Читать книгу Комета Магницкого. Полное собрание - Сергей К. Данилов - Страница 11

С утра Пума осторожно, на цыпочках вошла в армовский кабинет, бросила сумочку на автоматизированный стол, включила машину и, пока та, весело мигая лампочками индикации, загружалась, подкрасила тени на глазах. Потом причесалась. Открыла тетрадку. Оглянулась на дверь. Вздохнула. Достала лак для ногтей и, подправив маленькой кисточкой безымянный палец, подула на него.

– Ку-ку! – раздалось из-за тяжёлой пыльной шторы.

Пума схватилась левой рукой за сердце, а правой метнула в штору сумочку со всеми маленькими ножничками и пилочками.

– Виктор!

Магницкий вылез в комнату, отряхиваясь от пыли, начал подбирать разлетевшиеся по округе ножички с пилочками.

– Врут электронщики, что пылесосят всюду и каждый день. Ни черта не работают, сплошные профилактики устраивают по десять часов в сутки, да спирт казённый хлещут литрами. Какое литрами – вёдрами! Не зря Орало на квартальном собрании обещал их вывести на чистую воду.

– Магницкий! Русским языком тебе говорю: никогда не пугай девушку. Совсем отбился от рук! Раньше заглянешь в вашу комнату, а там уже шум стоит: товарищ Магницкий в белой рубашке при галстучке, с закатанными рукавами рвёт и мечет, рвёт и мечет, как безумный, распечатки программ. А теперь посмотришь – тишь да гладь.

Виктор приблизился вплотную, Пума встала, и они обнялись.

– Заглядывала сегодня?

– Конечно.

– Меня нет?

– Нет.

– Жалко?

– Просто ножом по сердцу, миленький. Опять кто-то шагает по коридору, если толкать вздумаешь, ради бога, не на дисковод – у меня там база данных крутится. Лучше в кресло, оно мягкое.

– В таком случае давай сядем: ты в кресло, я на стул рядом, и будем программировать что-нибудь полезное.

Они сели. Шаги стихли.

– Нет, я так не могу работать, – Пума вздохнула. – Не могу рядом с тобой работать. Не в состоянии.

– Кстати, знаешь, сегодня мне однокомнатную квартиру могут выделить. Сталинка в центре. Как раз сейчас профком решает этот вопрос – дать или не дать.

– Знаю, слышала. Дурачок ты, Витя, каких в мире нет. На профкоме решается вопрос, а он из-за шторы кукует.

– Комната большущая, потолки высокие, трёхметровые, балкончик красивый! Если дадут, давай устроим новоселье… вдвоём?

Забава вошёл и только после этого громко постучал.

– К вам можно? Разрешите обеспокоить?

– Ты как всегда: ни раньше ни позже.

– Извини, Виктор, на одну минутку.

– Опять вопрос жизни и смерти?

– Нет, квартирный вопрос всех поголовно испортил. Черкизов тебя кличет, он только что вернулся с профкома.

– И как там?

– Не знаю, говорю же, зовёт. Извините, девушка, у нас очень важные дела.

Хмурясь, будто не выспался, Черкизов ходил по коридору возле стенгазеты, нервно потирая руки.

– А, молодое дарование с аллеи талантов, слушай умопомрачительную новость. Профком царственно повелел выделить однокомнатную квартиру матери-одиночке системотехнику Жанне. На днях она выписалась из трёхкомнатной квартиры своей мамы и прописалась в общежитии. Таким образом создалась ещё одна суперльготная очередь матерей-одиночек-комсомолок бесквартирных. А ты только неженатый, бездетный, хороший товарищ и комсомолец. Возражения имеются?

– Нет, возражения отсутствуют. Мать-одиночка – звание для меня в принципе недостижимое.

