Читать книгу Невольница. Книга вторая - Сергей Е. Динов - Страница 7

Веденяпин намеревался расслабиться за пару дней, подавить в себе чувства бездарности, неудачника и лишнего на чужом празднике жизни. Весь лихой актерский кураж на съемочной площадке давался с большим трудом и требовал непомерных затрат нервной энергии. Организм, за пятнадцать зрелых лет отравленный спиртным, и душа, растревоженная подзабытым талантом фиглярства, требовали испить не дешевой сивухи местного разлива, не портвейна в «три семерки» – традиционного пойла вольных художников, не палёной водки «в три наката без закуски», а приятного, охлажденного украинского пивка «оболонь». Выпить неторопливо и культурно, сидя в бархатных ресторанных креслах, не переминаясь с ноги на ногу у столика-грибка в забегаловке «Кавказ» близ киностудии, где готовили вкусное, наваристое харчо, лобио и хинкали, но посетители неловко мостились на неудобных насестах высоких столиков или уныло топтались рядом.

Роман решил потратить последние деньги «с толком и с оттяжкой», в приятных прогулках под каштанами и акациями любимой и неповторимой Одессы. Актер планировал растянуть удовольствие: попить пиво в парке на Дерибасовской, затем на Морвокзале, любуясь красотами порта и «гривастого» прибоя на дамбе Воронцовского маяка. Пивную прогулку он намеревался усилить рюмочкой ледяной водочки в баре гостиницы «Красная», что на Пушкинской. Завершить вояж хотелось в новом пивном баре на Большой Арнаутской, где по сносной цене давали свежих, вареных раков. Таков был оптимистичный план загулявшего актера.

В начале 90-х годов прошлого столетия Одесса оживала после советского застоя. Вернулись вывески со старинными названиями улиц. Вновь явились Ланжероновская и Ришельевская, Греческая и Екатерининская. В кафе у Фанкони прилично, вкусно и недорого кормили. На книжных развалах в парке при Дерибасовской можно было купить четырехтомник Бунина, редкие книги русских классиков, сборник стихов «Нерв» Высоцкого.

Для покупки продуктов к зарплате сотрудникам киностудии выдавали талоны. Это нисколько не мешало чувствовать себя свободным и уверенным в ближайшем будущем, при наличии, разумеется, достаточного количества денег в любой валюте. Евро, напомним, тогда еще не родился.

Монетный двор Одессы выпускал в те времена фальшивые купюры и монеты, разумеется, в шутку. Можно было купить на сувениры: «черную сотню», «один ельцин», «три шишлинга», «залатой дюкат» и многое забавное другое. Что лишний раз напоминало туристам и заезжим гастролерам: Одесса – особый город есть и будет. Выделялась эта «жемчужина у моря» своей самобытностью в Советском Союзе, и продолжала выделяться своей уникальностью даже с началом становления «самостийной, жовто-блокитной» Украйны, задолго до всяческих «цветных» революций и «майдановых» потрясений.

Веденяпин хотя и обрел чувство легкого душевного равновесия в тот вечер, но ощущал себя в Одессе одиноким, брошенным на произвол судьбы странником. Угнетающим смятением накрывала его намеренно громкая украинская речь на Дерибасовской и Ришельевской, гортанная ругань и склоки торговцев на знаменитом Привозе. На улице все еще Баранова, что у банно-прачечного комбината, задиристые продавцы магазина «Продукты» раскусили в Веденяпине приезжего.

– Ой, же ж, тольки вот не надо!.. не надо прикидываться одесситом з вашим веселым акцентом и талонами на продухты!.. По вашей кислой физии, странный ви товарищ, сразу видать, щё ви самый щё ни на есть залетный москаль, – громко и возмущенно заорала толстая, прозорливая торговка за прилавком, когда Рома попытался расспросить о сортах украинского «пивняка» и неосторожно поинтересоваться, не кислый ли напиток.

