Читать книгу Журналистика - Рита Гетман - Страница 6

В этом городе было очень много образованных людей, которые во всем разбираются. Учреждений здесь было и того больше, так, чтоб хватило для работы всем образованным людям. Когда случается какая-та непонятная неприятность с неизвестными последствиями, люди начинают писать в «инстанции». В «инстанциях» говорят и пишут на особой разновидности русского языка, который обычно используется для описания различных особо трудных жизненных ситуаций, разрешение которых зависит от решения бюрократического административного органа. Принято считать, что инстанция (под инстанцией нужно подразумевать часть учреждения – как более глобальной структуры) противостоит «маленькому человеку», и создана она только затем, чтоб этого маленького человека еще больше унизить и желательно раздавить, чтоб он впредь никогда не высовывался. Унижение состоит в том, чтоб заставить маленького человека говорить на языке инстанции и по возможности принять этот язык как внутренний. Беда начинается, когда человек внутренние монологи начинает вести на этом языке. Внутреннее учреждение побеждает и покоряет волю человека. У всех людей постсоветского пространства внутри есть эта бактерия учреждения – мы заражены ей с самого детства, вдыхаем её в свои легкие вместе с пылью детского сада (первого учреждения, с которым мы сталкиваемся), являемся бессимптомными носителями. Иногда наша иммунная система хорошо справляется, и мы благополучно проходим школы, университеты, поликлиники и работы и остаемся свободными людьми, как правило, принимая важное решение: никогда не сталкиваться с учреждениями. Или по возможности избегать их и присутствовать там как можно реже. Обратная ситуация: иммунитета не хватило, человек заболел, и в таком случае его начинает тянуть в учреждения. При самом запущенном течении болезни человек устраивается туда на работу и остается до пенсии. Он повсюду разносит свои микробы и там, где такой человек появляется, начинает витать «дух учреждения». Окружающие водят носами и словно бы чувствуют запах хлорки, сырости, пыли и еще чего-то совершенно неуловимого, пахнущего тоской, затянутостью и скукой. Этот человек всегда носит «учреждение в себе», у него внутри закрытые на обед кабинеты, где прием посетителей организован строго по часам. И люди считают его хорошим уважаемым человеком, потому что иметь кого-то знакомого в учреждении как минимум полезно. Неважно, в каком именно: любое пригодится.

Бессимптомные носители начинают «обивать пороги» и надеяться на помощь учреждения, представляя его всемогущей силой, обезличенной и всезнающей, словно не догадываясь: там работают в основном такие же «маленькие люди», беспомощные и сердитые, с закрытыми на обед кабинетами и чайниками с десятилетним слоем накипи, которые они постоянно включают да все не находят времени на чай или растворимый кофе.

Так что учреждение (или его элемент инстанция) может унижать по-разному: либо вынуждая человека работать на учреждение (унижение ab intra), либо заставляя быть вечным просителем и собирать справки (унижение ab extra). В любом случае в выигрыше остается само учреждение: как любой организм оно стремится к выживанию и продолжению рода, что невозможно без постоянной востребованности со стороны людей, а также кадровой преемственности. С другой стороны, люди сами выбирают подобную участь, страдают и пытаются рационализировать свой никчемный выбор, оправдываются перед собой и другими. В то же время они не виноваты, это такое неудачное общественное устройство, которое порой ставит в ситуацию «выбора без выбора».

Куда обращаться?

В такую ситуацию попала М. – молодая жительница микрорайона, у которой заболел ребенок. Поначалу казалось: обычный бронхит, напрашивается поликлиника (час через весь город). Впрочем, слишком уж сильный был кашель для обычного бронхита. Мальчик кашлял ночи напролет, не мог спать, кашель постепенно перерастал в рык и заставлял ребенка сотрясаться в судорогах. Пробовали вызвать скорую, там отмахнулись, мол, кашляет и ничего, температуры же нет. А дети всегда кашляют, дайте Мукалтин и успокойтесь, мамаша, все пройдет.

Не прошло.

М. плакала и звонила в разные больницы города. В приемных несчастную мать, как правило, посылали. В другие инстанции. Посылали грубо и без деликатности, не старались разобраться в проблеме. Иногда ей говорили прямым текстом: пожалуйста, бросьте такие шутки, не занимайте линию, там пациенты, которым нужна срочная помощь. М. и её сыну тоже требовалась срочная медицинская помощь, но, кажется, врачи никогда не сталкивались прежде с этой болезнью.