– Вот именно, правильно мыслишь. К тому же вы данную однокомнатную квартиру превратите в разбойничий вертеп, пристанище разврата. Прозвучало такое мнение, крыть мне его было нечем: один шуры-муры прямо на работе разводит, другой в это время бегает в его комнату с девицей на обеденном перерыве, а люди всё видят, всё знают, и в нужный момент ставят вопрос ребром. Глубоко аморальная история. Так-то вот, товарищи комсомольцы и члены профсоюза, вам ещё работать и работать, над повышением своего нравственного уровня хотя бы…

– Хотя бы до уровня матери-одиночки. И матери её матери. Мать её!

– Точно.

– Значит, общага мне на роду по гроб жизни написана.

– А жаль всё же, – чмокнул Забава обиженно, – очень жаль. Зараза эта Вильгельмина Карловна, какую мину подложила, ай-яй-яй! Пока человек могилу её папеньке копал, глину кидал, надрывался, квартирку прямо из-под носа увела. Даже глазом моргнуть не успел! Обстряпала дельце по высшему классу! А так разобраться, семейственность она страшную развела на работе: папашу на кладбище отправила, дочку с внучкой в однокомнатную квартиру сбагрила и теперь одна в трёхкомнатной выходит замуж за молоденького мальчика.

– Какого такого мальчика?

– Говорю же русским языком: молоденького. Народ всё знает, как уже отмечали вышестоящие товарищи.

– Вот мальчик её и накажет со временем за грехи по полной программе. Всем воздастся за грехи их, как вещал отец Фёдор. Тебе, Виктор, сегодня отоварка прикатила с воздаянием, кому-то потом.

– Ничего, перебьёмся, какие наши годы.

Забава похлопал его по спине.

– А отчего бы не сходить мне к Вильгельмине и не нахамить ей при всех. Просто посчитаться фактами? Зачем ждать, пока мальчик отомстит? Нашим шефом она точно никогда в жизни не станет, кишка тонка. И квартира у меня есть, чихал я на их профком, санаторных путёвок тоже не видел ни разу. О, давайте взносы платить не будем, раз они квартиру нам не дали!

– Взносы, молодой человек, автоматически из зарплаты вычитаются бухгалтерией, пора бы знать. Так что живи спокойно. Тебе, что ли, не дали?

– Да почти что мне. Моему лучшему другу! Отсутствие квартиры сродни гражданской смерти, а за смерть друзей надо активно мстить!

– Я ещё не умер.

– Беззаботный ты наш. Всё одно помрёшь, не сейчас, так позже, в каком-нибудь пригородном доме престарелых на обоссаной простынке с клеёночкой. А нянечки даже и не заметят потери, будут, кобылы дебелые, ржать в коридоре, анекдоты травить про Вовочку. Нет, пойду поздравлю Вильгельмину с квартиркой. С трёхкомнатной, для неё одной, такой большой и умной, да мальчика ейного, молоденького.

– Идите оба работайте, – рассердился Черкизов не на шутку.

Забава подмигнул Магницкому, вздохнул и скрылся в своей комнате. Но Виктор подхватил знамя сопротивления.

– Вы, товарищ Черкизов, мне покуда не начальник, посему прошу здесь не командовать. Спина из-за вас который день ноет, ни сесть толком, ни встать, ни лечь не могу.

– Поставь горчичники на ночь.

– Горчичники. Хорошо, вам жена горчичники зався ставит, если что случись, а тут один, как перст, на белом свете горе мыкаешь, ни жены, ни детей, ни угла своего, кругом всем обделённый. Только «давай-давай, работай!» да взносы профсоюзные плати, а ещё комсомольские не забывай сдавать за три месяца вперёд, да могилы начальству копай в свободное от работы время! Хватишься – горчичник ставить некому! Ещё немного побарахтаюсь в нашем НИИ – глядь, и стакан воды никто не протянет в предсмертной горячке. Сдохну, как собака беспризорная под забором, узнаете тогда!

