Читать книгу Невольница. Книга вторая - Сергей Е. Динов - Страница 14

Осеннее, лиственное разноцветие укрывало аллеи Николаевского12 бульвара плотным великолепным ковром. На одной из парковых скамеек отдыхал пожилой, болезненный господин, профессор Введенский с седенькой бородкой, в старомодном сюртуке отставного служащего. Опершись о бронзовый набалдашник трости обеими руками, он задумчиво и мечтательно созерцал спокойный горизонт стального моря, где таяли в голубоватой дымке паруса уходящего торгового судна под кровавым турецким флагом.

Профессор любил побродить, посидеть в одиночестве на краю городского плато, откуда открывался великолепный вид на гавань с кораблями и море. На этом месте еще в середине XVIII века возвышалась турецкая крепость Ени-Дунья13. Ныне бульвар, если сидеть спиной к городу, слева венчал Воронцовский дворец, справа – площадь с памятником14 Дюку де Ришелье в обрамлении великолепных зданий и дальше Думская площадь.

Образованный, умудренный жизненным опытом Введенский любил в минуты безмятежного отдыха негромко, чтоб не сочли за сумасшедшего, побеседовать с самим собой пред духом почившего товарища, побрюзжать по-стариковски, проговорить свои будущие возможные мемуары:

– Жизнь – чудесный дар, господа… Она прекрасна всеми своими причудливыми, трагическими переплетениями человеческих судеб. Но вы бы ужаснулись, дорогой мой друг, Афанасий Ильич, если б узнали, как эти несколько лет, без вашего участия, сомкнулись в кольцо невероятных событий.

За спиной послышался звонкий детский смех, нервный шепот и девичье хихиканье. Введенский примолк, обернулся, осмотрелся по сторонам. Аллея бульвара оставались безлюдной. Профессор горестно вздохнул, понимая, что его старческие воспоминания о событиях давно минувших дней, сопровождались слуховыми галлюцинациями…

Казалось, совсем недавно, какой-нибудь десяток лет назад, по аллейке Нового бульвара бежали две хорошенькие, бойкие нарядные девочки, одна на год – на два постарше другой. Младшая, Агния, резвая и верткая, хулиганистая и своенравная, присела на корточки, распуская колокольчик пышного, светлого платьица, собрала букетик осенних листьев и спрятала в нем свое премилое пунцовое от бега личико. Старшая, Агнесса, более сдержанная, благовоспитанная, в белом платье гимназического покроя, остановилась, перевела дух и зашагала дальше медленно, с прямой осанкой, достойной будущей леди. Она бережно несла на руках, прижимая к животу, будто грудного ребенка, тряпичную куклу – игрушку младшей сестры.

– Агния! Агнесса! Баа-рыыыш-ниии! Извольте вернуться!

Чопорная, худосочная дама, в чалме седых волос, в темных одеждах провинциалки – мужиковатая гувернантка безнадежно отстала от своих резвых подопечных, раздраженно звонила издалека в колокольчик, призывала непослушных воспитанниц вернуться обратно.

Старшая сестра обернулась на перезвон.

Младшая, используя момент, метнулась в кустики, спряталась за известняковой тумбой с вазоном.

Старшая с беспокойством оглянулась по сторонам, потеряв из вида сестру, но в последний момент заметила конец голубой, развязавшейся поясной ленты, змейкой ускользнувшей за тумбу. Старшая сестрица строго нахмурилась, обошла тумбу с другой стороны, осторожно заглянула за угол, увидела сидящую на корточках непослушную сестренку.

Малышка Агния увлеченно карябала, выводила острым камешком каракули на податливом известняке тумбы. Агнесса высунула из-за вазона тряпичную куклу с пуговками глаз и проговорила за нее, утрируя голос под кукольного персонажа, как бы предлагая закончить игру в прятки:

– Туки-луки, Агня. Мы с Агнешкой тебя нашли! Домой! Пора домой!

С бульвара продолжал нервно трезвонить колокольчик гувернантки.

Младшая сестренка капризно нахмурилась, выходить из укрытия не собиралась. Она докарябала на тумбе забавное лохматое солнышко, в серединке дорисовала переплетенные буквы «Р» и двойное «АА», затем с большим неудовольствием, свойственным подрастающей личности заявила:

– Мы не телёнки!.. Пускай звенит себе, корова.