– Щё ви такое говорите?! Какое кислый?! – возмутилась торговка. – Усё натуральное с солоду. Тю!.. И щё ж за такая на вам смешная одёжа? Це с Привоза али ж с барахольной Молдаванки, не пойму? Такие лапсердаки не видали в Одессе с времен Япончика… И щё ви стоите в ём красуетесь, как Гоголь с Пересыпи?! Берите щё пожелаете, и ходите себе стороной… Или же не берите, и ходите дальше, как хотите, гражданин великий москаль! Щё б ви сдохли усе!..

Обиженный враждебным приемом, пасмурный Веденяпин уходил с парочкой бутылок пива купленной «оболони». Продавщица насмешливо заявила для подруги, крикнув вдогонку:

– Не-не, ви гляньте, москаль-то вырядился!.. Такое мой дедушка не носил до семнадцатом году! Чтоб им усем пусто было москалям поганим!..

– Бендеровка! – не сдержался и выкрикнул Рома в дверях магазина. – Щё б те ни в жись долларов не видать!..

– Щёооо?! – заорала торговка, но «москаль» уже сбежал за угол дома, прошелся через дворы и выполз обратно к парку с памятником генерал-губернатору графу Воронцову. Веденяпин поуспокоился, присел на скамеечку, выпил бутылочку пивка в грустном одиночестве. Тогда еще это можно было сделать в парке, чтоб вы знали, и не нарваться на неприветливых одесситов или полицию, в натовском обмундировании.

Тогда вам, граждане, не сейчас, не мирная оккупация Одессы демократией Европы и Америки. Тогда еще было время, более или менее, спокойное. Люди кино дружили, вопреки национальному признаку будущей вражды и разобщения.

С испорченным настроением столичный актер передохнул в скверике, припрятал бутылочку с пивом в пакет и отправился обратным трамваем в студийную гостиницу, в надежде на дружескую беседу с коллегами. Пивная на Большой Арнаутской откладывалась на завтра.

На Французском, вернее, пока еще Пролетарском бульваре, трамвайчик прозвенел мимо завода шампанских вин «имени» режиссера Ашкенази, как в шутку льстили киношники своему коллеге. С этими чудесными звоночками для подвыпившего Веденяпина наступило вдруг полное умственное отрезвление и благотворно не проходило последующие несколько дней.

После мелодичных перезвонов у актера неприятно зашумело в ушах, как это бывает перед помутнением сознания в больнице, когда медсестра с жутким треском разрываемой ткани вонзает толстенную иглу в твою вену. Реальные звуки отдалились в пространстве. При такой явной слуховой галлюцинации Рома забеспокоился. На повторный перезвон обернулся к окну, и приметил, как по ходу движения по тротуару проскользнула дама в старинном кринолине XIX века и приветливо взмахнула во след трамваю веером из страусовых перьев. В ярких сполохах солнечных лучей дама вспыхивала на мгновение искорками всех своих драгоценностей, шитых золотом одежд и тут же исчезала, переходя в густую тень зеленых кустов и шатров акаций. Для впечатлительного актера это явление показалось изумительным призраком из прошлого, сюрреализмом.

Роман поспешно сошел на остановке, желая познакомиться с прекрасной дамой. Он разумно рассудил, что приятная зрительная галлюцинация, скорее всего, связана с актерскими пробами для исторического фильма, но никак ни с его видениями по случаю выпивки и сильным мозговым внедрением в ту далекую историческую эпоху, благодаря историку Скальковскому…

Когда крепость Хаджибей, будущая неповторимая Одесса, начала «произрастать по генеральному плану Франца де – Волана, утвержденному… императрицей Екатериной II, – Большим молом, малым жете – гаванью для гребных судов, эллингами, верфью для починки казенных судов, двумя пристанями с набережною для удобного приставанья купеческих кораблей, двумя церквями во имя святого Николая и святой Екатерины». И многим, многим другим, что громоздилось цитатами и фактами в беспокойном, воспаленном мозгу Веденяпина грудой архивных фолиантов на пыльном, захламленном чердаке.

Воображение сильнее разума. Не смотря на все ухищрения психиатров, сие философское понятие не поддается анализу. Что есть воображение? Жизненный опыт, усиленный разумом? Или, быть может, воспоминания человеческой души неких иных жизней?..

