Читать книгу Сегодня я рисую треугольник - Софья Мироедова - Страница 10

– Я всегда хотела сказать, что читаю все ваши статьи в «Human» и «Arts’»! – довольно заявила девушка с первой парты.

Я вздрогнула. До лекции было еще минут десять, я пришла пораньше, чтобы загрузить на казенный компьютер фильм, который хотела показать аудитории. Короткий документ об одном из знаменитых перформансов Йозефа Бойса «Койот: я люблю Америку и Америка любит меня». Был конец семестра и у меня не было никакого желания портить студентам новогоднее настроение зачетами и домашними заданиями. Поэтому я задумала саботаж: решила поставить зачет всем, кто придет и просидит мою пару до конца. Просто так. Я планировала показать документ целиком и отпустить по домам. Это должно было быть ужасно невыносимым испытанием, отсидеть полчаса, наблюдая за тем, как человек приручает койота. В этом и была вся суть зачета – всё-таки его нужно было заработать. Конечно, с моей стороны было не честно не уведомить моих слушателей о моем коварном плане, но, судя по тому, насколько возросла посещаемость моих пар, зачет рисковали получить все. Поэтому внезапно оглушившее меня признание в чтении моей скучной колонки сбило меня с крамольного настроя.

– Благодарю, – это всё, что я нашлась ответить. – Рада, что хоть кто-то читает этот набор слов.

– Я тоже читаю! – крикнул «Обломов», всегда приходивший пораньше видимо в страхе что-то пропустить.

– И я! – тихо добавил местный «Бодлер».

– А я начала читать после ваших лекций, – сказала анемичного вида девочка в очках в роговой оправе.

– Спасибо, признаться для меня это сюрприз, – смягчилась я, немного отойдя от первоначального замешательства.

Через пятнадцать минут аудитория заполнилась до краев. По-моему, среди слушателей были даже те люди, которым мой зачет был не нужен, потому что они либо были с младших курсов, либо с других специальностей, либо не учились в Академии вовсе. Я начала задумываться, что, возможно, выбранный мной путь повествования был действительно верным и «обыватель» хотел диалога – нуждался в ощущении себя мнимым профессионалом. В такой насквозь гуманитарной области, как изобразительное искусство, это было задачей на два крепких коктейля. Так, не заметно для самой себя, я превратилась в любимого спикера местных псевдо-интеллектуалов.

– Что ж, должна вас огорчить, сегодня диалога не будет, – я почувствовала странное наслаждение отказать аудитории в том, чего она так страстно жаждала. – Сегодня мы просто посмотрим кино. Кому это не интересно, можете покинуть бал. Моим студентам, я, конечно, рекомендовала бы остаться.

Я выключила свет и включила фильм. Сама я смотрела целиком этот документ всего однажды. В остальные разы я либо смотрела его фоном во время поиска материалов для статьи, либо просто включала нарезку, если мне было необходимо сослаться на какой-то конкретный эпизод. Вообще сам по себе феномен перформанса занимал меня невероятно. Я еще ни разу не решилась провести никакого сценического действа кроме, разумеется, чтения лекций. Но у меня были кое-какие соображения на этот счет.

Пока аудитория зачаровано следила за дружбой Бойса и койота, я погрузилась в раздумья на предмет своей предстоящей выставки. Холсты были практически завершены – оставалась всего пара портретов. Но мне хотелось чего-то большего, какого-то события. Наверное, я попала под влияние собственной работы – все открытия и мероприятия непременно сопровождались шоу. Мне всегда была противна сама мысль присутствия на открытии собственной выставки. Год назад, произнося речь на презентации экспозиции в другом большом городе, я зареклась когда-либо это повторять. Меня хотели заставить рисовать что-то помадой на зеркале публично, прямо во время мероприятия, но я, будучи своенравной художницей, наотрез отказалась.

Теперь подумывала изменить тактику. Почему бы не нарисовать одну из работ, хотя бы эскизно на открытии? Я могла бы представить это не как обычное молчаливое рисование, а как мастер-класс. К тому же такой ход создавал лишний пиар-повод. Я уже мысленно выбирала портрет для рисунка, когда художника на экране погрузили на носилки и увезли от зевак на карете скорой помощи под вой сирен и аплодисменты моей аудитории.

