Читать книгу Для тебя. Тайные подарки - Сафи Байс - Страница 5

Расхваленным психологом оказалась чопорная мадам лет сорока, с длинным прямым носом, чернильно-черным карэ, такими же черными бровями и большими оливковыми глазами. Один только взгляд на нее, одно только звучание ее голоса, напоминавшее журчание ручья, вселяли спокойствие и располагали к мирной беседе. Месье Кевар поведал ей о сути проблемы, точнее, он рассказал о том, что казалось проблемным для него: дочь не ходит в школу, ни с кем не разговаривает, отказывается есть и поет.

Лали слушала его с не меньшим интересом, чем мадам Психолог, и удивлялась, как же ее отец, умный, если даже не сказать мудрый, любимый отец не видит глубже верхушки айсберга. Неужели он не понял, что отобрал у нее все, что она любила, все, чем и для чего жила? Да, он этого не понял, но вот мадам Психолог догадалась сразу же, хоть и не слышала еще всей истории. Так же она поняла, что при отце Лали говорить не будет, но, для порядка, предложила ей высказать то, что ее тревожит месье Кевару. Естественно, девушка не сказала ни слова, только презрительно улыбнулась.

– Месье Кевар, можем мы с мадемуазель поговорить наедине? – мадам Психолог задала вопрос, который прозвучал больше похоже на приказ.

Отец Лали поспешно удалился, окинув на прощание дочь беспокойным взглядом. Он уже представлял, как услышит из-под двери, что его девочка снова начала неистово петь, а может и того хуже – кричать и биться в истерике. Представил, как мадам Психолог говорит, что к ней он обратился слишком поздно и ему необходимо везти Лали прямиком в психиатрическую лечебницу. Еще он сам придумал для дочери самый жуткий диагноз, который только ему был известен – шизофрения. И все это за каких-то секунд 40—50, пока он поднимался из глубокого кожаного кресла и выходил за дверь. Потом ему уже было не до мыслей, сев на кушетку, возле кабинета, он изо всех сил стал прислушиваться к происходящему внутри. Вот только ни одно слово не слышалось отчетливо.

– А теперь ты поговоришь со мной, Лальен? – спросила мадам Психолог, когда они остались наедине.

– Если Вы пообещаете, что сказанное мной не будет использовано против меня, – предупредила девушка.

– В моих планах использовать это лишь для нормализации твоей жизни, – ответила мадам Психолог. Она была приятно удивлена, что Лали с первого же вопроса пошла на контакт.

– Тогда выключите записывающие устройства, уверена, они у вас имеются, – улыбнулась юная клиентка. – Потому что Вам предстоит услышать очень откровенную историю.

Мадам Психолог решила не спорить, она взяла со стола ручку-диктофон и демонстративно выключила его перед глазами у Лали. С самого начала она была уверена, что нет ничего сложного в случае этой девушки, по крайней мере, ничего более сложного, чем старое, как мир, недопонимание между дочерью и родителем.

Лали действительно оказалась максимально откровенной. Она рассказала мадам Психолог обо всем, что привело их с отцом к ее кабинету. И, выпалив все это, как на духу, девушка застыла, вжавшись в кресло, в ожидании вердикта доктора.

– Тебе необходимо стать актрисой, – было первым, что сказала мадам Психолог.

Девушка вопросительно уставилась на нее.

– Да-да, актрисой, – доктор подтвердила, что Лали все правильно расслышала. – Ты намного талантливее и убедительнее даже тех, которые играют в опере Гарнье. Потому что твой спектакль будет длиться не несколько часов, а несколько лет.

Лали начала улавливать суть. Последующие слова женщины в кресле напротив подтвердили ее догадки. Мадам Психолог предложила ей продолжить делать то, что она делала и прежде: снова стать примерной дочерью, нет, намного более примерной, хорошо учиться, посещать уроки вокала и верховой езды, обзавестись друзьями, обыкновенными друзьями-подростками, а не теми богемными, от 25 до сорока, которые появились у нее благодаря Фотографу.