«Отправьте запрос в департамент здравоохранения» – посоветовали ей в частной клинике, но никак не прокомментировали саму проблему.

М. не умела отправлять запросы, она прежде никогда не писала в инстанции. Время шло, надо было торопиться: вдруг есть еще шанс на выздоровление. С другой стороны… с другой стороны, её сын чувствовал себя прекрасно. Даже лучше, чем прежде. Он превратился в послушное и покладистое существо, вел себя тихо и в основном спал. Еще его проще стало накормить. И потом: если сын останется в таком виде, то М. хорошо сэкономит на одежде, игрушках, всяких спортивных секциях, уроках английского и вообще на его образовании. Да и тише стало в квартире. М. смирилась: может, все к лучшему.

Как только объяснить в детском саду, куда подевался мальчик? Ей недавно звонили: М. сказала, что они все еще на больничном. А потом можно забрать документы. Нет, как же хорошо все складывается! Не нужно записываться в первый класс, не нужно сидеть с ним и делать математику и ходить на родительские собрания…

М. начала жалеть, что подняла панику и звонила во все подряд медицинские учреждения. Вдруг её номер сохранили и потом приедут к ней, чтобы выяснить, куда пропал ребенок? Но сын был здесь, при ней. Вряд ли его узнают по сохранившимся фотографиям. Ничего, она скажет, что все это было глупым розыгрышем, а мальчика она отправила в деревню к бабушке, чтоб поправить здоровье.

Главное, чтоб никто из соседей не догадался. Она недавно ходила в магазин, и соседка с нижнего этажа поинтересовалась, мол, где ваш сыночек?

– У бабушки. Приболел немного, – буркнула М. в ответ. – Мне за ним некогда смотреть.

Соседи порой бывают назойливыми.

Недавно она видела, как интеллигентная семейная пара из соседнего подъезда ходила по двору. Раньше они выгуливали своего ребенка в коляске, но теперь её не было: вместо коляски пара несла большую корзинку-переноску. М. застыла на месте и нагло начала рассматривать переноску. Потом перевела взгляд на соседей, а те стояли испуганные и как-то странно смотрели на М. И тут она все поняла. Она едва кивнула им и быстро отвернулась, побежав к двери подъезда. Кажется, они последовали за ней, но М. оказалась проворнее и уже была возле лифта. Значит, её теория подтвердилась: не одна она столкнулась с подобным. М. пугало возможное разоблачение. Но соседей, подумала она, опасаться не стоит. Интересно, сколько еще людей в их микрорайоне пострадали от этой странной детской болезни?

«Лишь бы об этом не узнали журналисты», – пронеслось в голове М.

Ей было стыдно, что она ничего не предпринимает, и в то же время она решительно не знала, куда ей еще обратиться. Наверное, это тоже рационализация. М. уже привыкла к новому облику сына. Так даже удобнее. И, наверное, та интеллигентная семья тоже привыкла к тому, что их ребенок теперь немного отличается от других детишек.

«Сколько еще детей заболели?», – думала она, поглаживая гладкую кошачью шерстку.

Журналисты из деревянного дома.

М. никак не могла повлиять на развитие событий: журналисты уже были в курсе. Только они, как принято говорить в учреждениях, не владели всей ситуацией, тем не менее, взяв её на контроль.

Редакция располагалась в деревянном особняке, который был включен в список памятников культуры федерального значения, но это ничего не значило. Дом разваливался на щепки и вонял, накренился в левый бок (редакция тоже склонялась к левизне, но в меру), облазил трухой краски, но все еще стоял и мозолил глаза администрации города. Его бы снести по-хорошему, чтоб расчистить место для очередного ТЦ, но памятник деревянного зодчества, потом судиться начнут. Еще и журналисты эти, будто бы не могли себе другое здание отыскать.

– Нам вообще известны точные цифры? Сколько детей заболело? – спросил один из редакторов.

– Ответили, что пока не знают, проверяют.

– Скорее всего, дернулись после нашего запроса.

