Читать книгу Укротитель баранов - Сергей Рядченко - Страница 15

– И откуда ж у бедных артистов такие разносолы взялись с такими деликатесами? – голоском Снегурочки изумилась Лидочка. – Это ж просто Париж какой-то с Гамбургом! Это же Лондóн да и только!

Лидок махнула, не дожидаясь, еще шампанского и теперь, вопрошая и хохоча, словно школьница, тыкала Баранова кулачком под ребро, благо тот был, кем был, а не заведующим, нет же, литературной частью в провинциальном кукольном; то б ему уже кости хрустнули.

– А мы не бедные, – объявил Баранов. Он проследил, чтоб у всех было нóлито, поднял бокал с коньяком и воздвигся над нами с происходящим. – Мы теперь богатые. Мы теперь свободные. Мы теперь себе хозяева сами.

И когорта воскликнула дружно:

– С усами!

Их Баранов и подкрутил. Сквозь них и продолжил.

– Тигры наши это наши тигры! А не горсоветские. Не обкомовские. Не зональные. И не республиканские. И Балаган, Лидок, тоже затея наша и принадлежит нам и только нам. Сами его запридумали, сами в него и вдохнули. И практикуем.

И когорта:

– Пра-кти-ку-ем ба-ла-ган, для того он нам и дан!!!

– Так вы что, кооператоры? Или как теперь? Частный бизнес?

– Именно, – возвестил Баранов. – Со своей собственной, вашу мать, печатью. Круглей не бывает! Собственники мы, Лидок, теперь и богатеи. А скоро, авось, и вовсе сделаемся новым цирком Алтая. Таким, каких свет не видывал. На всю, друзья, планету!

– Так давайте ж! – Лидок воздела фужер, и ей его наполнили содержанием. – Давайте ж тогда за это! – Лидок подхватилась и, хоть была Баранову по подмышку, но явила собранию единицу боевую. – За ваш цирк! Выпьем давайте. Пусть всем циркам будет цирк он! Вот Саше понравилось. Да, Саша? Ванюша столько рассказывал. За вас! Угощайтесь, гости дорогие. – Тут Лидочка вспомнила, что угощеньицем-то не она гостей, а те её потчуют, но поправляться не стала. – За цирк! За ваш! За всех вас! За Сибирь! Нам, вам, всем на радость.

И содвиглись бокалы с фужерами, кружки с чашками и стаканы с рюмками; перестукнулись с перезвонами, поплыл звук по окрестностям. И Новый год у нас в тот год наступил в тот миг, а не после.

Ванюшей меня тут не величали целую вечность.

– Да ты пей, Ванюш, – шепнула мне через стол Лидочка. – Я ж понимаю. Такая оказия.

Я протиснулся к выходу из гостиной. Я заперся в ванной комнате и ополоснулся в три ведра декабрьской водицей. И велел себе, так и знай, долго жить и много здравствовать.

Я вернулся за стол.

– Пап, это твое, – и Саня пододвинул ко мне почти полную тарелку с остывшим борщом.

И борщ, как водится, пришелся кстати.

Баранов глянул пару раз на мой непустой стакан.

– А дадите и мне борща?

– Так уплел уже весь, – сказала Лидочка. – За ним не угонишься.

Барановская когорта могла, конечно, перемолоть все, что угодно, поднять на смех или не заметить, коли надо, кого надо, затереть его под обои, под их цвет или иной, какой сыщется, а мастерством своего невниманья с придурью превратить видимое в невидимое, а любую стрелку перевести так далеко, что не упомнишь, откуда приехали. Так что неловкость после Лидочкиных слов они вмиг пережевали. Но Лидочка проявила настойчивость.

– Мы же, Слава, не кооператоры. Он говорил? Так что это у вас, Слава, разносолы да «чинзаны», балычки с икорками. Что ж ты другу борща не оставил?

Балаган и это в труху смолол зычностью с прибауткой, а Баранов вменил нам тост за радушный дом и его хозяев. Я выбрался на кухню, достал из холодильника и поставил на газ кастрюлю с мятой крышкой. Не стал я ни курить, ни маяться, а, дождавшись, наполнил тарелку, отрезал к ней шматок сала и воротился с этим в гостиную.

– Расступись, народ! – заорал я, как первый кандидат в балаганные. – А не то, гляди, ошпарю на хер!

– О, смотри! – Лидочка глазом не моргнула, а лишь бровью повела. – Отыскал, как приспичило.

И мне стало занятно, кто кого. Она Балаган, или Балаган её.

– Удружил, – Баранов принял через стол тарелку, куснул сало и взялся за ложку. – Сам готовил?

– Еще чего! – хихикнула Лидочка. – А вообще борщ на нём, это да. Это они с Сашей. А я не по первому.

– Сама прима, – сказал ей Баранов. – Куда ж еще первое! Тебе второе подавай, не греши, и третье с безешками.

– Ой, – сказала Лидок. – Шахерезада.