– Фу! Как грубо, Агня! Как не культурно! – возмутилась старшая Агнесса. – Во-первых, не телёнки, а телята. Во-вторых… – назидательно проговорила старшая сестра и примолкла.

Ниже бульвара по склону, продрались сквозь кусты Греческого парка и принялись гуськом сползать, спускаться к морю трое бродяг в грязных одеждах. Тощий оборвыш приостановился, оглянулся на звонкий девичий голосок, прохаркал нездоровым смехом, прохрипел товарищам:

– Губан, ай, Губан! Глянь, каки аппетитныя барыньки-то там наверху, а? Чистянькия! Румяненькия! Так ба и скушал зараз! Хам-хам! Пряма сахарок… Хрум-хрум-хрум!

Косолапый низкорослый крепыш, по кличке Губан, в грязном, поношенном сюртуке слуги, оглянулся, ужасая своей желтой, морщинистой, уродливой личиной, бельмастым левым глазом, родимым пятном во всю щеку и оттопыренной слюнявой губой, от которой, видать, и получил свою кличку. При виде белоснежных одеяний девочек, на фоне глубокой солнечной тени, Губан ощерился в жуткой улыбке однозубого рта и просипел, пропитым, простуженным голосом:

– Свежааатинка!

Двое грязных сотоварищей ответили харкающим, хриплым смехом пропойц. Забавы ради, ужасный Губан раскинул обрывок рыбацкой сети, что волок за собой. Тощий подхватил другой конец сети, распуская его в короткий невод. Оба шутника поползли обратно, вверх по крутому склону к девочкам, как бы намереваясь их поймать. Старшая Агнесса, хоть и не расслышала слов ужасных босяков, нервно схватила младшую сестру за руку, попыталась вытащить ее из-за тумбы обратно на солнечную аллею бульвара. Но младшая Агния из вредности упиралась, капризничала, мотала головкой, отказываясь подчиняться. Старшая сестра попыталась напугать ее страшным шепотом:

– Это же бандиты! Бежим скорей!

Малышка Агния совершенно не испугалась ужасных перекошенных рож шутников, крадущихся на карачках по склону, потрясающих обрывком сети. Наоборот, резвая и бесстрашная до глупости, девочка восприняла это как безобидную игру, предложенную взрослыми, и заверещала весело:

– Рыба-рыба-рыбаки! И мы – улов! А ну-ка, попробуйте, поймайте! Туки-луки!

Младшая отползла на корточках, спряталась за угол тумбы с вазоном.

– Глупая девчонка! – возмутилась Агнесса. – У них пиратские рожи! Бежим скорее!

– Эт-то головорррезы капитана Флинта! – задорно и весело закричала безрассудная малышка Агния и запела тоненьким, высоким голосочком:

– Ё-хо-хо! На сундук с мертвецом и бутылка рома!

Хриплым кашлем-смехом ответили им ужасные оборванцы, подобрались по крутому склону совсем близко к девочкам. Бельмастый Губан решил не тянуть с шуткой и бросил конец сети в сторону старшей Агнессы, та увернулась. Младшая Агния смело подхватила сухую ветку, защищая сестру, размашисто хлестнула Губана по грязной руке, протянутой в ее сторону. Но когда шутник зацепился черными ногтями за подол нарядного платья девочки и потянул к себе, Агния смело и жестко ударила Губана веткой по лицу. Тот хрипнул от боли, грязно выругался, приложил пятерню к бельмастому глазу. Сквозь коряги его пальцев по небритой щеке медленно поползли щупальца черной крови. Губан взвыл от гнева и боли. Агнесса в этот момент с силой выдернула младшую сестру за руку обратно на солнечный бульвар.

Малышка Агния спряталась за спину сестры. Агнесса заметила на скамейке немолодого, подтянутого мужчину, будущего профессора Введенского, еще без бороды, с бледными, припухлыми щеками. Он пристально наблюдал за выскочившими на бульвар девочками, одев на нос пенсне, для лучшего зрения. Услышал звериный вой из-за кустов, поспешил подняться и бросился на помощь перепуганным детям.