Вот как они узнали об этом. В детский сад №.. перестали ходить некоторые воспитанники. Ничего такого, но обычно родители предупреждают. Сначала не было одного ребенка, потом пропал другой, следующий, очередной, и – внезапно! – целая группа куда-то запропастилась. Сотрудников детсада удивило, что родители всех детей тоже словно испарились: не отвечали на звонки и сами не пытались связаться. Вернее, одна женщина, громко рыдая, сказала, что у сына сильнейший бронхит и они планируют лечь в больницу, если, конечно, их заберут. А потом и она исчезла с радаров детского учреждения. Единственная зацепка – сильный кашель. Но, если бы речь шла о вспышке респираторного заболевания, то воспитатели узнали бы об этом: заболели бы и все дети, и сотрудники. А они в порядке. Администрация заключила: молчать, пока получается. Лишь бы об этом не узнали в надзорных органах. Пускай ситуация решится сама собой. Наверное, руководство садика не знало о главном принципе даосизма, но верно следовало ему: позволь рыбкам плавать в море. То есть, не вмешивайся. Вот и позволили. Но не предусмотрели, что родители других детей могут «забить тревогу». Мол, что такое, почему скрываете информацию, есть ли опасность для здоровья наших чад? Воспитатели не знали, но явно чувствовали, что опасность тут есть. Надо что-то предпринимать, пока родители не пожаловались.

Пожаловались. Удобно, когда твои знакомые журналисты. Можно перевалить на их плечи социально-значимые темы, пусть разбираются. За что им, в конце концов, зарплату платят?

В садике молчали, говорили, что это не в их компетенции. Журналисты озадачились и отправили официальные запросы в профильные учреждения.

Тем временем странности начали происходить в двух школах, расположенных (удивительное совпадение) в том же районе города, что и «злосчастный» детсад: там тоже «пропали» дети – первоклассники и ученики вторых и третьих классов. Не все разом, конечно; ситуация развивалась примерно по тому же сценарию. Один из родителей сообщил о болезни ребенка, а потом перестал отвечать на звонки учительницы. И так в нескольких классах. Детей нет. Родителей нет. Врачи двух детских поликлиник тоже ничего не знают.

В городском департаменте общего образования, конечно, были в курсе, но не придали значения: бывает. Случись что серьезное, по-настоящему серьезное, то администрация города или региона приняла бы меры. А потом «пропавших» детей пересчитали. В школе – около тридцати. В детсаду – пятнадцать. И пришли в ужас. Выходит, ситуация полностью вышла из-под контроля. Светили прокуратура, а потом и следственный комитет. В больницах, тем не менее, не отмечали массовых вспышек инфекционных заболеваний. Никаких директив сверху не поступало. Решили: пока молчим и не комментируем.

Запросы от редакции из деревянного дома получили. Как отвечать и что отвечать не знали совершенно. Боялись за свои стабильные рабочие места: куда потом идти из учреждения?

Возможно, причина массового исчезновения детей сразу в трех образовательных организациях города кроется в чем-то простом, даже банальном. А возможно, случилось нечто страшное, о чем и думать не стоит. Проверили на всякий случай еще несколько школ и садиков в том же районе: все дети на месте.

Начали тогда проверять личные дела исчезнувших ребят. Все из разных семей. Обычные дети. Обычные семьи. Ничего общего. Совсем ничего. Кроме одного: адреса регистрации. Все дети проживали в том самом микрорайоне, недавно отстроенном на месте бывшей промзоны. Своей школы и детсада там не было, потому всех прикрепили к учреждениям из соседнего района.

На это почему-то не обратили внимания в структурах и инстанциях. Но журналисты заметили.

В редакцию позвонили и настоятельно рекомендовали не публиковать материал, и чтоб даже не думало СМИ вообще касаться этой темы. «Вы хотите развести панику в городе?», – спросили в администрации. Разумеется, никто этого не хочет, но происходит что-то плохое и местные власти бездействуют… Местные власти очень огорчаются, если кто-то обвиняет их в бездействии. Тогда они, чтобы только опровергнуть данное ложное впечатление, разводят такую кипучую деятельность, что лучше бы продолжали и дальше сидеть в своих кабинетах.

На всякий случай мэрия объявила в городе двухнедельный карантин для всех детей, которым было от трех до десяти лет. Причин людям не объяснили, дальнейших указаний не дали, нарушителям обещали выписать административный штраф. В Городе началась паника. От этого местные власти расстроились еще больше и принялись через пресс-службу «успокаивать население». Но оно почему-то продолжало тревожиться и тормошить журналистов. Причем тут они? Все просто: люди ведь не знают, что в случае чего надо писать официальный запрос, но зато в курсе, что можно отправить письмо в редакцию. Кто-нибудь же должен разобраться.