– И только когда ты станешь совершеннолетней, хотя для твоего отца ты никогда достаточно взрослой не будешь, сможешь снять с себя эту маску и быть той, кем пожелаешь, – завершила свои напутствия мадам Психолог.

– Так если для своего отца я навсегда останусь маленькой девочкой, как же я смогу…, – на лице Лали появилась неуверенность, но уже через секунду она смогла сама найти ответ на собственный вопрос: – Деньги! – радостно воскликнула она. – После совершеннолетия я получу доступ к фонду моей матери и смогу уехать. Куда захочу. С кем захочу. Хоть моделью, хоть стриптизершей, хоть порно-звездой! – расхрабрилась она.

Мадам Психолог скептически улыбнулась, бросив взгляд на ее грудь, которая еще не выходила за рамки нулевого размера, и, судя по телосложению девушки, вряд ли когда-то могла бы вырасти больше первого.

Лали поймала ее взгляд и улыбнулась в ответ:

– Вы снова правы, две последние профессии мне не светят.

Так простым меркантильным напутствием, который подарил девушке надежду на светлое и свободное будущее, гениальная мадам Психолог в один сеанс расправилась с подростковой депрессией. Удивлению и благодарности месье Кевара не было предела. Он оплатил на год вперед еженедельные визиты дочери к мадам Психолог. И Лали исправно посещала их, чувствуя, что ту хрупкую веру, которая в ней зародилась, необходимо будет подпитывать, как прекрасный, но очень хлипкий оранжерейный цветок.

Лальен удалось пробыть хорошей девочкой чуть больше, чем четыре года. А потом случайная встреча на концерте восходящей французской звезды ZAZ снова сбила ее с того ровного пути, который предначертала ей мадам Психолог. Встретилась она ни с кем-нибудь, а все с тем же Фотографом. После концерта Лали позвонила отцу и сказала, что переночует у подруги. Колин еще была рядом и подтвердила ее слова. Это было даже излишним, ведь месье Кевар снова научился доверять дочери. После осуществления маленького заговора Лали распрощалась с Колин, и отправилась вместе с Фотографом гулять по Монмартру. Он рассказывал о том, что у него заключен контракт с японским модельным агентством, и ему часто теперь выпадает бывать в стране восходящего солнца. Он ласкал ее слух своим бархатистым голосом, говоря о том, как скучал по ней и как счастлив снова встретить, какой красавицей она выросла… И теперь, когда она уже достигла совершеннолетия, он может смело сказать ей, что влюблен в нее. И чем больше Фотограф говорил, тем жарче казался вечерний июльский воздух, и тем сильнее возрастало желание Лали сбросить с себя одежду вместе со своей ненавистной маской. Давно уже она не позволяла себе роскоши поддаваться минутным желаниям. Но в этот раз желание оказалось сильнее и разрешения спрашивать не стало. Просто в один прекрасный момент ее бирюзовое платье вдруг оказалось небрежно отброшенным на траву, а тело, на котором остались одни только кружевные белые трусики, прижато к памятнику Стендаля и осыпано дикими кусающими поцелуями Фотографа.

«Прости, Фредерик! – только и успела подумать она. – Уверена, ты за нас только порадуешься».

Лали никогда бы не могла подумать, что ее первый раз произойдет на кладбище. Но кто станет о таком жалеть, когда тело взрывается миллиардами сверхновых звезд удовольствия?

«Дайте мне жить моей идеальной жизнью», – вспомнились ей слова писателя, на могиле которого, отбросив стыд и суеверия, она наслаждалась идеальностью момента.

Конечно же, отец бы не позволил ей того, чего она так давно желала – жить своей жизнью. Жизнью модели и музы Фотографа. Понимала ли она, что у фотографов за жизнь бывают сотни муз? Безусловно. Знала ли, что век модели очень краток? Несомненно. Верила ли, что сможет навсегда оставить отца, у которого, кроме нее, не было больше ни единой родной души в целом мире? Да. Со скрипом души, но все же, да, сможет.