Я включила свет: к моему удивлению все слушатели были на месте. Даже те, кто явно без энтузиазма встретил идею просмотра документального фильма.

– Что ж, я вижу мой зачет получат все. Даже те, кому он не нужен, – улыбаясь, сказала я. – Несите зачетки!

Когда я поставила последнюю подпись в зачетной книжке, ко мне подошла К. – она тоже оказалась в рядах зрителей.

– Спасибо тебе, – сказала она, шутливо похлопав меня по плечу, – я, наконец-то, посмотрела этот перформанс целиком!

– Обращайся! Ты же знаешь, я любитель «позалипать», – смеясь, ответила я. – Как ты тут очутилась?

– Не поверишь, уже трое из моих знакомых по докторской сказали что ходят на лекции к загадочной длинноногой блондинке в Академию! И что ты думаешь, они со всем своим тяжелым багажем знаний подсели на твои «диалоги».

– Прекрати меня пугать! – изумилась я. – Я, конечно, заметила увеличившееся число бледных лиц, но уверена, профессионалов бы я отличила!

– Да полно! Они ведь все молчуны. Наверняка сидят в задних рядах, приложив указательный палец к подбородку и изредка поправляя очки.

– Такие ребята действительно проскальзывают.

– Ты идешь домой?

– Да, на сегодня у меня есть только один план: последняя глава «Как творить историю» Фрая и сон, сон, сон!

– Брось, пойдем со мной в театр! У меня есть две контрамарки!

– Что за постановка?

– Понятия не имею. Надеюсь, какая-то безвкусная чушь – тогда можно будет незаметно уйти и выпить по бокалу вина в баре напротив. Это студенческий театр, тут за углом.

– Идем, – решительно заявила я, спускаясь из-за кафедры с пальто наперевес. – Что еще нужно для чудесного вечера? Документ о гениальном перформере и откровенный китч неоперившихся выпускников театрального!

– Это второй курс.

– Тем более! – громче, чем нужно, сказала я. И прибавила уже тише: – может быть, тогда сразу возьмем с собой бутылку вина?

– На случай полного краха у меня есть немного коньяка, – сказала К., кокетливо тряхнув полой пальто.

Это была современная интерпретация «Дон Кихота». Со вступления я, как обычно, приготовилась к разочарованию. И тем обидней к середине было оказаться правой. Ничего современного, кроме ломаного языка и неуместно вставленных нецензурных слов в постановке не было. Огромная толпа людей, изображающая то мельницы, то Дульцинею, была безвкусно и разношерстно одета. Была, правда, пара приятных находок вроде песка на сцене и пыли, которую из этого песка поднимала грохочущая на бегу ватага второкурсников. Но я пожалела, что ради этого потеряла приятный вечер в компании самой себя.

По пути обратно К. рассуждала об удачных аллегориях, о том, что для современных мечтателей самым страшным противником является общество, что оно гасит любую свежую мысль или идею, что все наши открытия и гении посвящены лишь одному – перемалыванию муки: комфорту и сытости масс. Я кивала, хотя в моей голове фоном звучал лишь один вопрос: «А когда было иначе?». Ничего нового в «свежем взгляде молодежи» я не увидела. Я была бы рада хотя бы продуманному визуальному ряду или стройности повествования. Но все эти мазки успешно были игнорированы в погоне за громким топотом и нецензурной бранью.

Я вернулась домой разочарованной, но, едва успев поставить чайник, получила сообщение от М. Он интересовался, дома ли я, и может ли он заглянуть на чашку чая. Я посмотрела на часы – было около десяти вечера. Спать я еще не собиралась, а чайник как раз закипал. Набрав положительный ответ, я ко всему прочему попросила захватить по пути что-нибудь к чаю. Он написал, что будет через пятнадцать минут. Эти два сообщения стерли из памяти не только неудачную постановку, но и весь день целиком. Я села в кресло и стала ждать, потому что ничем другим мне заниматься не хотелось: хотелось лишь прочувствовать каждую из этих пятнадцати минут, представляя звук его шагов на площадке, его улыбку и его трепетные и сильные объятия.

– И что, постановка оказалась совсем никчемной? – смеялся М., когда я рассказала ему о двух часах моей жизни, потраченных впустую.

– Думаю, для второго курса вполне прилично, – улыбалась я. – Но, надеюсь, что для этой грохочущей толпы это лишь переходный период.

