Читать книгу Гримус - Салман Рушди - Страница 17

О, какая это была замечательная вещь – сундук, огромный, затянутый паутиной, но такой удобный, замки давным-давно сломаны, крышка забыла, как открываться, а внутри хранится вся ее жизнь. О чудесный сундук, он так надежно хранил ее воспоминания все эти годы. Открыть его, погрузиться в прошлое с головой – и былые радости и горести снова омывают тебя, ничего не изменилось. Перст движется, и пишет, и движется дальше. Всем твоим слезам не смыть начертанное им. Ни всем твоим слезам, ни призраку орла. Да, да, да, это так, все замерло, застыло в вязкости лет, как застыло ее бессмертное тело, теперь такое же бессмертное, как и душа, каждый новый день оно встречает прежним, не молодеет, но и не делается старше, неизменное, вечное. Настоящее – это то, что завтра станет прошлым, все неподвижное, незыблемое, словно этот сундук, который и рассказал ей обо всем этом. Вот тяжелая крышка со скрипом открывается, время зияет перед ней узкой щелью. Вот они, свечи, преданные слуги божьи, невидимое бессмертие только-господь-наш-мудр, на свету недосягаемый сокрой-от-глаз-наших. Тот, кто меняется, да не ступит ногой около меня. Нет, нет, они не посмеют забрать это у меня. О свечи мои, как могла я так забыться, почему забросила вас, мои стройные чистые свечечки? Посмотрите, вот фотографии, они желты, как прах, они уже наполовину рассыпались, прах к праху, горстью в могилу великой королевы. Могильщик Вергилий, названный в честь поэта, жаль, здесь нет камеры, а то сфотографировать бы его и оставить здесь – желтеть и рассыпаться, навеки и навсегда. Ее глаза лучше всяких фотографических камер: она представляет его перед собой и вот он здесь – ни желтизны, ни пыли, – и тепло его тела, которое она познала вчерашней ночью, его мягкие складки укрывают ее, берегут от опасностей и гонят время прочь, под этими складками все по-прежнему. Вот, вот фотографии. Бедная малышка, сказала тетя Энни, у нее горб. Горб, горб, как у верблюжки. Она la belle dame aux camelious. Никакой пощады. Милосердные небеса, неизменные во веки веков, вот она, вот форменное платьице, маленькая монашка, девочка-монахиня, скажи семь раз аве мария, и он навсегда останется с тобой. Вот оно, прошлое. Положи его в свой сундук, драгоценного своего поэта-могильщика, положи, пусть лежит здесь неизменный, положи его в сундук и сохрани, удобно сложенного в несколько раз, переложенного, такого же, как прежде и всегда, да пребудет мир вовеки, аминь. Благослови меня иисусе, благослови и его в своей молитве, толстяка с римским именем, вергилий вергилий, дай мне скорее ответ. Я с ума схожу, так сильно я люблю тебя. Как он может от меня уйти, за что мне такая мука? Все раны закрылись здесь, боль уже почти ушла, и здесь он в безопасности, у меня в безопасности, да будет все так изо дня в день. Никакой орел не унесет его прочь в своих когтях, не вернет его к прошлому, прошлое незыблемо, в него не зайти снова, оно неподвижно и желто, оно рассыпалось, прошлое. Только перст все движется и пишет. Закрой сундук, убери с глаз долой свои детские вещи, все решено, и он останется, и все останется как было навсегда навсегда навсегда ничего не изменится и так будет всегда и мы вергилий и долорес будем навеки склеены любовью. Бедный маленький могильщик джонс, сколько он всего позабыл, груз прошлого лежит у него на плечах, и благодаря этому грузу настоящее не изменится. Вергилий, вергилий, дай мне скорее ответ. Вот так, закрой сундук, в нем ничего не меняется, все по-прежнему, замерло. Погладь его и будь благодарна. Теперь я готова погладить его. Погладь, и дело с концом.

Она подмела в доме и убрала со стола, свернула циновки и вытерла пыль с кресла-качалки, раздула очаг, положила в котел свежие коренья и налила воду. И взялась стряпать обед – на двоих. Их будет здесь только двое, незыблемых, как скалы, неизменных, как эта комната, Долорес О'Тул и Вергилий Джонс, Вергилий О'Тул и Долорес Джонс, Вергилий Долорес и Джонс О'Тул, Вергилий О'Долорес и Долорес О'Вергилий. Как два чудака: Уильям Фицгенри и Генри Фицуильям. Не прерывая работы, Долорес О'Тул усмехнулась.