И она смогла. Снова записка, побег, агентство, контракты, реклама, подиум… Она разыграла старый сценарий, только в новом гриме и в новых декорациях. А вот месье Кевар решил подкорректировать свою сюжетную линию. Вместо того чтобы снова тревожить всех знакомых полицейских, и гоняться с ними за дочерью, он просто отправился на прием к мадам Психолог. О как же безотказны были методы лечения этой женщины! Месье Кевару, как и когда-то его дочери, тоже стало намного лучше после первого же сеанса. А после третьего, он сделал мадам Психолог предложение стать мадам Кевар.

Все складывалось наилучшим из всех возможных образов: Лальен получила множество рабочих предложений в Японии, они с Фотографом обосновались в чудесной токийской квартирке, мадам Психолог предложила ей стать подружкой невесты, на что Лали согласилась с неподдельной радостью. А поскольку она так радушно приняла перспективу обзавестись мачехой, месье Кевар решил проявить максимальную лояльность к ее отношениям с Фотографом.

Жаль только счастье – это такая субстанция, которая не выдерживает испытания временем. То оно блекнет с годами, то покрывается ржавчиной обыденности, то просто испаряется куда-то в атмосферные высоты. Лали всегда понимала, что моногамия и фотографы – понятия совершенно не сопоставимые. И, все же, позволила вообразить себя счастливым исключением. Девушка свято верила каждому слову своего возлюбленного о том, что она для него единственная и неповторимая, что никто другой не вдохновлял его так на новые фото-сюжеты, никто другой не способен дарить ему такой заряд жизненной и творческой энергии. Для Фотографа это все тоже было правдой. На тот момент, когда он это говорил. Но его профессия предполагала разнообразие. Среди вереницы других красивых и разных лиц, нарядов, тел, он находил себе еще много постельных муз. Лали подолгу пропадала на съемках, на подиумах, на вечеринках (хоть и посещала только те, на которые в обязательном порядке ее отправляло агентство), поэтому не успевала замечать, как остывает страсть Фотографа к ней. На самом деле, ее чувства тоже уже давно остыли, просто ей некогда было, или может просто не хотелось, остановиться и подумать об этом. Так они и жили по инерции, видясь только ночью, а еще чаще – всего несколько минут утром, когда один только возвращался и готов был прямо на пороге рухнуть и уснуть, а другой уже летел на утреннюю съемку. Их счастливый экспресс несся прямо к пропасти на огромной скорости, которую можно было развить только в одном из крупнейших мегаполисов мира.

Падение Лали ощутила в одно туманное серое утро, когда зацепилась в прихожей о чужие босоножки на двенадцатисантиметровых шпильках. Сама она таких дома не держала, одевая подобные ходули только на подиум. Владелица босоножек валялась на постели Лали, в шелковом зеленом халатике Лали с Фотографом Лали. Почему-то в этот самый момент девушка припомнила массу самых разных вещей: ее ужасные ощущения в первую ночь с Фотографом, свою съемку в образе гейши для рекламы духов, недавнюю свадьбу отца, отпразднованную с неадекватным, по ее мнению, размахом… И еще по совершенно необъяснимой причине вспомнилось то, что за последние двое суток она ничего не ела… И, вроде бы, даже не пила. В глазах у нее потемнело, хотя перепуганная девушка в ее халате зажгла свет. Чтобы лучше рассмотреть, кто же там пришел нарушить ее утреннюю идиллию. В ушах у Лальен шумел океан, заглушая писклявый азиатский говор «еще-одной-музы». Ноги вдруг отказались исполнять свою опорную функцию и Лальен Кевар, потеряв почти все ощущения, тем не менее, совершенно четко ощутила падения экспресса счастья в огромную, непроглядно-темную бездонную пропасть.