Но пока никто не понимал, что происходит. Дети так и не объявились. Подключили полицию. Кажется, родители пропавших детей отсиживаются где-то в панельках нового микрорайона. Стали писать об этом. Просочилось мнение, что дети заболели из-за неблагоприятной экологической обстановки в том самом районе. Ответственное ведомство, которое несколько лет назад выдавало заключение о соответствии территории всем санитарным нормам, умыло руки.

Администрация начала пытать врачей, учителей и воспитателей. Устроили проверки в детсадах и школах, искали очаг непонятной инфекции. Не нашли. В городе орудует страшный маньяк? Принялись по ночам выслеживать преступника и, чего уж, хотели найти трупы. Тоже не обнаружили. Никаких следов, понимание отсутствует.

Местные журналисты из всех редакций обвинили городские власти в бессилии. Чтобы лучше прочувствовать атмосферу, которая воцарилась в Городе, обратимся к статье, которая была опубликована на сайте одного местного СМИ – единственного, кому не запретили писать на эту тему.

«Молчание властей и их же скрытность – привычное дело. Ведомства ходят вокруг да около, и меры, которые принимаются, не позволяют не только понять, а что вообще происходит, но и предугадать развитие событий. По факту, мы имеем дело с какой-то непонятной и неизвестной болезнью, но в то же время никто до конца не уверен, действительно ли все дело в инфекции. Эта версия пока негласно признана официальной, и Роспотребнадзор, очевидно, проводит эпидемиологическое расследование. Но результаты не оглашаются. Беспокойные родители опасаются, что их дети могут принести домой заразу или вообще куда-то пропасть. И это самый главный вопрос: куда делись сами школьники и воспитанники детских садов, и почему их родители молчат? Во всей этой истории нет никаких подвижек, она будто бы застыла в своем развитии и, пожалуй, это к лучшему.

По официальным данным, дети заболели неустановленной респираторной инфекцией. Почему респираторной, то есть, легочной? Выяснили, что около месяца назад в детскую больницу поступали жалобы от женщины, ребенок которой сильно кашлял. В госпитализации было отказано, и, как сообщает наш источник, знакомый с ситуацией, все дело в том, что проживает семья в другом районе и к этой больнице не прикреплена. Что довольно странно: инфекционная больница обязана принимать пациентов со всего города. Сейчас проводится расследование. Предполагается, что женщина лечила ребенка самостоятельно, возможно, этот случай позволит понять, кто стал «нулевым пациентом». Аналогичные запросы (ребенок с сильным кашлем) поступали от еще нескольких жителей города, однако никого так и не госпитализировали, и после звонков в больницы также никто не обращался. Возможно, вся эта паника используется только как предлог, чтобы отвлечь нас от чего-то серьезного? Вполне вероятно, однако вряд ли городские власти могли принять такое решение самостоятельно. Тем не менее, реальным фактом остается следующее: около трех десятков детей по каким-то причинам перестали ходить в детские сады и школы. Их родители не сообщают о том, что случилось. Наверное, подобные случаи находятся в компетенции органов опеки. Пока проблема зафиксирована в Л-ском районе города. Речь не идет о закрытии общеобразовательных учреждений, но двухнедельный карантин, который скоро должен завершиться, явно дал понять, что система дала сбой. Насколько оправданной была эта мера, какие юридические основания она имела и вообще, законно ли это? Дети, понятно, рады, родители в недоразумении: с кем оставить своих чад, когда все на работе? Кому-то пришлось брать неоплачиваемый отпуск и понести серьезные экономические потери. Говорят, власти думают даже ввести штрафы, если дети будут замечены на улице без присмотра. Тогда мы столкнемся с новой разновидностью ограничительной политики. А какая же разновидность является старой? Посмотрите вокруг и всё поймете».