Он зашёл в свою комнату, быстро захлопнув дверь, чтобы Черкизов не успел ничего возразить. Пусть помучается, ему полезно. Пора понять, что партнёров по биллиарду в профкоме надо грудью защищать, а не читать им после полной сдачи отходную про моральные ценности строителя коммунизма. Зоя Степановна выключала вскипевший кофейник. Магницкий быстро прошёл к распахнутому окну, упёрся руками в подоконник и посмотрел вдаль. Красиво шагая длинными ногами, уходила с работы и от него Пума. Пережить очередное несчастье за столь короткий отрезок времени оказалось невозможно физически. Он так нуждался в её участии, что, не думая о последствиях, перенёс себя на руках за окно, приземлился на газон и бросился догонять дорогую коллегу.

Дверь в комнату отворилась, на пороге возник Черкизов с намерением дать отпор мэнээсам, отбившимся от рук. В коридоре завсектором приготовил для этого несколько нужных фраз и сейчас желал продолжения дискуссии.

– Виктор, тебе кофе наливать? – спросила Зоя Степановна заботливо, но ответа не получила.

Повернулась к окну, где только что стоял Магницкий.

– Странно, а мне показалось, что Виктор вернулся.

– Нальёте – не откажусь, – задумчиво принял предложение Черкизов, – что-то голова плохо варит с утра. Знаете новость? Ведь не дали вашему Виктору квартиру. Вильгельмина Карловна применила жёсткий прессинг по всему полю.

– Ах ты, жалость какая, а мы начали сбрасываться ему на люстру. Переживает, наверное, сильно. То-то мне почудилось, будто зашёл он эдак молчком, оглядываюсь – нет никого, значит, аура его мечется по институту, места себе не находит.

– Всё может быть в этом мире, – заторможено произнёс Черкизов, подходя с чашкой к окну.

Видимая территория парка, как всегда в утренние часы, имела вид пустынный, даже кое-где заброшенный из-за скопившихся куч мусора. Завсектором зевнул, прикрывшись ладонью, отхлебнул из чашки горячий дефицитный кофе, сощурился на небеса.

– Хорошо на природе! Не то что в нашем научном гадюшнике. Садовником, что ли, пойти наняться? Иль дворником? А что? Мети да мети, и никаких тебе профсоюзных проблем…

Виктор догнал Ларису на выходе из парка.

– Привет, слышала новость? Я опять без квартиры.

– А кому дали?

– Жанне.

– А, ну да, она же одна, с ребёнком, у мамаши живёт. Бедненькая. Ей надо дать. Ты не расстраивайся, тебе потом дадут.

– Догонят и ещё дадут. Впрочем, я рад за неё.

Пума тревожно глянула по сторонам, сняла его руку со своей, слегка отстранилась.

– Увидят, кому не следует. Ты куда?

– Я? Да так, до киоска газетного иду, смотрю – ты бежишь.

– А меня на комсомольскую учёбу послали. Не расстраивайся, я к тебе в общежитие приду, как договорились, в субботу или воскресенье, в пять часов. Будешь ждать?

– Само собой. Давай провожу до курсов.

– Слишком опасно, запросто налетим на знакомых. Придётся дома с мужем объясняться.

– Можно, я просто пойду рядом? Будто нас вместе послали на учёбу? Что тут такого?

Пума, очаровательно улыбнувшись, отрицательно покачала головой.

– Слишком взрослый мужчина, чтобы посылали на комсомольскую учёбу. В принципе, такое допустимо в редких случаях, но слишком похоже на враньё. Я приду к тебе, честно, обещаю.

Однако Магницкому было неимоверно трудно расстаться с ней сейчас. Ужасно не хотелось, почти так же сильно, как умирать на ранней зорьке у стенки, залитой розовым светом, когда воздух особенно свеж. Вот вечером – пожалуйста.

– А если следом пойду? Шагах в двух-трёх, будто мы незнакомы? Ну можно, миленькая?

– Зачем? Вон твой газетный киоск. Пока, миленький.