Кусты за гипсовой тумбой с вазоном раздвинулись, открывая ужасающие бандитские рожи босяков. Введенский храбро пригрозил оборванцам модной тростью с бронзовым набалдашником. Тревожные перезвоны колокольчика, что сотрясала в отдалении и негодовании гувернантка, так же заметив своих подопечных, повергли грязную компания босяков в замешательство. Листвяная завеса кустов задвинулась, сокрыла перекошенные бандитские рожи. Преступная ватага оставила за собой право на бесчинства в вечернее и ночное время. Днем предпочла не выбираться в свет, несмотря на ранение своего товарища, взбешенный рык и вой которого еще некоторое время доносились из-за кустов.

Агнесса потянула младшую сестренку за руку, приблизилась к Введенскому, определив в нем единственного защитника и спасителя, в благодарность присела перед ним в легком книксене. Откланялась она и тряпичной куклой, тем самым, выражая свое нервное состояние и ужас, только что пережитый при появления столь жутких оборванцев. Младшая Агния за ее спиной угрюмо молчала, не менее сестры, потрясенная своим храбрым и безрассудным поступком, правильно разумея, что острым сучком сухой ветки могла лишить бельмастого страшилу его невидящего глаза.

Дрожащим голосом кукольного персонажа старшая Агнесса, скрывая свое волнение, проговорила, обращаясь к Введенскому:

– Ззздравствуйте, сударь! Премного вам благодарны за участие!

Малышка Агния обернулась назад, не нашла среди кустов страшных шутников, понимая с детской непосредственностью, что беды, скорее всего, удалось миновать, таким же тоненьким, дрожащим голоском, как и у сестры, пропела:

– Здравствуйте, господин поэт!

Введенский постарался подальше увести напуганных девочек подальше от опасности, которую все еще могли таить кусты, хотя сам сильно переволновался при появлении столь жутких бродяг, которых принял за безумных грабителей, выползших из своих подземных укрытий средь бела дня. Наконец, близ памятника Дюку де Ришелье он остановился, перевел дух и ответил сестрам сдержанно, но игриво:

– Как же вы неосторожны, невесты! Добрый и вам день!

Старшая Агнесса приняла суровый и независимый вид, ответила с иронией, не свойственной тринадцатилетней девочке:

– Простите, сударь, но вы слишком стары для флирта. Мы с сестрой весьма благодарны вам за спасение, но… – девочка не договорила, сочла свои замечания все же неуместными в данной ситуации.

«Сударю» Введенскому было в то время около сорока лет, для юных девочек он, разумеется, был уже слишком стар. От неожиданности Введенский замер с открытым ртом, оказавшись не в состоянии достойно ответить задиристой малолетней красавице. Младшая Агния забрала у сестры куклу и сказала от ее имени, картавя, поддерживая игру в этот своеобразный кукольный театр:

– Мы с Агнешкой бесконечно благодарны вам, сударь, за спасение.

Агния имела в виду свою куклу и обозначила игрушкой уважительный поклон.

– Простите, барышни, – решился уточнить Введенский. – Значит, вас зовут Агния и Агнесса. А вашу тряпичную воспитанницу, если я правильно понимаю, Агнешка?

– Именно так, – снисходительно кивнула головой старшая сестра.

– Позвольте выразить вам почтение и признаться, что мы втроем, инкогнито, были на вашем вечере поэзии, – продолжила младшая Агния голоском куклы.

Введенский искренне обрадовался.

– Невероятно! – воскликнул он. – Дети посетили столь нудное мероприятие, как вечер местных поэтов? Очень и очень приятно. И как же вам показался ваш современник в моем лице?

Мужиковатая гувернантка, тем временем, подошла к своим подопечным, угрюмым поклоном поблагодарила за участие Введенского и почтительно замерла в ожидании окончания беседы.

– Как вам поэзия нашей северной Венеции, милые барышни? – продолжил Введенский.

Старшая Агнесса гневно сверкнула глазами на гувернантку, давая тем самым понять, что она уже давно вышла из возраста подчинения, несколько картинно красуясь пред этим миловидным, вовсе не старым мужчиной, в которого можно было бы и влюбиться, в отсутствии достойных ровесников, но не щадя самолюбия Введенского, вдруг заявила:

– Отвратительные стихи, сударь! Вы плохо подражаете Гёте, лорду Байрону… и, Бог знает, кому-то еще… весьма и весьма узнаваемому. Какой смысл в подражании?

Обескураженный прямотой девочки, Введенский нахмурился. Категоричное заявление юной барышни повергло его в уныние, но ответил он спокойно и удрученно:

– Так-так. Спасибо, спасибо… юные занозы! Оказывается, изучать русскую словесность, еще не значит складывать удачную рифму.