Нашествие кошачьих (это не мои проблемы)

Корреспондент регионального новостного агентства К. вместе с оператором О. искал подходящий ракурс, и случайно провалился в лужу. Была весна, снег поплыл по улицам и застревал во дворах. К лужам все привыкли, но иногда забывали, что они могут быть бездонными. Корреспондент подумал, что проблема, ради которой они сюда приехали, не заслуживает освещения в отдельном телесюжете и что лучше бы снять репортаж об этих чертовых гигантских лужах. Но выбора не было: одна активная бабка достала своими звонками редакцию, шеф-редактор, не выдержав, заявил, что тема интересная и острая, и поэтому К. с самого утра торчал здесь – нужно было успеть подготовить сюжет к дневному выпуску. Он должен взять интервью у этой самой бабки, которая «потеряла покой и забыла, что такое нормальная жизнь».

– По-моему, она преувеличивает, – поделился своими мыслями корреспондент К., который ни под каким предлогом не хотел браться за дело. Он терпеть не мог всю эту «социальщину», всех этих жалующихся и стенающих несчастных. Они, конечно, не виноваты, что им некуда больше обратиться со своими проблемами, кроме как на местное телевидение, но с другой стороны, почему нельзя молча потерпеть?

Корреспондент осмотрелся вокруг – от кривого ряда разноцветных панелек у него тут же разболелись глаза. Он подумал, что никогда не купил бы здесь квартиру и что лучше уж жить в пятиэтажной хрущевке. Они, во всяком случае, как-то удачнее вписаны в городской ландшафт.

Бабка, которую он заранее невзлюбил, опоздала на пятнадцать минут. Она чуть не провалилась в лужу, пока подбиралась к корреспонденту К., он еле заметно хмыкнул, и тут же застыдился: нехорошо смеяться над этим, он же не злодей. Но помогать тоже не стал – дойдет.

– Так, надо подводку отснять, – скомандовал оператор.

– Ну да-да, – кивнул К. И принялся говорить. Разделаться бы с этой ерундой поскорее: – Жители микрорайона Р. столкнулись с необычной проблемой. Сразу в нескольких подъездах многоквартирных домов завелись целые стаи бродячих кошек. Животные шумят, являются источником неприятного запаха и всячески досаждают людям. По словам жильцов, зоозащитники и власти пока никак не отреагировали на проблему. Слово Н., неравнодушной жительнице дома №..

К. думал, что все это просто смешно. Кошки! Проблем-то больше нет. Разберите их по домам или соберите и отвезите в приют. С другой стороны, жалко их. Гораздо больше, чем бабку. К. был на стороне кошек, но решил оставаться по-журналистски нейтральным. Слово взяла неравнодушная пенсионерка. В чем, черт возьми, проявляется её неравнодушие, зачем К. так сказал? Ладно, переснимать неохота.

– Эти дикие твари на прошлой неделе набросились на меня! Я иду из магазина, пакеты полные, а они шныряют в подъезде, орут, как ненормальные. Я сколько живу, таких шумных кошек еще не видела. Кричат, как дети малые. Голодные, наверное. И вроде на вид как домашние, их привез кто-то сюда и выкинул.

– А сколько их было, не помните?

– Ой, штук двадцать точно.

– И все одинаковые?

– Да почему же, все разные!

– Котята или взрослые коты?

– Откуда ж я знаю! Ну, обычные кошки. Что вы такое спрашиваете?

– Нам нужна полная картина.

– Да пойдемте, я покажу вам все, пойдемте! Будем вам полная картина.

И повела за собой в подъезд. Пока шли, чуть не провалились – дорога вся в ямах и еще лужи эти. Им навстречу шла семейная пара с коляской, но, завидев оператора с камерой и журналиста с микрофоном, побежала в противоположную сторону. «Странные», – подумал К.

– Они вон котов разводят, – сказала вдруг бабка Н. с раздражением.

– Кто? – не понял К.

– Да вон эти, с коляской. Кот у них живет, они его в коляске-то и выгуливают. Дураки какие-то, лучше б ребенка завели.

– Вы считаете, что эти люди могут быть причастны к ситуации с котами?

– Я не считаю, я знаю, что у них тоже есть кот. Может, это всё их коты, может, не их, я просто вам рассказываю.

– Пожалуйста, не сообщайте информацию, не относящуюся к делу. Это затрудняет подготовку материала.

– А когда вы по телевизору покажете?

– Чуть позже, вечером, наверное.

Зашли в подъезд. Кошек не было.

– Спрятались.

Поднялись на несколько этажей выше – нет кошек.

«Подозрительно. Гонит бабка гусей, что ли?», – думал К.