Очнувшись, она увидела над собой обеспокоенное лицо доктора-японца. Фотограф тоже оказался рядом. Доктор стал что-то объяснять ему на английском. Лали совершенно ничего не могла разобрать, то ли из-за того, что ее мозг еще не полностью включился, то ли из-за очень уж сильно искаженного произношения. Но Фотограф, похоже, понимал все, потому как усердно кивал, соглашаясь с доктором, и бросал на Лали полные тревоги взгляды.

– Моя милая, у тебя истощение, – сказал он ей, когда доктор ушел. – И физическое и нервное. – Ты совсем не берегла себя, – его руки нежно касались ее лица и волос. – Нет, это я совсем тебя не берег. Ты еще ребенок,… которого я вырвал из-под опеки отца. Ох, Лали, прости меня. Давай вернемся во Францию. И все будет по-другому, совершенно по-другому, – он наклонился, чтобы поцеловать ее.

– Извини, меня тошнит, – прошептала она, отворачивая голову.

– Это нормально, – Фотограф попытался ободряюще улыбнуться. – Доктор говорил, что такое возможно. Но это не из-за расстройства желудка, в котором, я так понял, давно уже ничего не было, – укоризненный взгляд. – Это от перепада давления. Оно у тебя очень сильно понизилось, и доктор вколол тебе что-то, что должно его повысить. А голова не болит? – его ладонь легла на ее лоб.

Лали стряхнула ее, словно это была не рука любимого, а противная грязная жирная тряпка.

– Нет, меня от тебя тошнит, – сказала она и, собрав все почти несуществующие силы своего тела, кое-как сползла с кровати.

Встав на ноги Лали поняла, что ее сейчас стошнит по-настоящему – оказалось Фотограф уложил ее на те самые простыни, где полчаса назад вдохновлялся новой музой.

– Лальен, – он протянул к ней руки, – пойдем на кухню, тебе нужно поесть. А обо мне поговорим после, хорошо?

Лали вообще не хотелось о нем говорить. Просто схватить свою сумку, проверить, там ли ее паспорт, и скорее исчезнуть в направлении аэропорта. Но она чувствовала, что у нее едва ли хватит сил дойти до двери. Девушка позволила Фотографу в последний раз сыграть роль заботливого покровителя. Он подхватил ее на руки и отнес на кухню, где с ложечки накормил творожно-банановым муссом.

«Со стороны это может выглядеть довольно мило, – подумала тогда Лали. – До тошноты мило».

День только-только расцветал. В открытое окно лилась утренняя прохлада. И ничто не казалось таким заманчивым, как сесть в самолет и взлететь поскорее в розовеющее, подобно сакуре, небо. Срок контракта Лали истекал через два дня, на которые, к счастью, ничего не было запланировано. Новый контракт, также к счастью, она еще не успела подписать, потому как еще не вычитала его полностью и не обсудила его с Фотографом. Поэтому оставалось только доставить свое тело в аэропорт.

– Спасибо. Пойду в душ, – сказала Лали Фотографу, когда трогательный процесс кормления закончился.

– Я с тобой, – сказал он.

Раньше они часто принимали душ вместе или вместе нежились в ванной. В последние месяцы это стало для них чуть ли не единственным местом встречи. Но в этот раз Лали сказала:

– Я сама.

– Ты снова можешь потерять сознание от горячей воды, – запротестовал Фотограф.

– Значит буду мыться холодной, – отрезала она и, быстро выскользнув из-за стола, закрылась в душевой.

В спальне зазвонил мобильный Фотографа – ему давно пора было быть на съемке. И пока он отвечал на звонок, громко объясняя кому-то, что все придется перенести, Лали наспех вытерлась полотенцем, натянула на себя вчерашнее платье, схватила свою сумку, которая оставалась в прихожей и без каких-либо объяснений или сожалений раз и навсегда исчезла из мира моды. Она убегала, с легкостью оставляя позади всех ее фотографов, контракты, подиумы, всю ее ослепляющую, но теперь уже не такую заманчивою для нее мишуру.