Впрочем, стоит ли так усложнять повествование. Уговоримся, что воображение – это игра разума и не всегда больная. И отправимся к новым приключениям по воле разума.

Прогретый воздух был настолько плотным и тяжелым, что лучи солнца нарезали его ломтями, ослепительный кусок чередовался с тёмным, теневым.

Роман Веденяпин, взбудораженный собственной мозговой метаморфозой, с «Историей города Одесса» подмышкой догнал на бульваре гуляющую даму в кринолине и на правах костюмного персонажа, практически, из той же самой эпохи, без лишних церемоний представился:

– Шацкий. Дмитрий Александрович, действительный статский советник, историк. К вашим услугам, мадемуазель.

Разряженная, напомаженная, напудренная дама кокетливо прикрыла утонченное личико перьями веера, взглянула проникновенно влажным взглядом искрящихся глаз на наглого незнакомца, промолчала и продолжила свой путь.

Роман был не из тех мужчин, кто, при своей невыразительной внешности, быстро и бесповоротно сдаются. Он скорым шагом обогнал даму и решительно преградил ей путь. Остановился с намерением узнать у таинственной незнакомки, по какому поводу та, в одиночестве, вдали от театров и киностудий, гуляет в таком вычурном, дорогущем наряде из шелков, парчи и батиста, цена которому по нынешним меркам тысяч десять – пятнадцать заморских долларов.

Да-да, господа, вы не ослышались. На даме был настоящий, не бутафорский наряд дворянки. Опытный Веденяпин занимался в юности фарцой и безошибочно определил, по красоте и ладности покроя, по изяществу прошитых золотом складок, дорогущий антикварный костюм. Но главное, на даме были подлинные драгоценности, изумруды и бриллианты и сияли невероятным блеском граней ожерелья на пышной груди красавицы, в ушах – тяжелыми серьгами, на тонких изящных пальцах – кольцами и перстнями.

– Позвольте, сударыня, побеспокоить вас, поскольку имею крайний интерес, – весьма вычурно и настойчиво заявил Роман, продолжая свой путь спиной вперед. Дама не собиралась останавливаться.

– С какого такого спектакля изволите вы гулять, не сдав в костюмёрную сего изумительного наряда? – куражился актер. – Позвольте, – угадаю? Вы проходили кинопробы на роль королевы Марии Антуанетты? Или же авантюристки госпожи де Ла Мот, сообщницы великого авантюриста Калиостро?.. Неужели, на студии готовят к съемкам еще одну историческую фильму, и мне о том ничего неведомо?.. Хотел бы рядом с вами, сударыня, хотя б на эпизод, заполучить роль мальчика на побегушках, – заговорил Роман почти поэтическим слогом.

Восхищенный красотой девушки (напудренной даме, при ближайшем рассмотрении, оказалось никак не более двадцати лет), Веденяпин вознамерился познакомиться с «прелестницей». Но упорно, несколько угрюмо и, главное, с чувством собственного достоинства прогуливалась по брусчатке все еще Пролетарского бульвара в пышном платье времен наполеоновских войн.

Подвыпивший Рома готов был поверить, что перед ним видение из XIX-ого века. Но в следующее мгновение дама сбросила восковую невозмутимость, по-девчоночьи хохотнула и легонько треснула наглого ухажера сложенным веером по лбу. Этот легкий удар веером… даже не удар – прикосновение пронзило его разрядом статического электричества с головы до пят. Пока актер приходил в себя от реальности происходящего, девушка мило улыбнулась сквозь перья вновь распущенного веера и с опаской оглянулась. На бульваре с визгами шин по брусчатке притормозила кавалькада белых иномарок, украшенных цветами, разноцветными лентами и свадебными кольцами. Истошно загудели клаксоны. Заорала из машин пьяная компания.

– Вооооона!

– Держи бегляшку!

– Я вас умоляю! Я ж сразу сказав: никто ничего не воровал!

– Сама сбёгла, негодяйка!

– Позорно сбёгла с-под венца!

– А ну, стой!..

