Читать книгу Сегодня я рисую треугольник - Софья Мироедова - Страница 5

Из окон моей мастерской, которая по совместительству была и моей квартирой, виднелся парк. Кусок проезжей части с серым асфальтом, витиеватый кованный забор и уходящие рядами вдаль деревья. Сейчас сад был совсем обезличен: худые руки деревьев тянулись к небу, которое ежедневно вздыхало дождем. В начале декабря все ждали снега, сугробов и сосулек – но не в этом городе. Здесь декабрь – еще один месяц осени. Особенно холодный и пронизывающий северными ветрами. Я могла часами смотреть на эти тусклые деревья и мрачный пейзаж за окном. Не отрывая глаз, опустошив голову от лишних мыслей.

Так и сегодня: на полу перед окном лежал веер эскизов, посреди мастерской стоял мольберт с тронутым черной краской холстом. А я уже полчаса не сводила глаз с промозглой зимы за окном. Я смотрела на черные силуэты деревьев и на серое небо над ними, но видела его – М. Каким-то неясным образом он влез в мою голову. В конце месяца должно было состояться торжественное открытие лейбла. У меня было уже почти все готово: выкуплены пластинки, подписаны договоры с галереями, оформлены приглашения. Настала фаза ожидания: типография печатала материалы, курьеры везли оригиналы принтов из музеев. А я… Я ждала следующей встречи – я точно знала, когда она состоится, но время двигалось медленнее света с другого конца вселенной. Мы должны были увидеться на следующей неделе: без особой причины, М. попросил показать все, что мы на данный момент собрали к открытию: пробные отпечатки афиш, приглашений, купленный винил и прочую мелочь. В обычных обстоятельствах это было рядовой встречей, часто клиент хотел быть в курсе происходящего. Отчего-то на этот раз меня волновала даже мысль о том, чтобы увидеться вновь. Не смотря на довольно дружескую переписку, которую мы умудрились завязать в сети, что-то подсказывало мне, что ничего дружеского между нами не было и быть не могло.

Тем временем я работала над новой живописной серией. Хотя, сложно было назвать это живописью – скорее это была широкоформатная графика. На пятнадцати холстах мне захотелось изобразить портреты мужчин, вдохновлявших меня с детства: писателей, режиссеров, музыкантов. Так что сейчас в мастерской громоздился ряд холстов, готовых принять на себя удар.

При этом каждый раз, начиная работать над чем-то новым, я задавалась вопросом, для чего я это делаю? Потому что от ответа должен был зависеть результат. Но обычно я просто погружалась в рисование, рассуждая на интересные для меня темы, совсем забыв о необходимости оправданного итога. Возможно, в этом процессе и заключался смысл, а может быть, наоборот, смысла не было вовсе. Но остановиться я не могла.

На мольберте был начал портрет Тома Уэйтса – максимально фактурного мужчины, которого было так приятно рисовать, потому что практически невозможно было испортить. Пожалуй, это было проектом влияний: все эти образы рисовали в моем сознании новые миры. Казалось, что произведения каждого из этих персонажей слепили меня такой, какой я теперь стала – каждый своим мотивом, картиной или полотном заложил кирпич в фундамент моей личности. Все эти влияния вместе сходились лишь в одной точке – во мне.

Графика всегда привлекала меня больше: мне казалось, будто контрастно белые и черные линии и пятна могли говорить на любом языке на любую тему. Аскеза палитры как будто давала шанс зрителю представить любой цвет на его вкус: в зависимости от его прошлого, предпочтений, привычек и убеждений. Добавление цвета или живопись всегда казались мне невероятно беспардонным образом навязать рецепиенту свою жизнь, бескомпромиссно покрасить небо в синий, а траву в зеленый. Но кто на самом деле знает, какого они цвета? Кто на самом деле знает, как светится кожа влюбленного человека и как гаснет взгляд у опустошенного? Я не хотела никому ничего навязывать – так же, как деревья за окном, устремившие угольно-черные ветви к бесцветному небу, я хотела заложить в работы все времена года. Поэтому чёрный – всегда однозначен. Поэтому палитра М. была так близка мне по духу.

Я хотела бы рисовать его самого: смотреть на угловатые плечи, острые скулы, в холодные глаза. Смотреть часами, как на пейзаж за окном, и рисовать. Бесконечно, в любых ракурсах, любыми материалами, в собственных мыслях. Рисовать и никому не показывать, оставить десятки его портретов своей сокровенной тайной. Наверное, стоило предложить ему позировать мне – но это могло показаться слишком декадентской просьбой. Точно я из прошлого столетия.

Зазвонил телефон, вытащив меня из вязкого потока мыслей. Звонили из галереи, куда я отправила запрос – хотела организовать свою выставку. Я уже давно этого не делала, а новая серия была отличным поводом.

