Читать книгу Гримус - Салман Рушди - Страница 13

Полночь или около того. В маленьком домике на узкой каменистой площадке на самом краю прибрежного утеса, нависшего над серым пляжем, царила тишина. В темных лесах на дальних склонах таинственной горы царила тишина. Даже море и небо были спокойны.

Взлетающий Орел спал; но не спала обеспокоенная уродливая женщина на соседней с ним циновке.

Прикрытый тонким истертым одеялом Вергилий Джонс сидел, возвышаясь бесформенной грудой плоти, в своем кресле-качалке. Его неровные движения свидетельствовали о том, что он тоже был далек от сна. На несколько мгновений его глаза закрылись, но затем неумолимо распахнулись вновь, и он увидел перед собой Долорес, сутулое тело, облаченное в ночную рубашку, тощее и тихо дрожащее. В ее глазах можно было безошибочно прочитать приглашение. Несколько мгновений они смотрели друг на друга, ожирение и истощение соединились неприкрытым выражением желания. Потом губы Вергилия быстро вздрогнули и неуверенно попытались сложиться в улыбку; он извлек из недр кресла свое усталое тело, внутри которого нервы были натянуты как струны. Он подошел к двери и, подняв полог из мешковины, с неловкой галантностью отступил в сторону, пропуская миссис О'Тул вперед.

Во дворе перед хижиной, среди спящих кур, они снова неуверенно остановились, поскольку полупарализованные члены отказывались служить их еще не до конца уверенному возбуждению. Язык Вергилия высунулся наружу и быстро проделал привычный маршрут по губам; руки Долорес О'Тул безвольно трепетали по бокам, словно сломанные крылья у воробья.

– Вергилий.

Имя вырвалось у нее непроизвольно, пробравшись наружу в обход паралича; Долорес прошептала его с чувственностью женщины, расстающейся с последним, потаенным, сокровищем. Пронизав покровы его старой ночной рубашки, это слово проникло в Вергилия Джонса, и внезапно он почувствовал себя более уверенно.

– Ох, Вергилий.

Второй призыв; его взгляд начал перемещаться и наконец повстречался с сияющими глазами Долорес. Он понял, что покорен светом этих живых очаровательных глаз.

– Мадам, – произнес он, и по его телу снова пробежала волна страха, – мадам, боюсь, что я…

– Долорес, – перебила его она. – Не мадам. Долорес.

Вергилий Джонс открыл рот; звук имени будто прояснил его мысли.

– Долорес, – произнес он.

– Вергилий.

И снова пауза; теперь женщина ждала от мужчины поступка, не желая двигаться дальше без его поддержки.

Вергилий Джонс подумал: мы словно парочка перепуганных уродливых девственников. Он нашел в себе силы сдвинуться с места и шагнуть к ней.

– Моя рука, – сказал он.

Миссис О'Тул быстро кивнула и оперлась о руку мистера Джонса.

– Благодарю вас, сэр.

– Мне кажется, нам туда, – заметил мистер Джонс. – Там, у колодца, есть мягкая ложбина, поросшая травой.

Долорес согласно склонила голову. Прямой, размеренной походкой они проследовали к краю поляны и углубились под сень деревьев.

Вергилий Джонс тяжело опустился на траву и резко выдохнул воздух. Он не знал, что может сделать сейчас Долорес. Да и что может сделать он сам – тоже. Увы, бедный Йорик.

Долорес застыла перед ним, взгляд ее стеклянных расширенных глаз был устремлен прямо на него; ее руки медленно поднялись к плечам, к веревочным завязкам полотняной ночной рубашки. Вергилий понял, что сейчас произойдет, и его охватила паника; но миссис О'Тул теперь невозможно было остановить, она решительно подняла подбородок. Ее пальцы ухватились за концы веревочных тесемок и потянули; рубашка упала к ногам.

– Хорошо еще, что ночь теплая, – нравоучительно заметил мистер Джонс. – Туман почти рассеялся.

Опомнившись, он понял, что городит чушь, но на лице Долорес не появилось никаких признаков неодобрения – нагая, она застенчиво стояла перед ним, словно случайно поместив одну руку против лобка. Во тьме ее тело казалось не таким морщинистым, горб был вовсе незаметен.

Вергилий поднял руки, и она устремилась к нему, он потянул ее к себе на траву, она рывком легла и замерла в ожидании.