Из первой, длиннющей, как железнодорожный вагон, иномарки с кольцами на крыше вывалился потный, грузный толстяк в раздерганном черном фраке и сбитом на бок галстуке, грубо, небрежно и бесцеремонно схватил нарядную девушку пальцами за скулы и развернул лицом к себе.

– Еще раз сбежишь, тварь, – прошипел он, – убью!

На правах, вероятно, законного мужа зажал молоденькую супругу в объятьях и принялся пухлыми губами слюнявить ее шею, грудь под вопли «горько!» всей подгулявшей компании.

Изящная девушка в кринолине болезненно морщилась, извивалась гибким телом под медвежьим напором и ласками супруга, вяло отпихивалась, смущенно поглядывала в сторону оторопевшего Веденяпина. Беглянку, как щенка за шею, головой вперед запихнули в головную машину. Из этого белого низкого фургона, напоминавшего гигантский гроб, украшенный цветами, выскочили пьяные друзья жениха, с воплями «куда пропал, дурила?!», подхватили ошалевшего Рому под руки, на ходу втиснули в машину.

В пьяной вакханалии Веденяпин с удивлением отметил, что вся компания была разодета в дорогущие фраки, цилиндры и кафтаны, расшитые золотом. В конце тоннеля лимузина у кабины водителя пьяный жених завалил на пол и душил поцелуями и объятиями свою суженую. Веденяпин ненароком подумал, что жених весьма похож на увальня Роберта Воротова, второго оператора фильма. Неуемный верзила Роба так же лез к симпатичным дамам при первой же встрече со слюнявыми поцелуями и обниманиями, чем отпугивал невероятно.

Ошалевшего Веденяпина с головой облили пенным теплым шампанским, облобызали и сунули фужер с бурным напитком. На этом аналитические способности актера закончились, начался безмерный выпивон всего подряд, что предлагала щедрая и разнузданная компания: шипучего «шампуня», жгучей водки и благородного горячительного коньяка. Бурное веселье продолжалось по раскачивания люльки лимузина в движении по улочкам Одессы.

– За здоровье молодых! – гаркнули зычным голосом, вероятно, в тысячный раз. Оригинальный тост поддержали общим восторженным воплем. На некоторое время Веденяпин забылся в приятной истоме тела и мозгов в этой чуждой, но дружелюбной куче-мале накрахмаленных рубашек, шифоновых и шелковых платьев, скрипучих капроновых чулок, что оказывались у него под носом с самых невероятных изгибах женских бедер, икроножных мышц и даже изящных девичьих пяточек. Погребенный под костюмным завалом, укрытый парфюмным душистым облаком, актер не просто забылся, он заснул.

В состоянии жуткого похмелья, с дикой головной болью, несчастный Рома очнулся поздним вечером. Дырявый чернильный небосклон колок глаза мерцанием звезд, давил удушливой влажностью, навалившись черными кронами дерев. Тряпичной куклой валялся столичный актер в кустах, на газоне улицы Энгельса, что у парка Шевченко, с бутылкой недопитого шампанского в руке, в растерзанном сюртуке, словно его, на скорую руку обыскали «гоп-стопники», оторвав несколько пуговиц на память. Что, впрочем, вполне вероятно, при старых-то воровских традициях Одессы. Репринтное издание «Истории» Скальковского, с синими раскинутыми, перемятыми страницами, будто сломанными перьями птицы, на счастье, валялось рядом.

В тот поздний вечер, призраком дворянки в кринолине, пред туманным взором Веденяпина вновь явилась очаровательная девушка, подтверждая не вполне бредовую ситуацию похмельной абстиненции. Видение чудесной дамы проплыло совсем рядом по тротуару, волоча за собой душистый шлейф аромата французских духов и сброшенный с плеча газовый розовый шарф. Мало того, девушка наклонилась к сидящему в траве, в позе киргиза, беспомощному актеру и милосердно поинтересовалась:

– Вам плохо?!

Тут же ее одернул грозный окрик толстомордого супруга из-под арки ближайшего дома:

– Куда опять, идиотка?! Сбежать задумала?! А ну, вернись, тварь!.. Но ты у меня дождессся!..

