.

Приняв из рук Аиткула чашку парного молока и кусок лепёшки, Авдей перекрестился.

– Спаси Господь, – он с жадностью опустошил чашу. Молоко растеклось по его усам и бороде, оставляя белые следы. На лице Аиткула появилась улыбка. Заметив это, Авдей тут же обтёр губы рукавом рубахи. – Премного благодарствую, – сказал он. – Рахмет60.

Это ещё больше развеселило Аиткула.

– Якши урус, – сказал он и, расплываясь в улыбке, пошёл прочь.