– С господином Пушкиным вам, сударь, в поэзии, увы, никогда не сравняться, – неумолимо продолжала свою неоправданную агрессию старшая Агнесса.

– Вот как? – не сдавался унылый Введенский. – Я лишь равняюсь на светилу русской поэзии, но подражать ему не смею. Стихи, рифмы, как мысли, мои беспощадные барышни, приходят сами по себе… Ночное вдохновение, знаете ли… Но отчего ж я впал в немилость пред столь юными особами?

Агнесса нахмурилась сурово, осуждающим тоном заявила:

– У вас слишком юная супруга… сударь! И вы смеете появляться с ней в свете?! Это же не прилично? Вас могут принять за отца с дочерью.

Агния глупо хихикнула и поддержала старшую сестру:

– Да-да. Она годится вам в дочки!

Кукла в руках Агнии поддержала сестер и закивала тряпичной головой с глупыми глазками – пуговками.

– Да-да-да!.. – глупо заверещала малышка Агния. – Слишком маленькая для жены! Не кажется ли вам, сударь?!

Обе сестры прыснули от смеха и убежали по аллейке прочь от гувернантки.

Ближе к памятнику на проезжую часть бульвара в этот момент выехала и приостановилась черная карета с замысловатым гербом на дверце. Край тяжелой занавески из бордового бархата на окошке отвела в сторону мужская рука с черным агатом в перстне и поманила кого-то пальцем.

Из кустов выбрался коренастый оборванец Губан. Левый глаз его был перевязан грязной кровавой тряпкой. Раненый Губан, неловко озираясь по сторонам, взобрался за задворки кареты. Карета прибавила ход и укатилась по бульвару в сторону Воронцовского дворца. Губан с задворок проезжающей кареты приметил девочек и погрозил им во след грязным кулаком. Но сестры этого не заметили.

К Введенскому, обескураженному детской недоброй прямотой и резкостью высказываний, с ироничной улыбкой подошел тучный господин Потоцкий, спросил намеренно громко и язвительно:

– Как вам юные занозы, сестры Рудерские, уважаемый Велемир Васильевич? Огонь и лед?! Шипы и розы?

– Ах, Афанасий Ильич, право, не заслужил такого отношенья! – ответил Введенский и разразился недоброй тирадой:

– Ошпарили и обожгли! Разбили, разодрали в клочья жалкую душонку поэта, беспощадные, злые, скверные, неблагодарные девчонки! Простите за резкость. Обидели ни за что… своего спасителя! Ах, право, не ожидал от малолетних заноз подобных нелестных отзывов на свои стихотворные вирши, признанные! Извольте заметить, Афанасий Ильич, признанные в петербургских поэтических кругах! Что ж, обидно!.. обидно, знаете ли, но… Да Бог с ними! Хотя весьма и весьма поучительно и полезно узнать искреннее мнение аудитории о своем творчестве. Но обидно… Да-с.. Обидно, – никак не мог успокоиться Введенский.

– Простите их великодушно… Сироты, – пояснил о сестрах Потоцкий. – Мать с отцом погибли от рук грабителей в пригороде Петербурга. Такое горе… Сестры на попечении дяди – промышленника Градова. Ближайшего, кстати сказать, родственника самого генерал-губернатора.

– Неужто, стихи мои столь плохи и невнятны? – горевал о своем фиаско Введенский.

– Вы меня, торговца спрашиваете? – снисходительно улыбнулся Потоцкий. – По мне так хороши, а гимназистки, видать, иного мнения. К образованной молодежи надобно прислушиваться… Наше будущее.

Он посмотрел во след сестрам, убегающим по аллее впереди гувернантки, и признался:

– Старшую, Агнессу я себе приметил… Девочка с характером, достоинством, умна и расчетлива не по годам. Хорошая может случиться партия…

Введенский тяжко вздохнул.

– Они меня старым обозвали…

Потоцкий возразил задорно:

– Что есть, то есть! По их младым летам – безнадежно старые мы оба! Но это ж, ровным счетом, ничего не значит, любезный друг. Мы ж при том, при всем – не бедные!

Потоцкий натужно расхохотался, вдруг хрипло и болезненно закашлялся. Введенский по-дружески легонько похлопал старого знакомого по плечу.