Магницкий хотел что-то ещё сказать, открыл рот, Лариса быстро отвернулась и заспешила в толпе, легко обгоняя прохожих и сохраняя при этом свою летящую грациозную походку.

Чёрный вход оказался надёжно заперт, пришлось войти в институт через вахту. Новый вахтёр с забинтованным глазом, поглядев оловянным зрачком через толстенное стекло очков, бросился искать его пропуск.

– Я помню ваш номер, – сказал он, а носом подслеповато затыкался по рядам ячеек.

– Пропуск остался у меня, я покурить выходил. Буквально на минуту.

– Извините, не углядел, – расстроился вахтёр, по лицу его пронеслась тень сомнения в собственной профпригодности.

– Да ерунда. Бегаю туда-сюда весь день, дурная голова ногам покоя не даёт.

В коридоре стояла задумчивая Жанна. Он подошёл.

– Поздравляю с отдельной квартирой. Теперь точно жди в гости, адрес можешь не говорить, у Кохмана был, так что скоро приду с конфетами и вином. Ты какое любишь больше: красное или белое, сухое или полусладкое? А то водочки трахнем на брудершафт?

Жанна не начала, как обычно, с усталой улыбкой заводить речь о витиных прибамбасах. Стыдливо смотрела бедняжка в сторону и ничего не отвечала. Вот это и есть та самая кроткая умнейшая девушка, что умыкнула у него чудесную квартирку с балкончиком. Даже не верится.

– И не думай, что я какой-нибудь нахал уличный. Как положено приду, с подарочным комплектом, правда, ещё не выбрал, каким именно. Помоги, пожалуйста, определиться. Меня в конкретной ситуации весьма прельщает комплект ножей на двенадцать персон, их метать можно в именинника, фокус такой показывать на семейных днях рождений. В продаже также вилки есть и десертные ложки, а нормальных ложек нет, и чайных тоже. Я более всего чайные мельхиоровые ложечки предпочитаю дарить по доброте своей душевной, но тут придётся с ножиками заявиться, а может, ещё порыскаю по магазинам и где-нибудь вилок достану. Сядем рядком, поговорим ладком, чаю попьём с конфетками, а потом на балкончик сходим, воздухом подышим как-нибудь вечерком. Знаешь, как там здорово? Балкончик во двор зелёный выходит. Очень хорошо будет курить на том балконе тёплым летним вечерком. Идиллия. Что, не куришь? Я тоже. Вот несчастье!

Он бросил взгляд на Жанну. Та страдала. Несчастная. Чего взъелся? Мать-одиночка, системотехник в драном халате, всякая сволочь прохожая норовит ухватить за ногу, эх, бедная ты моя, бедная! Магницкий ничего не мог с собой поделать, в одну секунду расчувствовавшись бездонной жалостью. Его не остановила даже Вильгельмина Карловна, опять возникшая в конце коридора чёрным призраком брючного костюма пятьдесят четвёртого размера. Жанна пригорюнилась, сгорбилась, опустила голову, и щека её оказалась близка, как никогда. Он быстро поцеловал щёчку, бедняжка даже вздрогнуть не успела, и пошёл навстречу маме Вильгельмине, нежно, сыновьи, улыбаясь. Успел различить шелест за спиной: «Опять ты, Витя…».

И тут случилось невозможное. Во-первых, Вильгельмина слегка посторонилась, давая дорогу, чего в принципе никогда не бывает – все её обходят, от мала до велика, а во-вторых, отвела в сторону твёрдый крупнозернистый гранит сердитых глаз. Вот, знает, кошка драная, чьё мясо съела. Виктор маршировал вплоть до дверей рабочей комнаты, стукнулся в них три раза лбом, спросил: «Разрешите войти?» – и вошёл. Зоя Степановна бросилась угощать его аж растворимым кофе с конфетой из личных запасов. Жалеет, что ли, тоже?