Читать книгу Чем дальше - Роман Лошманов - Страница 36

***

Зачем издавать Кавафиса на белорусском, если есть его хорошие издания на русском, а почти все, кто знает белорусский, знают как родной и русский? Имеет ли это какой-либо другой смысл, кроме того, чтобы издать тоненькую книжку тиражом 250 экземпляров не на русском? Точнее, так: есть ли у этих переводов значение бо́льшее, чем филологическое упражнение? Стоит ли переводить Кавафиса, например, на валлийский или ирландский, если есть английские переводы? Так я думал, когда попробовал читать «Выбранае» в Москве.

Вова Макаров, мой сосед по комнате в общежитии Литинститута, учился в группе переводчиков с чувашского и на чувашский. В качестве дипломной работы он перевел «Эпос о Гильгамеше» и сделал это с русского текста «Литературных памятников». Историк Гвоздева заставляла нас на первом курсе знать эпос почти наизусть – как источник, не как литературу. Идея пришла Вове после того, как он узнал о сказочной теории происхождения чувашей от шумеров. Я не мог оценить качество перевода, но все же каким бы тот ни был и какой бы ни была предыстория, он в любом случае факт чувашского языка.

У переводов стихов, как и вообще у стихов, есть, как ни странно, практическое значение. Они демонстрируют то, на что этот язык способен, какие смыслы может передавать и как. Делают его гибче и богаче, включая в культуру новые контексты. Высвечивают – в темноте неназванного – все новые части сада расходящихся тропок, в потенциале бесконечного; делают его объемным, подсвечивая с разных сторон. Благодаря переводам Кавафиса на белорусском могут быть написаны новые хорошие стихи – это ли не сверхзадача.

Мне было интересно еще, как переводчик, Левон Борщевский, справился с тем обстоятельством, что стихи Кавафиса появились в ситуации диглоссии, схожей с белорусской. Ранние тексты поэта были написаны на более архаичной и консервативной кафаревусе, в поздних он переходит на демократичную и живую димотику, используя тем не менее возможности кафаревусы как прием. Белорусский димотичен по отношению к русскому, но он кафаревусен по отношению к трасянке, смешанной русско-белорусской речи, которую пуристы вообще не считают за язык: так, чавня какая-то.

Я погрузился в белорусские тексты, «Русскую кавафиану», в оригиналы и их англоязычные переводы, в онлайн-переводчики и словари. Обнаружил, что переводы Борщевского вообще довольно точны и адекватны и в этом смысле лучше многих русских (конкретно – лучше переводов Юнны Мориц, которая затемняет то, что у Кавафиса сказано ясно и просто). Но встретился мне вот какой показательный пример.

В стихотворении «Витрина табачной лавки» есть строчка, в которой появляется, как это сделано на русском, закрытый экипаж. То есть буквально, как в греческом, просто экипаж, как нейтральное обозначение городской пассажирской повозки, вроде сегодняшней машины, а закрытый он потому, что бывают и открытые. У Борщевского он превращается в «рыдван, з усiх бакоў закрыты». Вместо нейтрального слова выбрано устаревшее и с совсем другим значением: большая дорожная карета, закрытая по определению. Либо выбрано польское – колесница, – лишь бы не использовать те другие подходящие белорусские слова, которые будут такими же, как в современном русском. В любом случае в ситуации димотики переводчик, в отличие от автора, вставляет кафаревусу.