Веденяпин немощно ссутулился на эти матерные окрики, которые могли относиться к нему самому, пьяному, растерзанному, разобранному, но никак не к милой девушке, в образе костюмированной красавицы XIX века.

– Пьяная скотина! Завтра ноги мне будешь лизать! Урод! Ненавижу!.. – зловеще прошипело видение юной дамы в сиреневом кринолине, послушно перешло улицу и удалилось в сумрак под арку старинного дома.

– М-меня?! Н-ненавидеть?! За что?! – возмутился Веденяпин, но пока с трудом поднимался на ноги, вечерняя улица оказалась безлюдной. Актер покачался на ватных, подгибающихся ногах, оглянулся по сторонам, более уверенно перешел через улицу, отчетливо запомнил номер дома, небольшую гипсовую маску женского лика над аркой и окном под теремом фасадного помпеза. Прошелся в колодце одесского двора, но красавицу из позапрошлого века не нашел. Лишь где-то глубоко во дворах из распахнутых окон доносилась громкая танцевальная музыка в силе «диско» и разгульный гогот подгулявшей компании.

Удрученный тяжким, похмельным состоянием, невероятными «глюками», как ему казалось, на грани бреда, – Веденяпин вернулся в гостиницу «Экран». Избегая встреч со знакомыми и коллегами, он не воспользовался лифтом, прокрался по лестнице в свой номер, упал одетым на развороченную постель и провалился в тяжкий, удушливый сон.

Ранним утром Веденяпин бодрячком опохмелился в буфете гостиницы. С утра «киношникам» не наливали, но Рома выклянчил у сварливой буфетчицы стаканчик прохладной водочки, закусил плавленым сырком «Дружба». Воспрял духом и плотью. Ничего более приятного блаженной невесомости, после разлившейся по всему телу теплоты, актер потом долго не испытывал.

Странную метаморфозу с изящной дамой в кринолине и ее безобразного, грубого, жирного супруга Роман уверенно отнес к галлюцинациям организма, отравленного спиртным. Но отвратительные фразы в мужском исполнении, типа, «тварь!», «идиотка!», и женские шипящие ответы: «скотина!», «урод!», «ненавижу!», – всё еще болезненно стучали молоточком в воспаленном сознании Веденяпина, будто доносились из другого измерения, параллельного мира грязной бытовухи и чудовищных семейных отношений.

Исторического сюртука актер не снял, расправил, по возможности, складки на брюках, аккуратно перевязал ленточный «галстух» на несвежей белой рубашке с воротником – стоечкой и… отправился на прогулку по Одессе в надежде еще раз встретиться с красавицей в кринолине, чтобы ночное видение обрело дневную плоть.

В тот день актер отмечал на своем пути всяческие исторические странности, словно выключился из современности и плыл в некоем поэтическом эфире. В задумчивости набрел он на два звена трамвайных рельс, как выяснилось позже, рельс для конки5, что перечеркнули поперек Пушкинскую до начала Дерибасовской. Веденяпина это обстоятельство нисколько не удивило. Он находил тому вполне логичное объяснение:

– Рельсы, господа, оставили, чтобы добраться с одной стороны Пушкинской до другой. Разумеется, на конке, – пояснил Роман глуховатому старичку-пенсионеру. Тот тоже с интересом приостановился перед звеном рельс, закатанных в горячий асфальт.

– Та шо ви такое говорите?! – восхитился старый одессит. – Та ни може такого быти?! Как же я сам не дотумкав до такой приятной подробности?.. Хожу тут рядом полвека…

Никто из других прохожих шутку не оценил. Туристы, случайные прохожие, одесситы, озабоченные наплывом чужаков, торопливо проходили мимо.

Актер путешествовал по Одессе в гордом одиночестве и всё глубже погружался в историю, выхватывал взглядом архитектурные раритеты, что сохранились в потаенных уголках портового города. Под низким балконом двухэтажного уютного домика по Греческой улице он безошибочно угадал в каменных столбиках с круговыми желобками у вершинок – старинные коновязи. В стародавние времена кавалеры могли привязать скакунов под балконом «дамы сердца» и тут же с седла забраться в спальню к возлюбленной. Удобно, практично, романтично.