Когда призрак появился в дверях, она его не сразу заметила. Призрак, высокий и светлый, остановился в нерешительности в дверях хижины, не зная, как объяснить Долорес свои затруднения. Она продолжала стряпать, не обращая на него внимания, – и тогда он вежливо кашлянул.

Она мгновенно обернулась к двери, и слово «Вергилий!» уже растянуло ее губы, да так и застыло. Ее рот открылся и начал беззвучную работу: она закричала, но не раздалось ни звука. Долорес начала медленно пятиться и отступала, пока не наткнулась на сундук.

– Миссис О'Тул? – спросил призрак. – Вы не заболели? Вы бледнее смерти.

Ужас наконец достиг ее сердца. Она рывком откинула крышку сундука и запрыгнула внутрь. Быстро, разбрасывая содержимое, нашла то, что нужно и вскинула руку с зажатым в ней предметом – небольшим распятием, вырезанным из дерева и уже порядком изъеденным древоточцем.

Она выкликнула:

– Изыди, Сатана!

– Долорес, – сказал призрак. – Успокойтесь, Долорес.

– Уходи прочь, – продолжала выкрикивать Долорес О'Тул. – Тебя нет здесь. Мы живем тут одни. Вергилий Джонс и Долорес О'Тул. И больше никого. Вот смотри: здесь только две циновки. Я готовлю обед на двоих. Здесь нас только двое. И по-другому не будет.

– Вы не узнаете меня? – медленно спросил призрак. – Вы не помните, кто я?

– Уходи прочь, – сказала миссис О'Тул, прячась внутри сундука. – Не приближайся. Уходи туда, откуда пришел. Возвращайся к Гримусу. Призрак Каменной розы, изыди! Я не верю в тебя!

– Каменная роза, – повторил призрак. – Гримус. О чем…

– Изыди! – пронзительно завопила Долорес О'Тул и захлопнула крышку сундука.

Призрак прошел в хижину и остановился посреди комнаты, раздумывая, что теперь делать. В конце концов, он же хотел поговорить с Долорес наедине, значит, Вергилия Джонса пока еще можно было не звать. Он приблизился к сундуку.

– Господи, защити меня! – раздалось изнутри, едва он чуть приподнял крышку.

– Миссис О'Тул… Долорес… – снова заговорил призрак, – я хотел предложить вам кое-что.

– Нет, нет, – закричала Долорес. – Тебя нет здесь.

– Я знаю, вы хотите, чтобы я ушел, – продолжил призрак. – Вы боитесь, что я уговорю мистера Джонса идти со мной. Но что вы скажете, если я предложу вот что: пойдемте все вместе, вы, я и Вергилий? Что вы скажете на это?

– Тебе не заманить меня на гору, – сказала Долорес, сверкнув глазами. – Там наверху лишь прошлое. Мы оставили его позади. В прошлое нельзя войти заново. Все по-прежнему. Прошлое неизменно. Уходи.

Призрак вздохнул.

– Значит, мы расстаемся врагами, – произнес он. – Дорогая миссис Долорес, мне очень жаль, что так вышло; особенно теперь, когда вы больны. Я пойду приведу Вергилия… мистера Джонса.

– Оставь его в покое! – заорала Долорес. – Уходи и не смей трогать его!

Призрак вышел из хижины.

Бегом возвращаясь к колодцу, где он оставил Вергилия Джонса, Взлетающий Орел вспомнил разговор двух индианок-аксона, который подслушал еще мальчиком.

– С этим Рожденным-от-Мертвой нужно быть осторожными, – сказала тогда первая скво.

– Да, – ответила вторая скво, постарше. – У того, кто так родился, в глазах навсегда поселяется смерть.

И Ливия Крамм говорила ему это.

И Вергилий Джонс назвал его Разрушителем.

Но сам он ничего этого не хотел.

А кто хотел?

И кто такой или что такое этот Гримус?

А Каменная роза?

И согласится ли Вергилий Джонс идти вместе с ним? Или, может быть, теперь, узнав о болезни миссис О'Тул, он откажется?

Задыхаясь, он мчался к ложбине у колодца.