Кошку обнаружили на 8 этаже – маленькая и грязненькая, забилась в угол и жалобно мяукала. Смотрела на корреспондента К., будто домой просилась. Он разжалобился – любил кошек. Взял на руки, оператор хмыкнул, бабка разохалась. Пошли еще выше. Нашли еще двух котов. Похоже, какой-то бездомный выводок.

– Вы бы лучше в приют кошачий обратились, чем на телевидение. Ну, подождите, разберут люди этих котов.

– Они это все специально, специально! Невзлюбили меня, козни строят, хулиганы мелкие! Узнали, что я телевидение приведу, спрятались, дурой хотят меня выставить.

– Не воспринимаете на свой счет, – попробовал успокоить женщину К.

– Вы мне не верите теперь? Их только вчера тут было несколько десятков!

– Хм. Нам бы с другими жильцами пообщаться.

– Они ничего вам не расскажут! Сидят в квартирах, запираются, не открывают. Я стучала к соседям, только и знают, что «уходите, полицию вызовем». Стращать вздумали, изверги.

К. утомился в обществе бабки и принял важное для себя решение: больше ни за что, как бы не просил шеф-редактор, он не поедет на съемки подобных сюжетов. Ну этих городских сумасшедших! Хоть кошку себе нашел. Кошка хорошая, хоть не так скучно и грустно будет в однокомнатной квартире в хрущевке.

Бабка повела съемочную группу на чердак – «там они прячутся, чувствую». Но кошек там не оказалось. Все вздохнули с облегчением, даже сама бабка. «Может, и правда сбежали куда», – заключила она.

Когда спускались (почему лифтом не воспользовались?), то встретили на лестнице, где-то между пятым и четвертым этажом, сотрудников правоохранительных органов – не то следователей, не то прокуроров – К. так и не научился отличать их. Они молча посмотрели на корреспондента, а тот зачем-то ляпнул:

– Это вы приезжали сюда по делу кошек?

Женщина в форме остановилась, недоверчиво осмотрела журналиста и ответила:

– Нет, по делу детей. А вы почему спрашиваете?

Тут же её одернул мужчина, видимо, коллега и поспешно сказал, что они ничего не комментируют и нужно звонить в пресс-службу.

«Дети… точно. Их же так и не нашли, а пропавших стало чуть больше», – вспомнил К. Им запрещали лезть в эту тему – на всякий случай. Слишком мутно. Так, сделали в начале один сюжет и на том успокоились. Решили, что мистификация какая-та, а оказывается, расследует следственный (или прокуратура?) что-то.

– А это здесь пропали? Дети? – спросил К.

– Пресс-служба!

«Как они все мне надоели», – подумал К.

– Может, чай зайти попьете? – пригласила бабка.

К. отказался. Оператор О. молча следовал за ним.

Бабка вздохнула, махнула рукой и пробубнила что-то нехорошее себе под нос. Её сюда, в этот микрорайон молодых семей, переселили по областной программе расселения аварийного жилья. Всю жизнь она провела в деревянном двухэтажном доме, он ей нравился. Каждую весну она высаживала во дворе цветы, потом все лето ухаживала за клумбой. И как-то там спокойно было, привычно. А здесь ерунда, эти лестницы и квартиры с балконами и куча людей – никто не знакомится с соседями.

Она открыла дверь однокомнатной благоустроенной квартиры, которая вообще-то была намного лучше её старого жилья. Навстречу ей кинулись кошки: не меньше двадцати. Бабка заговорила с ними ласково.

– Мои хорошие, миленькие. Никому-то вы больше не нужны. Родители вас бросили, но ничего, я присмотрю за вами.

Бабка была доброй, корреспондент К. – злой, кошки – несчастными, родители – коварными, а экология – ужасной.

Прокуратура и следственный комитет не поняли вообще ничего. Вырисовалась абсурдная нереальная ситуация. Либо все эти люди сошли с ума. И как, интересно, записать это в отчете. Как?

– Это не мои проблемы. Решайте сами, – сказал подчиненным начальник.

Эта фраза могла бы стать национальным девизом.

Сюжет про нашествие кошачьих на один отдельно взятый спальный микрорайон не выпустили: редакция сказала, что это дичь. Корреспондент К. испытывал мрачное удовлетворение. Не взяли, а он ведь говорил сразу, что не надо, что ерунда. Зато у него теперь есть питомец.