Услышав перестук конских копыт по брусчатке, Веденяпин перегнулся через перила моста. Его взору сначала явился на внешней стороне чугунных перил моста густо закрашенный черной краской двуглавый орел. Затем внизу, по спуску Кангуна проследовала изящная, сверкающая лаком и золоченым декором карета, запряженная парой пегих6 лошадей.

Романа это обыденное явление оставило спокойным и рассудительным. Похоже, деловые одесситы катали в антикварных каретах отдыхающих и туристов. Но состояние отрешенности от реальности у впечатлительного актера усиливалось.

Разбередила фантазию и «добила» приятными совпадениями романтичного Веденяпина женская старомодная туфелька на каменном крыльце старинного особняка – дома купца Маргулиса.

Роман запомнил этот особняк, расположенный едва ли ни на самой высокой точке города, в экскурсии по Одессе, что провела для него обаятельная одесситка Светлана Темикова, встреченная им случайно на круизном теплоходе в середине 80-х годов прошлого столетия. Веденяпин тогда впервые в жизни попал в Одессу. На последние деньги Рома отправился в одинокий вояж по морю из Новороссийска, где находился на съемках фильма. Отправился только для того, чтобы посетить замечательный город.

Заботливая, приветливая Светлана устроила бродягу Веденяпина в спортивную гостиницу при стадионе и на следующий день провела потрясающую экскурсию. Лучшего гида в своей жизни Роман никогда не встречал. Светлана поведала много интересного «за Одессу» и завершила экскурсию фразой в стиле коренной одесситки на этом самом месте:

– Когда одесситы хотели кому-нибудь выразить свое презрение, они говорили: да, плевать я на тебя хотел с дома Маргулиса.

То есть, с самого высокого места в городе.

На крыльце дома Маргулиса стояла изящная, но поношенная женская туфелька с фигурной медной пряжкой, если не XIX века, то начала века двадцатого совершенно точно. Роман, бывалый фарцовщик, мог безошибочно это определить. Что означали сии занимательные символы и знаки, увиденные им в тот день, Веденяпин задумываться не стал, сунул туфельку в желтый пакет «Camel», что всегда таскал с собой в кармане на случай внезапных покупок, и развернул своей променад в обратную сторону.

Судьба, что называется, вела. Он вспомнил о призраке дамы в нежно сиреневом кринолине, вспомнил номер дома по улице Энгельса, под аркой которого красавица исчезла. В пост-похмельном тумане сознания романтичный актер Веденяпин никак не хотел отказываться от образа призрака, чудесного видения юной дамы. Хотя в мозг неуспокоенного сценариста всё отчетливее продалбливались к реальности того свадебного вечера грубые окрики толстяка, обращенные к милой даме в кринолине: «тварь!», «дура!», «идиотка!», что Роман расслышал даже в лимузине за дикими воплями пьянющей компании. Судя по размаху веселья, костюмированному балу, дорогущим одеждам гуляющих, по грандиозной свадебной кавалькаде иномарок, девушка решила выйти замуж за состоятельного, слюнявого урода из знатного одесского рода. Семейная жизнь такой пары едва ли будет долгой и наполненной миром, согласием и гармонией.

Роман вернулся к парку Шевченко, на улицу, где когда-то проживала и Светлана Темикова. Быть может, проживает до сих пор. Но Светлана была замужем. И в те далекие времена, первого своего романтического вояжа в Одессу, Роман не стал испытывать женскую верность, остался галантным кавалером, весьма благодарным за чудесные вечера в кругу одесситов: и в баре «Вечерняя Одесса», и на квартире философа и художника Юрия Боральчука.

В середине 80-х годов прошлого столетия впечатлительный Роман был удивлен смелостью суждений художника о будущем крахе социализма и всей Страны Советов в целом. Вдохновленный бурной, но миролюбивой дискуссией с эрудированным москвичом, художник выставил на мольберт свою уникальную работу, искусно выписанную в мрачных масляных тонах. С холста саркастично усмехался Вольтер, после созерцания неприглядного будущего. За спиной философа в багровых пожарищах дымились развалины современной Одессы, в том числе, и Дом Профсоюзов, что на Куликовом поле.