Мистер Джонс поцеловал ее.

Поначалу их руки двигались медленно, медленно и неуверенно – они словно изучали, как кожа прикасается к коже, рисуя на телах боязливые узоры. Но постепенно руки нашли свою цель, напряжение и скованность ушли из спин, шеи и плеч, движения стали естественными, несущими радость.

Руки вспомнили свою искусность, лихорадочные губы, разделяясь и соединяясь, отправились на поиск других губ, языки била дрожь наслаждения, открываемого заново.

– Совсем неплохо для зеленых юнцов, – заметил Вергилий Джонс, и Долорес счастливо засмеялась. Много времени прошло с тех пор, как он последний раз слышал ее смех; воистину слышать этот смех для него было высшим удовольствием, и он тоже рассмеялся.

И смех сделал свое дело; шлюзы раскрылись, и потоки желания смыли нерешительность. Их тела переплелись.

– Горб! Обними мой горб! – выкрикнула Долорес.

Руки Вергилия Джонса обхватили эту прискорбную выпуклость ее тела, принялись гладить, тереть и мять; Долорес вздрагивала от наслаждения, и чувство ущербности чудесным образом менялось, превращаясь в сексуальность.

Несколько первых мгновений она лежала рядом с ним, потом вскочила и устроилась сверху, ее руки ухватились за обширные складки его тела, с детским наслаждением она принялась мять и крутить его плоть. Они снова смеялись; Вергилию теперь тоже не нужно было страдать из-за своих небезупречных очертаний.

– Словно тесто мешу, – хихикала она, притворяясь, что лепит из его живота буханку.

Он кончил один раз, она же не кончила совсем. Любые органы от бездействия теряют чувствительность. Но ни он, ни она не обратили на эту безделицу особого внимания; то, что случилось с ними, само по себе вполне удовлетворило их – о большем они помышлять не могли. Некоторое время после того, как все кончилось, он попросту неподвижно лежал поверх нее, обтекая ее собой со всех сторон, укрывая, чувствуя под собой ее кости, жесткие и почти не покрытые мясом, совсем не как у него, – так они были одним зверем, четырехруким и четырехногим, двухголовым, украшенным улыбкой.

Ее груди были парой сморщенных сушеных фиг, его же – были большими и мясистыми, как арбузы. Его пенис, короткий и толстый, покорно лежал в жесткой лунке ее ладони.

– Даже не думай худеть, – говорила ему она. – Таким и оставайся. Оставайся Вергилием.

– Мне не удастся похудеть при всем желании, – отвечал он, – с таким-то заболеванием. Моя щитовидная железа не реагирует на диету.

– Вот и хорошо, – отзывалась она.

– Кстати говоря, – добавлял он, – представить тебя толстой я тоже не могу.

– Все останется как было, – говорила она. – Мы будем сидеть на берегу, кормить кур, слушать птиц и вести хозяйство и…

Заметив выражение его лица, она замолчала.

– Вергилий, – воскликнула она. – Все останется как было! Все!

Выражение его лица не изменилось.

Возможно, я совершила ошибку, когда решила лечь с ним. Теперь он получил то, что хотел. Теперь мне нечего ему больше предложить, нечего посулить, нечем его удержать.

Возможно, я совершил ошибку, когда решил лечь с ней. Еще одно обязательство, еще одна забота, еще один потенциальный источник вины. Если я лег с ней, то не солгал ли я ей?

Возможно, я поступила правильно, когда решила лечь с ним. Теперь между нами нет тайны, все решено, ясно и открыто. Теперь он знает, что любит меня.

Возможно, я поступил правильно, когда решил лечь с ней…

– Я люблю тебя, – сказала Долорес О'Тул.

– Я люблю тебя, – сказал Вергилий Джонс.

Им обоим было очень и очень грустно.

– Это все он, – горячо прошептала Долорес.

– Кто?

– Взлетающий Орел, – ответила она. – Если бы он не появился здесь, мы не оказались бы… здесь.

– Значит, мы должны быть ему благодарны, – ответил Вергилий Джонс.

– Да, – печально произнесла Долорес. – Мы должны быть ему благодарны. За все.

Но есть горе, подумал мистер Джонс, и есть вина: найдется ли тот, кто покорно принесет их и положит под двери Гримуса?

Долорес упрямо не сводила глаз с горы.

– Все останется как было, – сказала она сквозь сжатые зубы.