Баранов расправился с угощением без спешки, но неукоснительно. И я подумал, что в его манерах теперь изрядно проглядывают его питомцы. Кого б мне себе взять в подражание?

– А ты делай, как я, – сказал мне Баранов, отирая усы и одаривая всех благодарным взглядом. То ли впрямь мысли прочел, а, может, брал на арапа.

– Это как?

– А вот так! – махнул кулаком Баранов, и стол подпрыгнул и, со всем, что на нём, отряхнувшись, приосанился. – Надо взять, брат, да разогнуться.

– Как пить дать, пупсик. Вот послушай. Это я тебе говорю.

Стало тихо.

Балаган, смотри, не все перемалывал. Бдел у него за яркой площадностью, оказалось, безупречно сокрытый вкус. Не путали они себя, персонажи эти, ни со свалкой городской, ни с мусоровозами. Балаган накатил такую тишину, словно черный лес на болоте.

– Я ж теперь матрос, Ярик. С парусной яхты. В океане, думаю, так разогнет, что потом, пожал’те, учись сутулиться.

Полагаю, мои слова сочли за находчивость, и опять сделалось громко и опять весело, пуще прежнего. Подумал, что даже Баранову, укротителю, с такими персонажами не легче, чем с полосатыми.

– Ох, скорей бы уж он, Слава, туда отправлялся, – сказала Лидочка. – Всё равно ж не уймется, правда? пока не хлебнёт. Ну, в смысле этой их соленой романтики. Да и в любом смысле. Да, Ванюш? – и Лидок хотела тоже кулачком по столу, подстать богатому хозяину цирка из Свердловска, но звякнула лишь одинокая вилочка на другом конце стола и по другому поводу.

Баранов распушил усы и воздвиг новый тост за друга и спасителя.

А Лидок заново вгоняет во гроб:

– Ты, Ванюш, выпей. Не майся. Я ж понимаю.

Что бы вы про меня уже ни надумали, а согласитесь, как поступить мне, вы, блин, не знаете. Да и я вместе с вами.

– А и впрямь, Иван. Давай за встречу, как полагается? Компания отборная. Да, Александр Иваныч? – Санька с морским котиком куняют меж гостей на диване и потому выглядят вполне согласными. – Ну вот. Устами младенца.

– Накатил уже, сколько мог, – сказал я. – За всё, что было, поверь.

– Знаю, – сказал Баранов. – Я так. Дурака валяю.

И он пустился заново терзать их, хоть и не без выдумки, не без юмора, однако ж дотошным пересказом того, как кто-то кого-то зачем-то тащил по горам в ночи без луны и звезд, и почти без надежды.

– Это правда? – шепнула мне Лида.

– Как теперь знать?

Лида озадаченно уставилась на меня, а потом бесшумно рассмеялась.

– Ну, ты и тип.

Надо б мне было, конечно, оттуда выбраться и перекурить всё это на кухне. Но третье бегство от гостей противоречило б чувству соразмерности, что по Пушкину, как знаем, вкупе с сообразностью составляет нам добрый вкус. Не тот еще градус верховодил честным застольем. Не та минутка еще тикала на часах. Конечно, мне вряд ли поверят, что в той ситуации человек даст себе труд озаботиться этической стороной своего хаоса. А я вам так скажу, что либо этика у того человека всегда на положенном ей месте, то бишь, на главном, либо и браться тогда за неё ему не стоит, потому что она, этика, по случаю или пусть даже часто, но не всегда, а раз от раза, по утру ль, в вечеру ли, по большим военно-морским праздникам или дням национальной независимости, – это не этика вовсе, а ничто иное, как большое хамство. Вот. А Баранов давно уже дотянул тех двоих в ночи до своих, ну, и выпили дружно все без меня за меня, за спасителя укротителя, и давно уже все закусили всем, пока я над этикой ломал голову. И откуда вдруг ни возьмись, обнаружилось, что толкаю им тост, во весь рост, про суразности, мол, и сходимости, и про принцип Каши с теоремой Лагранжа, и про голубятни когда-то у нас во дворах, и про то, что голуби возвращались; я, пожалуй, им даже свой посвист втемяшил, да, потому как многие, видел, потом головой трясли, как с контузии, и в ушах себе теребили; и ни капли ж я, просто день чудит; Дар Событий суфлёром вдруг примостился над головой под лепниной в углу под Бахусом и меня проволок лабиринтом слов ко благому у тоста выходу, что друзья мы все и живем в любви, коли дружимся, коли любимся; фурор.

Я откупорил «Куяльник»[7] да и выдул его залпом.

– Вот пижон, – сказала Лидочка, указуя на этикетку. – Это он перед вами ваньку ломает.

Баранов, друг боевой, успокоил:

– Не поломает.

Градус в доме достиг моего разумения. Вот мы с Александром Сергеичем, – не путать с прикорнувшим на диване за спинами независимых артистов Александром Иванычем, коему морской котик уткнулся в грудь своим шаром на носу, – вот мы с Пушкиным и выбрались наконец на кухню и закурили «Яву» из твердой пачки.