– Добрый день, – произнес торопливый, но четкий женский голос в трубке.

– Да, здравствуйте, А., – ответила я, пытаясь очнуться.

– Мы с вами хотели договориться о встрече, что скажете насчет сегодня?

– Отлично, в котором часу? – пришлось оживиться мне, сегодня был свободный день, но не стоило упускать возможности использовать его с толком. Я и так уже три часа потратила на созерцание осеннего пейзажа за окном.

– Я буду в галерее к пяти часам и уйду в восемь, подходите в любое время!

– Хорошо, спасибо!

– До встречи, – ответила А. и повесила трубку прежде, чем я успела попрощаться в ответ.

Через два часа я поднималась на пятый этаж пыльного особняка в самом центре города. Галерея представляла собой несколько длинных залов и пару небольших комнат для сотрудников. Также в планировку гармонично вписывалась кухня-студия, куда меня и проводили для встречи с куратором пространства.

У А. были каштановые, стильно подстриженные волосы, яркие брови и надменный, оценивающий взгляд. Я еще раз подумала о том, что по рабочим вопросам мне, отчего-то, почти всегда приходилось иметь дело с женщинами. А. поднялась из-за стола:

– Привет! Налить тебе чего-нибудь? – внезапно перешла она на «ты» – Кофе, чай, кальвадос?

– Чай был бы в самый раз, – улыбнулась я, – хотя, кальвадос, конечно, звучит соблазнительней.

А. налила мне кипятка и, небрежно бросив туда пакетик, передала мне прозрачную чашку. В её манерах было что-то мужское, какая-то торопливая четкость движений: будто у нее была расписана каждая секунда и болтать по пустякам она не намерена.

– Итак! Я посмотрела твои работы, можно уже на «ты», да?

– Конечно, – кивнула я, внутренне скривившись: я не терпела таких фамильярностей.

– Огонь, конечно! Это огонь! Какие даты тебя устроят?

Я, признаться, не ожидала, что мы бросимся сразу в пламя сражения. Кроме того, внутренне я наткнулась на мысль, что задуманная серия вылилась в результат. Неужели я рисовала работы только для того, чтобы открыть выставку? Возможно эти портреты были всего лишь упражнением в рисовании и экспонировании? Я отмахнулась от этой мысли, постаравшись сконцентрироваться на вопросе:

– Кхм, пожалуй, апрель был бы идеален.

– Отлично, у нас как раз там есть пара свободных недель! – А. говорила так быстро, что едва ли можно было вставить хоть слово. – Ты мега-адекватный художник! Обычно все говорят, мол, нам надо открыться в понедельник! Черта с два! У нас все расписано на полгода вперед! Что там на полгода, я уже знаю, какая выставка будет в декабре будущего года! Знаешь У.? Вот, он, конечно, нереально крут – и я ужасно обрадовалась, когда он выбрал нас для своего будущего проекта!

Часто люди, которые так тараторят кажутся неуверенными или глупыми, но про неё нельзя было сказать ни того, ни другого. Было очевидно, что она такова во всем: в работе, в отношениях, пожалуй, даже в любви.

Наша беседа завершилась через пятнадцать минут. А. передала мне договор, чтобы я его прочла, попросила показывать мне работы по мере их готовности – она уже видела семь из пятнадцати, плюс около сотни набросков, которые я также решила включить в экспозицию. Рукопожатия, нетронутая чашка чая, и вопрос выставки новых работ был решен. Все оказалось проще, чем я предполагала. Возможно, роль играли какие-то рекомендации и общие знакомые, но даже с помещениями под однодневные мероприятия обычно бывало больше мороки.

Прежде, чем уйти, я решила пройтись по залам галереи. Они были неширокими, но хорошо освещенными. В экспозиции сейчас была серия урбанистических фотографий с контрастно вписанной в строительный каркас обнаженной девушкой. Я прошла все залы – стены были традиционно белыми, мест возле картин хватало, чтобы двое, стоя друг напротив друга, могли рассматривать полотна на противоположных стенах. Глядя на эту галерею, я попыталась представить, как бы распорядилась этим пространством я. Мне виделось широкое помещение, залитое естественным светом, а не поделенный на узкие клетушки лабиринт коридоров. Работы, оформленные в черный багет подчеркнули бы геометрию черно-белой фотографии, а уменьшив промежутки между экспонатами, можно было бы задать ритм, оттеняющий внутреннее напряжение работ. Мне всегда казалось, что пространство, где выставляется искусство, должно выгодно меняться под каждую отдельную экспозицию.

Я вышла из парадной на шумный проспект. Он был влажным, над городом висела дымка. Наверное, было около пяти градусов тепла. Я решила пройтись до дома пешком, пока не ударили морозы.