– Ну да, все мы меняемся, – М. сидел на полу, облокотившись острым локтем на диван. Я сидела на подушках, скрестив ноги и держа в руках чашку чая.

– Да, ведь любой процесс, особенно творческий, находится в развитии, даже профессионалы всегда растут над собой.

– Точно! Какого черта, по-моему, все должно меняться. Зачем стоять на месте, это совсем скучно, – он поднял голову и посмотрел мне в глаза. Он улыбался. Я в очередной раз не могла объяснить себе, что в них: предложение, сомнение или пустота? Надумала ли я себе его чувства к себе, или они были реальны? Если у него не было тех мыслей относительно меня, в которых я его подозревала, то зачем все это? Вопросы без ответа блуждали в моей голове, глухо ударяясь о стенки сознания.

– Кстати, а ведь это тоже можно считать ростом: ты что-то сделаешь, что кажется тебе невероятно крутым, а через какое-то время хочется это сжечь. У тебя было такое?

– А у кого не было? Наверное, это нормальный процесс.

– Как насчет того, чтобы принимать своё прошлое, принимать плоды своего развития?

– Ну, одно другого не исключает.

– Как же так? Если ты хочешь уничтожить эти плоды, значит ты их ненавидишь и не принимаешь.

– Хм, тоже верно. Тут наверное важно пережить этот момент отрицания. В конечном итоге, оглядываясь назад глупо о чем-то жалеть.

– Да, жалеть глупо. Хорошо видеть причину и следствие. Мне кажется, нужно понимать, зачем те или иные периоды присутствовали в творчестве. Не просто закрывать на это глаза, а принимать, что в прошлом году я научилась рисовать круг, месяц назад я научилась рисовать квадрат, а сегодня я нарисовала треугольник. Это в свою очередь приведет к тому, что благодаря всему этому опыту завтра я нарисую такую фигуру, которая сможет быть кругом, квадратом и треугольником одновременно, – я задумалась, верно ли я формирую свои мысли.

– Ты хочешь сказать, что разные периоды могут взаимопроникать и влиять друг на друга?

– Да!

– А почерк? Думаешь, почерк остается всегда одним, или его тоже можно поменять? Просто это очень близко к моим мыслям о сочинении музыки…

– Я думаю, что от почерка никуда не деться. Наверное, это и хорошо и плохо. Эксперты узнают художника по его манере рисовать кисти рук, а художник положит всю жизнь на то, чтобы нарисовать их иначе.

М. посмотрел на свою свободную руку, лежащую на полу, потом перевел взгляд на мои руки, обхватившие пустую чашку.

– Видимо, наши с тобой руки рисовал один и тот же художник, – сказал он. Я отняла руку от чашки и, раскрыв ладонь, посмотрела на неё. Наши кисти действительно были похожи, но мои пальцы были острее, как будто заканчивались подточенными карандашами. М. взял мою руку и приложил ладонью к своей. На фоне его мужской кисти моя ладонь казалась уже и меньше. – Странно, я думал твои пальцы длиннее, – констатировал он результат сравнения, не отнимая руки.

– Ну что ты, у меня в принципе руки меньше, – я отвела взгляд.

– Оказывается, и правда так, – М. опустил руку и улыбнулся мне. Потом резко встал, взял свою чашку и пошел на кухню налить себе еще чая. Вернувшись под звук закипающего чайника, он окинул взглядом мастерскую и посмотрел на меня:

– А почему ты живешь одна?

– Потому что я устала делить квартиру с соседями.

– Но разве тебе не одиноко?

– Вовсе нет, – я пожала плечами. Мне нравилась эта свобода: я могла просыпаться и засыпать в любое время, заниматься чем угодно, не боясь нарушить чье-то спокойствие.

– А я не могу быть один, – он скрестил руки на груди.

– Честно говоря, я, наверное, больше никогда не хотела бы жить с кем-то, это ужасно утомительно! – я улыбнулась, вспомнив студенческие годы, бесконечных сожителей, которые постоянно нарушали гармонию быта и воровали не только еду, но и бесценные часы жизни.

– Понятно, – М. чуть нахмурился и развернулся, чтобы выйти на кухню за чайником. – Тебе налить еще чая?

– Да, давай! – я протянула ему свою чашку.