Шел 1985 год. Удивительное предвидение художника, не правда ли, господа – товарищи?!

– Бреду под каштанами – пьяный,

Под тяжестью мыслей, забот и грехов…

Какие во мне изъяны? – Раны!..

Но это не для стихов… – посвятил художнику неказистые рифмы после дружеской вечеринки благодарный Веденяпин.

С женской туфелькой в пакете, с книжкой Скальковского подмышкой, задумчивый и отрешенный, брел усталый актер в тени платанов и акаций по улице Энгельса. Остановился как раз у арки того дома, где привиделся ему накануне в похмелье призрак дамы в кринолине. Венчала грустные размышления актера о безумном браке юной девчонки и запойного толстяка, будто символ неволи, маска девичьего лика с веревочной петлей на шее над аркой и окном бывшей дворницкой. Роман негромко выругался загадочным совпадениям. И в этот момент, казалось, над самой его головой, будто из-под легких перистых облаков, раздалось старческое покашливание и вежливое приветствие:

– Здрасссьте вам!.. Запрокиньте, пожалуйста, голову, молодой человек, с вами говорят отсюда.

Веденяпин сошел на проезжую часть и увидел на балконе, висящем, буквально, над тротуаром, сухопарого, дородного старика в серой, вязаной кофте. С благородной, благодушной физиономией преподавателя, скажем, словесности. Учителя, влюбленного в свой предмет до самозабвения, оттого вечно восторженного и окрыленного своим архаичным занятием.

– Из какого времени будете, любезный? – шутливо спросил старик, после ответного, почтительного поклона Веденяпина, имея в виду его необычный старомодный сюртук, брюки со штрипками, игровые туфли, начищенные до блеска.

– Из девятнадцатого века, сударь, – в тон старику ответил Роман. – Позвольте представиться. Потомок поручика Веденяпина, первого русского коменданта замка Енидунья в Хаджибейской бухте. 1774 год, – вспомнив строки историка Скальковского, смело заявил актер. – Пребываю в поисках свидетельств о своем далеком предке…

Так это ладно у незнакомца получилась, что старик удивленно кхакнул, растянул рот в открытой улыбке культурного человека, который любит и ценит образованность и эрудированность других.

– Не желаете ли откушать чаю? – предложил он и повел рукой в сторону балконной двери.

– Премного благодарен, – со сдержанным достоинством отвечал Веденяпин. – И откушать желаю, и чаю.

В ответе актера была шутка, но не было шутовства. Фразы получались гладкими, без запинок, словно являлись из его истинной сущности нормального, культурного человека, а не фигляра, балагура, матерщинника и выпивохи, коим слепила его рабоче-крестьянская реальность и Страна всяческих Советов, по рецептам бездушного атеизма: как жить, трудиться и работать по завещаниям кровожадных вождей мировой революции.

Старик оценил и шутку, и благородство фраз чудаковатого незнакомца, улыбнулся еще раз благосклонно.

– Извольте пройти через арку в первый подъезд. Этаж второй. Квартира номер «три». Четыре звонка.

Старик скрылся за кисейным занавесом балконной двери.

– Один, два, три и… четыре звонка, – пробормотал Веденяпин, оглянулся по сторонам, определяя в прохожих, не посмеялся ли кто над их вычурными раскланиваниями.

Гости Одессы неторопливо прохаживались по другой стороне улицы. Даже если бы в этот момент по Энгельса прошел эскадрон улан или кирасир в сверкающих доспехах, никто бы не удивился, наоборот, – порадовался, а дамы еще и помахали бы платочками во след бравым кавалеристам. Праздный люд подумал бы, что шикарные маневры устроили несносные киношники. В Одессе, пока еще свободной от «большой» европейской политики в то «перестроечное» время, снимали приличные фильмы, в филармонии с аншлагом проходили концерты камерных оркестров, заезжие джазовые группы имели ошеломляющий успех. Культурная и туристическая жизнь в славном городе у Черного моря бурлила и процветала.